Неточные совпадения
— Но
скажите, по крайней мере, — не отставал от него предводитель, — не привезли ли вы каких-нибудь известий
о нашем главном деле?
— Если так понимать, то конечно! — произнес уклончиво предводитель и далее как бы затруднялся высказать то, что он хотел. — А с вас,
скажите, взята подписка
о непринадлежности к масонству? — выговорил он, наконец.
— Не
сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации
о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти, такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
Насколько я врач искусный, не мое дело судить; но
скажу, не смиренствуя лукаво, что я врач милосердный и болеющий
о своих больных; а любовь и боленье
о ближнем, Вы сами неоднократно преподавали, подсказывают многое человеку.
Сверстов побежал за женой и только что не на руках внес свою gnadige Frau на лестницу. В дворне тем временем узналось
о приезде гостей, и вся горничная прислуга разом набежала в дом. Огонь засветился во всех почти комнатах. Сверстов, представляя жену Егору Егорычу, ничего не
сказал, а только указал на нее рукою. Марфин, в свою очередь, поспешил пододвинуть gnadige Frau кресло, на которое она села, будучи весьма довольна такою любезностью хозяина.
Здесь, впрочем, необходимо вернуться несколько назад: еще за год перед тем Петр Григорьич задумал переменить своего управляющего и
сказал о том кое-кому из знакомых; желающих занять это место стало являться много, но все они как-то не нравились Крапчику: то был глуп, то явный пьяница, то очень оборван.
— Не знаю-с, что известно графу, но я на днях уезжаю в Петербург и буду там говорить откровенно
о положении нашей губернии и дворянства, —
сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но
о чем?.. Юлия Матвеевна все уж
сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
Капитан тем временем всматривался в обеих молодых девушек. Конечно, ему и Сусанна показалась хорошенькою, но все-таки хуже Людмилы: у нее были губы как-то суховаты, тогда как у Людмилы они являлись сочными, розовыми, как бы созданными для поцелуев. Услыхав, впрочем, что Егор Егорыч упомянул
о церкви архангела
сказал Людмиле...
Юлия Матвеевна осталась совершенно убежденною, что Егор Егорыч рассердился на неприличные выражения капитана
о масонах, и, чтобы не допустить еще раз повториться подобной сцене, она решилась намекнуть на это Звереву, и когда он, расспросив барышень все до малейших подробностей об Марфине, стал наконец раскланиваться, Юлия Матвеевна вышла за ним в переднюю и добрым голосом
сказала ему...
— Ах, пожалуйста, оставьте нас, женщин, в покое!.. Мы совершенно иначе судим друг
о друге!.. — вывертывалась Миропа Дмитриевна из прежде ею говоренного. — Но вы — мужчина, и потому признайтесь мне откровенно, неужели же бы вы, увлекшись одним только хорошеньким личиком Людмилы и не
сказав, я думаю, с ней двух слов, пожелали даже жениться на ней?
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли,
сказал: «
О, если бы к уму этого человека прибавить мою волю, такой человек много бы сделал».
— Это так, да! —
сказал он и, почему-то вспомнив при этом
о Татариновой, присовокупил...
Возвратясь в Москву, Егор Егорыч нашел Рыжовых мало
сказать, что огорченными, но какими-то окаменелыми от своей потери; особенно старуха-адмиральша на себя не походила; она все время сидела с опустившейся головой, бессвязно кой
о чем спрашивала и так же бессвязно отвечала на вопросы.
— Жаль! —
сказал доктор. — Но опять вот
о Пилецком. Он меня уверял, что их собрания посещал даже покойный государь Александр Павлович.
— Ты теперь помолчи! — остановила его gnadige Frau. — Я бы, Егор Егорыч,
о Сусанне звука не позволила себе произнести, если бы я ее не узнала, как узнала в последнее время: это девушка религиозная, и религиозная в масонском смысле, потому что глубоко вас уважает, —
скажу даже более того: она любит вас!
— Хоть мне и совестно, что я обременю вас, однако прошу: переговорите вы с Сусанной Николаевной,
о чем мы теперь с вами говорили! —
сказал он.
«Тайна сия велика есть, аз же глаголю во Христа и во церковь», — так говорит
о браке богомудрый и боговдохновенный апостол.
