Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, —
сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса,
о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Заговорив
о парусах, кстати
скажу вам, какое впечатление сделала на меня парусная система. Многие наслаждаются этою системой, видя в ней доказательство будто бы могущества человека над бурною стихией. Я вижу совсем противное, то есть доказательство его бессилия одолеть воду.
Это описание достойно времен кошихинских,
скажете вы, и будете правы, как и я буду прав,
сказав, что об Англии и англичанах мне писать нечего, разве вскользь, говоря
о себе, когда придется к слову.
Вы можете упрекнуть меня, что, говоря обо всем, что я видел в Англии, от дюка Веллингтона до высиживаемых парами цыплят, я ничего не
сказал о женщинах.
Еще оставалось бы
сказать что-нибудь
о тех леди и мисс, которые, поравнявшись с вами на улице, дарят улыбкой или выразительным взглядом, да
о портсмутских дамах, продающих всякую всячину; но и те и другие такие же, как у нас.
О последних можно разве
сказать, что они отличаются такою рельефностью бюстов, что путешественника поражает это излишество в них столько же, сколько недостаток, в этом отношении, у молодых девушек.
Сказал бы вам что-нибудь
о своих товарищах, но
о некоторых я говорил,
о других буду говорить впоследствии.
«Вот ведь это кто все рассказывает
о голубом небе да
о тепле!» —
сказал Лосев. «Где же тепло? Подавайте голубое небо и тепло!..» — приставал я. Но дед маленькими своими шажками проворно пошел к карте и начал мерять по ней циркулем градусы да чертить карандашом. «Слышите ли?» —
сказал я ему.
Хотелось бы верно изобразить вам, где я, что вижу, но
о многом говорят чересчур много, а
сказать нечего; с другого, напротив, как ни бейся, не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
Виноват, плавая в тропиках, я очутился в Чекушах и рисую чухонский пейзаж; это, впрочем, потому, что мне еще не шутя нечего
сказать о тропиках.
Мои товарищи все доискивались, отчего погода так мало походила на тропическую, то есть было облачно, как я
сказал, туманно, и вообще мало было свойств и признаков тропического пояса,
о которых упоминают путешественники. Приписывали это близости африканского берега или каким-нибудь неизвестным нам особенным свойствам Гвинейского залива.
— «Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И сам не знаю; может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «
О да…» — «В самом деле?» И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду
сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты.
«Молодая колония», — я
сказал: да, потому что лет каких-нибудь тридцать назад здесь ни
о дорогах, ни
о страховых компаниях, ни об улучшении быта черных не думали.
«Да, у него хорошенькая жена», —
сказал я, желая узнать, какого он мнения
о ней.
Все равно: я хочу только
сказать вам несколько слов
о Гонконге, и то единственно по обещанию говорить
о каждом месте, в котором побываем, а собственно
о Гонконге
сказать нечего, или если уже говорить как следует, то надо написать целый торговый или политический трактат, а это не мое дело: помните уговор — что писать!
Это младшие толки едут
сказать, что сейчас будут старшие толки, а те возвещают уже
о прибытии гокейнсов.
«Ну хорошо,
скажите им, — приказал объявить адмирал, узнав, зачем они приехали, — что, пожалуй, они могут подать чай, так как это их обычай; но чтоб
о завтраке и помину не было».
Мы целый месяц здесь: знаем подробно японских свиней, оленей, даже раков, не говоря
о самих японцах, а
о Японии еще ничего
сказать не могли.
«И они в пятнах, —
сказал он про себя, — что за чудо!» Но
о перчатках нечего было и хлопотать: мы с апреля, то есть с мыса Доброй Надежды, и не пробовали надевать их — напрасный труд, не наденешь в этом жару, а и наденешь, так будешь не рад — не скинешь после.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» —
сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль
о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Скажите, думал ли я, думали ли вы, что мне придется писать
о японских модах?
Им
сказали о брошенном полене со шлюпки и
о других глупостях: они извинялись, отговариваясь, что не знали об этом.
О береге
сказали, что ежедневно ждут ответа.
Я
сказал адмиралу
о их желании.
Через день японцы приехали с ответом от губернатора
о месте на берегу, и опять Кичибе начал: «Из Едо… не получено» и т. п. Адмирал не принял их. Посьет
сказал им, что он передал адмиралу ответ и не знает, что он предпримет, потому что его превосходительство ничего не отвечал.
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый день выведывать
о намерениях адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», —
сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Японцы еще третьего дня приезжали
сказать, что голландское купеческое судно уходит наконец с грузом в Батавию (не знаю,
сказал ли я, что мы застали его уже здесь) и что губернатор просит —
о чем бы вы думали? — чтоб мы не ездили на судно!
