Неточные совпадения
Наши северные мужики конечно уж принадлежат к существам самым равнодушным к красотам природы; но и
те, проезжая мимо Воздвиженского, ахали иногда, явно
показывая тем, что они тут видят
то, чего в других местах не видывали!
Эти факты вызвали эпиграмму, которая, как и другие эпиграммы
того времени, приписывалась Пушкину: Рука с военным обшлагом, пририсованная к эпиграмме,
показывала, что «всевышний» — это Николай I.].
— А
тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч,
показывая на Павла, —
тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель
показал его директору;
тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю.
Тот, собрав совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
Бедный Еспер Иваныч и
того уж не мог сообразить; приезжай к нему Мари, когда он еще был здоров, он поместил бы ее как птичку райскую, а теперь Анна Гавриловна, когда уже сама сделает что-нибудь, тогда привезет его в креслах
показать ему.
— Так, так, батюшка, — подхватила старуха, — возраст юношеский уже притек ему; пора и государю императору
показать его. Папенька-то немало служил; пора и ему подражанье в
том отцу иметь.
— Да, десятым —
то же, что и из лавры нашей! — подтвердил настоятель. — А у вас так выше, больше одним рангом дают, — обратился он с улыбкой к правоведу, явно желая
показать, что ему небезызвестны и многие мирские распорядки.
Мари в самом деле, — когда Павел со свойственною всем юношам болтливостью, иногда по целым вечерам передавал ей свои разные научные и эстетические сведения, — вслушивалась очень внимательно, и если делала какое замечание,
то оно ясно
показывало, что она до тонкости уразумевала
то, что он ей говорил.
— А вот за
то, что ты побоялась мужика, мы
покажем тебе привидение!.. Прекрасный незнакомец, выйди! — обратился Еспер Иваныч к драпировке.
— И сам еще не знаю! — отвечал Павел, но таким тоном, которым явно хотел
показать, что он — не
то что сам не знает, а не хочет только говорить ей об этом.
И Салов, делая явно при всех гримасу, ходил к ней, а потом, возвращаясь и садясь, снова повторял эту гримасу и в
то же время не забывал
показывать головой Павлу на Неведомова и на его юную подругу и лукаво подмигивать.
В последние именины повторилось
то же, и хотя Вихров не хотел было даже прийти к нему, зная наперед, что тут все будут заняты картами, но Салов очень его просил, говоря, что у него порядочные люди будут; надобно же, чтоб они и порядочных людей видели, а
то не Неведомова же в подряснике им
показывать.
— Барыня-то какая лошадинница — все бы ей на курьерских летать, — проговорил
тот,
показывая головой на становую.
Через несколько дней Павлом получено было с траурной каемкой извещение, что Марья Николаевна и Евгений Петрович Эйсмонды с душевным прискорбием извещают о кончине Еспера Ивановича Имплева и просят родных и знакомых и проч. А внизу рукой Мари было написано: «Надеюсь, что ты приедешь отдать последний долг человеку, столь любившему тебя». Павел, разумеется, сейчас было собрался ехать; но прежде зашел сказать о
том Клеопатре Петровне и
показал даже ей извещение.
— Сделай милость, не догадался! — произнесла Фатеева, покачав головой. — Ни один мужчина, — прибавила она с ударением, — никогда не
показал бы женщине такого большого участия без
того, чтобы она хоть на капельку, хоть немножко да не нравилась ему.
— Плавин, — сказал Павел, обращаясь к
тому, — прежде вы были любителем театра; мы
покажем вам такое представление, какого вы, вероятно, никогда не видывали. Начинайте, Петин!
— А это ваш малютка? — сказал он,
показывая на мальчика, подходя к нему и целуя
того.
— Вы видите! — отвечал
тот, усиливаясь улыбнуться и
показывая на свои мокрые щеки, по которым, помимо воли его, текли у него слезы; потом он встал и, взяв Павла за руку, поцеловал его.