О сей великой тайне вам, отныне ее причастным, не в откровение неизвестного, а в напоминании об известном, хочу я
сказать богомыслием внушенное слово.
Плакала, слушая эту проповедь, почти навзрыд Сусанна; у Егора Егорыча также текли слезы; оросили они и глаза Сверстова, который нет-нет да и закидывал свою курчавую голову назад; кого же больше всех произнесенное отцом Василием слово вышибло, так
сказать, из седла, так это gnadige Frau, которая перед тем очень редко видала отца Василия, потому что в православную церковь она не ходила, а когда он приходил в дом, то почти не обращала на него никакого внимания; но тут, увидав отца Василия в золотой ризе, с расчесанными седыми волосами, и услыхав, как он красноречиво и правильно рассуждает
о столь возвышенных предметах, gnadige Frau пришла в несказанное удивление, ибо никак не ожидала, чтобы между русскими попами могли быть такие светлые личности.
— Нет-с, мне вас, Валерьян Николаич, в этом нельзя руководствовать! —
сказал он. — Вы изволите, конечно, понимать, что я человек подчиненный вам и еще больше того Катерине Петровне; положим, я вас научу всему, а вы вдруг, как часто это между супругами бывает,
скажете о том Катерине Петровне!
— Oh, mon Dieu, mon Dieu! — воскликнул Ченцов. —
Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне и разговаривать-то с ней
о чем бы ни было противно, и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней вовсе не по любви, а продал ей себя, и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если бы что-либо подобное случилось, так я предоставляю вам право ударить меня в лицо и
сказать: вы подлец! А этого мне — смею вас заверить — никогда еще никто не говорил!.. Итак, вашу руку!..
— Этому браку, я полагаю, есть другая причина, — продолжал Егор Егорыч, имевший, как мы знаем, привычку всегда обвинять прежде всего самого себя. — Валерьян, вероятно, промотался вконец, и ему, может быть, есть было нечего, а я не подумал об этом. Но и то
сказать, — принялся он далее рассуждать, — как же я мог это предотвратить? Валерьян, наделав всевозможных безумств, не писал ко мне и не уведомлял меня
о себе ни единым словом, а я не бог, чтобы мне все ведать и знать!
— Вот где следует
сказать приказал! — заметила Миропа Дмитриевна Аггею Никитичу, который на этот раз, не ответив ей ничего, не переставал писать: — «приказал попросить покорнейше и Вас
о такой же рекомендации высшему петербургскому начальству».
Получив официальное уведомление
о своем определении, Аггей Никитич прежде всего
сказал о том Миропе Дмитриевне.
— Отлично придумала!..
О, моя милушка, душка моя! —
сказал Ченцов и начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и Людмилу, а затем Аксинья одна уже добежала домой, так как Федюхино было почти в виду!
—
О, ворона уховислая! —
сказал с досадой Власий. — Ничего путем не сделает.
— Бога вы, пожалуйста, еще оставьте в покое! Я говорил вам
о способах мышления нашего разума… До бога нельзя дойти этим путем; его нужно любить; он токмо путем любви открывается и даже,
скажу более того, нисходит в нас!
Мартын Степаныч тоже впал в созерцательное состояние, и трудно
сказать, что в эти минуты проносилось перед его старческим умом: размышлял ли он
о грядущей судьбе скачущих, или только вспоминал об обожаемой им Екатерине Филипповне.
Аггей Никитич на первых порах, вероятно, по воспоминаниям
о Людмиле, подсел поближе к Сусанне Николаевне и поздравил ее со вступлением в брак, а Сусанна Николаевна, в свою очередь, поздравила его с тем же, причем, желая
сказать ему приятное, она проговорила...
—
О, пожалуйста! — воскликнул Егор Егорыч, но вместе с тем прибавил к тому: — Я пойду с вами, мне нужно два слова вам
сказать.
— Никакого дела не будет, —
сказал Мартын Степаныч, —
о том просила сама госпожа Ченцова… Губернатор об этом при мне лично рассказывал Ивану Петровичу.