О подарках они
сказали, что их не могут принять ни губернаторы, ни баниосы, ни переводчики: «Унмоглик!» — «Из Едо, — начал давиться Кичибе, — на этот счет не получено… разрешения». — «Ну, не надо. И мы никогда не примем, —
сказали мы, — когда нужно будет иметь дело с вами».
— «И мое положение представьте себе, — отвечал Посьет, — адмирал мне не говорит ни слова больше
о своих намерениях, и я не знаю, что
сказать вам».
Японцы уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора
о месте. «Стало быть,
о прежнем, то есть об отъезде, уже нет и речи», —
сказали они, уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать
о предстоящих переменах в нашем плане. Я еще, до отъезда их, не утерпел и вышел на палубу. Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, —
сказал я, — велите опять отвязывать, не пойдем».
— «Что-о? почему это уши? — думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно быть, я подумал это вслух, потому что кто-то подле меня
сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из воды — вон видите?» Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что не похоже, всего менее на уши.
Он, видно, рассуждал
о чем-нибудь, хотел, кажется,
сказать что-то, да не успел и заснул.
Опять Хагивари
сказал что-то. «Их превосходительства, губернаторы, приказали осведомиться
о здоровье», — переводил Кичибе.
Рождество у нас прошло, как будто мы были в России. Проводив японцев, отслушали всенощную, вчера обедню и молебствие, поздравили друг друга, потом обедали у адмирала. После играла музыка. Эйноске, видя всех в парадной форме, спросил, какой праздник. Хотя с ними избегали говорить
о христианской религии, но я
сказал ему (надо же приучать их понемногу ко всему нашему): затем сюда приехали.
На последнее полномочные
сказали, что дадут знать
о салюте за день до своего приезда. Но адмирал решил, не дожидаясь ответа
о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами, люди станут по реям и — так далее.
Ему отвечали сначала шуткой, потом заметили, что они сами не
сказали ничего решительного
о том, принимают ли наш салют или нет, оттого мы, думая, что они примут его, салютовали и себе.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить
о числе гостей, и когда
сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они
сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
20 января нашего стиля обещались опять быть и сами полномочные, и были. Приехав, они
сказали, что ехали на фрегат с большим удовольствием. Им подали чаю, потом адмирал стал говорить
о делах.
С англичанкой кое-как разговор вязался, но с испанками — плохо. Девица была недурна собой, очень любезна; она играла на фортепиано плохо, а англичанка пела нехорошо. Я
сказал девице что-то
о погоде, наполовину по-французски, наполовину по-английски, в надежде, что она что-нибудь поймет если не на одном, так на другом языке, а она мне ответила, кажется,
о музыке, вполовину по-испански, вполовину… по-тагальски, я думаю.
Первое движение у них, когда их
о чем-нибудь спросишь, не
сказать, второе — солгать, как у Талейрана, который не советовал следовать первому движению сердца, потому что оно иногда бывает хорошо.
Здесь
сказали нам жители, что
о русских и
о стране их они никогда не слыхивали.
«Исправные (богатые) якуты живут здесь», —
сказал он только в ответ на замечание мое
о богатстве стороны.
Мне остается
сказать несколько слов
о некоторых из якутских купцов, которые также достигают до здешних геркулесовых столпов, то есть до Ледовитого моря, или в противную сторону, до неведомых пустынь. Один из них ездит, например, за пятьсот верст еще далее Нижнеколымска, до которого считается три тысячи верст от Якутска, к чукчам, другой к югу, на реку Уду, третий к западу, в Вилюйский округ.
О многих «страшных» минутах я подробно писал в своем путевом журнале, но почти не упомянул об «опасных»: они не сделали на меня впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как
сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне одна француженка, во Франции, на морском берегу, во время сильнейшей грозы, в своем ответе на мой вопрос, любит ли она грозу? «Oh, monsieur, c’est ma passion, — восторженно
сказала она, — mais… pendant l’orage je suis toujours mal а mon aise!» [«
О сударь, это моя страсть.. но… во время грозы мне всегда не по себе!» — фр.]
Теперь перенесемся в Восточный океан, в двадцатые градусы северной широты, к другой «опасной» минуте, пережитой у Ликейских островов,
о которой я ничего не
сказал в свое время. Я не упоминаю об урагане, встреченном нами в Китайском море, у группы островов Баши, когда у нас зашаталась грот-мачта, грозя рухнуть и положить на бок фрегат. Об этом я подробно писал.