— «Ну, говорит, тебе нельзя, а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы вот что, говорю, один дом отдайте
тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром работать; и пусть через два года, что его работа
покажет, и что моя, и тогда мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
— А черт его знает! — отвечал
тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он,
показывая головой в
ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».
— Известно, что на душе у нее бог знает что, может, кипит; не
показывают только, стыдятся и боятся
того.
— Я вам
покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за
тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича были все сильно выпивши. Сели за стол: сам генерал на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
— Милости просим, ваше превосходительство, — отвечал
тот,
показывая рукою на избу, тоже покрасивее других.
Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой
показать, что он даже не в состоянии был слушать
того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.
— Нет-с, как это мы можем
показать! — возразил все
тот же мужик, более и более краснея. — Ведь мы, судырь, неграмотные; разве мы знаем, что вы тут напишете: пишите, что хотите, — мы народ темный.
— Вы теперь должны
показывать правду, потому что, ежели
покажете неправду,
то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели
покажете правду,
то бог вас наградит, и должны вы
показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!
Я взяла да кукиш ему и
показала; однако он
тем не удовольствовался: кухарку свою еще подсылал после
того; денег ужас сколько предлагал, чтобы только я полюбила его…
— Да, немножко, — отвечала Юлия, а сама между
тем с таким выражением взяла себя за грудь, которым явно хотела
показать, что, напротив, — множко.
— Не хуже нашего единоверческого храма! — произнес священник,
показывая глазами Вихрову на моленную. — Ну, теперь ползком ползти надо; а
то они увидят и разбегутся!.. — И вслед за
тем он сам лег на землю, легли за ним Вихров и староста, — все они поползли.
Он всегда очень любил, когда начальник губернии бывал у них в гостях, даже когда это случалось и в его отсутствие, потому что это все-таки
показывало, что
тот не утратил расположения к их семейству, а расположением этим Пиколов в настоящее время дорожил больше всего на свете, так как начальник губернии обещался его представить на имеющуюся в скором времени открыться вакансию председателя уголовной палаты.
— Послушайте, братцы, — начал Вихров громко, — опекун
показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли
то, что он пишет про вас, или нет?
Мужики потом рассказали ему, что опекун в
ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не
показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
В деле (как увидел Вихров, внимательно рассмотрев его) не разъяснено было только одно обстоятельство: крестьянка Елизавета Семенова
показывала, что она проживала у разбойников и находилась с ними в связи, но сами разбойники не были о
том спрошены.
— А вот-с — кол! — отвечал
тот,
показывая на кол свой, который он все еще держал в руках.
Вихров велел сотскому
показывать дорогу и пошел. Мелков, очень слабый, как видно, на ногах, следуя за ним, беспрестанно запинался. Мужики шли сзади их. Время между
тем было далеко за полдень. Подойдя к лесу, Вихров решился разделить свои силы.
«Спешу, любезный Павел Михайлович, уведомить вас, что г-н Клыков находящееся у него в опекунском управлении имение купил в крепость себе и испросил у губернатора переследование, на котором мужики, вероятно, заранее застращенные, дали совершенно противоположные показания
тому, что вам
показывали. Не найдете ли нужным принять с своей стороны против этого какие-нибудь меры?»
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою
тот говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде
того рассказывала ему: «Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился». Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома,
показал ему на него и произнес: «Вот я около этого камелька порядком руки погрел!» — а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.
— Это вот я для него встала, — отвечала
та,
показывая с улыбкою на Вихрова.
Он очень уж хорошо видел, что молодой человек принадлежал к разряду
тех маленьких людишек, которые с ног до головы начинены разного рода журнальными и газетными фразами и сентенциями и которыми они необыкновенно спешат поделиться с каждым встречным и поперечным, дабы
показать, что и они тоже умные и образованные люди.
— Ведь хорошо? — спросил
тот его,
показывая глазами на молодого человека, все еще стоявшего посреди залы и, кажется, желавшего что-то еще представить.
— По крайней мере,
те, о которых мне говорили, именно
показывают, что это чистейший каприз, — оставить службу из-за
того, что там кто-то такой что-то написал или нарисовал… — говорил Плавин.