Желая, например, открыть сущность какой-нибудь вещи, он часто спрашивал, как она называется на языке еврейском, как ближайшем к языку натуры, и если сего названия не знали, вопрошал
о греческом имени, а если и того не могли ему
сказать, то спрашивал уже
о латинском слове, и когда ему нарочно сказывали не настоящее имя вещи, то Бем по наружным признакам угадывал, что имя этой вещи не таково.
— Не думаю! — отвечал Мартын Степаныч. — Поляки слишком искренние католики, хотя надо
сказать, что во Франции, тоже стране католической, Бем нашел себе самого горячего последователя и самого даровитого истолкователя своего учения, — я говорю
о Сен-Мартене.
Вообще gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он
сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно
о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому русскому попу.
— Шумилов, сведи господина доктора в канцелярию и
скажи письмоводителю, чтобы он выдал ему все,
о чем он просит! — Затем, расцеловавшись с Сверстовым и порядком обслюнявив его при этом, уехал.
Хотя все почти присутствующие знали этот казус, постигший Феодосия Гаврилыча, однако все складом лиц выразили желание еще раз услышать об этом событии, и первый заявил
о том юный Углаков,
сказав...
—
О, этого я никогда вам не позволю, —
сказала она, как бы и смеясь.
Екатерина Петровна слегка пожала плечами, как бы думая: «тогда
о чем же разговаривать», и вслух
сказала...
И прилепились мы таким манером друг к другу душой как ни на есть сильно, а
сказать о том ни он не посмел, и я робела…
— Вздор это! — отвергнул настойчиво Тулузов. — Князя бил и убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник… Впрочем, черт с ними! Мы должны думать
о наших делах… Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало… Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого… Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все, что мы им
скажем. Полагаю, что таких людей у тебя еще нет под рукой?
Агапия, подумав, что бедная старушка собиралась ехать куда-то и, испугавшись такого намерения Юлии Матвеевны, побежала
сказать о том gnadige Frau.
Об умершей они много не разговаривали (смерть ее было такое естественное явление), а переговорили
о том, как им уведомить поосторожнее Марфиных, чтобы не расстроить их очень, и придумали (мысль эта всецело принадлежит gnadige Frau) написать Антипу Ильичу и поручить ему
сказать о смерти старушки Егору Егорычу, ибо gnadige Frau очень хорошо знала, какой высокодуховный человек Антип Ильич и как его слушается Егор Егорыч.
— Ну-с, — полувоскликнул на это уже отец Василий, — такого освещения, сколько мне известно, не дано было еще никому, и
скажу даже более того: по моим горестям и по начинающим меня от лет моих терзать телесным недугам, я ни
о чем более как
о смерти не размышляю, но все-таки мое воображение ничего не может мне представить определительного, и я успокоиваюсь лишь на том, во что мне предписано верить.
— Госпожа Сверстова прислала мне письмо и приказала поосторожнее
сказать вам
о том.
Что Сверстов так неожиданно приехал, этому никто особенно не удивился: все очень хорошо знали, что он с быстротой борзой собаки имел обыкновение кидаться ко всем, кого постигло какое-либо несчастье, тем более спешил на несчастье друзей своих; но на этот раз Сверстов имел еще и другое в виду,
о чем и
сказал Егору Егорычу, как только остался с ним вдвоем.
—
О, это я могу тебе объяснить! —
сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. — Название это взято у Дюма, но из какого романа — не помню, и, по-моему, эти сборища,
о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал на таких вечерах, — соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
—
О, она, конечно, схитрит и обманет!
Скажет, что ничего, совершенно здорова, и будет просить, чтобы я взял ее с собой! — воскликнул Егор Егорыч.
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею,
сказать: «Ты не скучай обо мне, потому что я не стою того и даже не знаю, буду ли я сама скучать
о тебе!» Все эти оттенки, разумеется, как цвета преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в одном решении...
—
О, это все равно! —
сказал Сергей Степаныч и, немного подумав, присовокупил: — Я послезавтра увижусь со Львом Алексеичем и
скажу ему, что вы очень бы желали быть у него. Он, я уверен, примет вас и примет не официально, а вечером.
— Сусанна Николаевна весьма соболезнует
о вашем нездоровье, —
сказал он, обращаясь к нему, — я сегодня же напишу ей, каким я вас молодцом застал. А вы здесь долго еще останетесь? — отнесся он к m-me Углаковой.