Неточные совпадения
Вы знаете, вся жизнь моя была усыпана тернием, и самым колючим из них для меня была лживость и лесть окружавших меня людей (в сущности, Александра Григорьевна только и дышала одной лестью!..); но на склоне дней моих, — продолжала она писать, — я встретила человека, который не только сам не в состоянии раскрыть уст
своих для лжи, но гневом и ужасом исполняется, когда слышит ее и в
словах других.
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с
своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних
словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
При этих ее
словах на лице Захаревского промелькнула легкая и едва заметная усмешка: он лучше других, по собственному опыту, знал, до какой степени Александра Григорьевна унижалась для малейшей выгоды
своей.
Александра Григорьевна, никого и ничего, по ее
словам, не боявшаяся для бога, забыв всякое чувство брезгливости,
своими руками пересчитала все церковные медные деньги, все пучки восковых свеч, поверила и подписала счеты.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было,
слова не смела пикнуть о
своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по
своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было другою женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в
свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в голову
слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
Результатом этого разговора было то, что, когда вскоре после того губернатор и полицеймейстер проезжали мимо гимназии, Павел подговорил товарищей, и все они в один голос закричали в открытое окно: «Воры, воры!», так что те даже обернулись, но
слов этих, конечно, на
свой счет не приняли.
Из ее
слов Павел услышал: «Когда можно будет сделаться, тогда и сделается, а сказать теперь о том не могу!»
Словом, видно было, что у Мари и у Фатеевой был целый мир
своих тайн, в который они не хотели его пускать.
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от
слова до
слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему
своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в
своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева
своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
Успокоенный
словами Фатеевой, что у Мари ничего нет в Москве особенного, он сознавал только одно, что для него величайшее блаженство видаться с Мари, говорить с ней и намекать ей о
своей любви.
Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в
свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где были написаны
слова: «о, я люблю тебя, люблю!», он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.
— Справедливое
слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! — продолжал он и там бунчать, выправляя
свой нос и рот из-под подушки с явною целью, чтобы ему ловчее было храпеть, что и принялся он делать сейчас же и с замечательной силой. Ванька между тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька не утерпел и излил на него отчасти гнев
свой.
— Превосходно! — воскликнул Павел, которому сам Неведомов показался в эти минуты таким же монахом-францисканцем, обнимающим
своим умом и сердцем всю природу, и особенно его приятно поразили черты лица того, которые загорались какою-то восторженностью и вдохновением, когда он произносил некоторые
слова монолога.
Словом, вся эта природа, интересовавшая его прежде только каким-нибудь очень уж красивым местоположением, очень хорошей или чрезвычайно дурной погодой, каким-нибудь никогда не виданным животным, — стала теперь понятна ему в
своих причинах, явилась машиной, в которой все было теснейшим образом связано одно с другим.
Неведомов, расставшись, таким образом, с предметом
своей страсти, впал в какую-то грустную меланхолию и часто, сидя в обществе
своих молодых товарищей, по целым часам
слова не проговаривал.
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие
свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности
своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
— Нет, не был! Со всеми с ними дружен был, а тут как-то перед самым их заговором, на счастье
свое, перессорился с ними! Когда государю подали список всех этих злодеев, первое
слово его было: «А Коптин — тут, в числе их?» — «Нет», — говорят. — «Ну, говорит, слава богу!» Любил, знаешь, его, дорожил им. Вскоре после того в флигель-адъютанты было предложено ему — отказался: «Я, говорит, желаю служить отечеству, а не на паркете!» Его и послали на Кавказ: на, служи там отечеству!
На этих
словах священника Александр Иванович вышел с книжкою в руках
своего перевода. Он остановился посредине залы в несколько трагической позе.
Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия;
слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он был в каждом
слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
При этих
словах почтенная хозяйка приподнялась уже на
своей кровати.
— И Неведомова позовите, — продолжал Салов, и у него в воображении нарисовалась довольно приятная картина, как Неведомов, человек всегда строгий и откровенный в
своих мнениях, скажет Вихрову: «Что такое, что такое вы написали?» — и как у того при этом лицо вытянется, и как он свернет потом тетрадку и ни
слова уж не пикнет об ней; а в то же время приготовлен для слушателей ужин отличный, и они, упитавшись таким образом вкусно, ни
слова не скажут автору об его произведении и разойдутся по домам, — все это очень улыбалось Салову.
Он дал себе
слово никуда не выезжать и ни с кем не видаться до тех пор, пока не кончит всего
своего романа.
— Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на
свою седьмую часть я и без нее получила бы все имение!.. Я об этом ему ни
слова и не говорила! Катишь и священник уж сказали ему о том.
Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, — пояснил, что лишнее было для главной мысли — выкинул, чего недоставало — добавил,
словом, отнесся к
своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
Если бы Клеопатра Петровна обухом ударила Вихрова по голове, то меньше бы его удивила, чем этими
словами. Первая мысль его при этом была, что ответствен ли он перед этой женщиной, и если ответствен, то насколько. Он ее не соблазнял, она сама почти привлекла его к себе; он не отнимал у нее доброго имени, потому что оно раньше у нее было отнято. Убедившись таким образом в правоте
своей, он решился высказать ей все прямо: выпитое шампанское много помогло ему в этом случае.
Юлия подошла и нежно поцеловала его в голову, а затем ушла в
свою комнату и задумалась:
слова Прыхиной, что Вихров пишет, сильно на нее подействовали, и это подняло его еще выше в ее глазах.
Александр Иваныч, с начала еще этого разговора вставший и все ходивший по комнате и несколько уже раз подходивший к закуске и выпивавший по
своей четверть-рюмочке, на последних
словах Павла вдруг остановился перед ним и, сложив руки на груди, начал с дрожащими от гнева губами...
— А, вот он, университет! Вот он, я вижу, сидит в этих
словах! — кричал Александр Иваныч. — Это гуманность наша, наш космополитизм, которому все равно,
свой или чужой очаг. Поляки, сударь, вторгались всегда в нашу историю: заводилась ли крамола в царском роде — они тут; шел ли неприятель страшный, грозный, потрясавший все основы народного здания нашего, — они в передних рядах у него были.
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти
слова брата и стыдно меня; он переменил разговор и стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему писала обо мне сестра его, очень милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это время распорядился ужином и в
своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
Доктор между тем потребовал себе воды; с чрезвычайно серьезною физиономией вымыл себе руки, снял с себя фартук, уложил все
свои инструменты в ящик и, не сказав Вихрову ни
слова, раскланялся только с ним и, сев в
свой тарантасик, сейчас уехал.
— На два
слова в кабинет, Вихров! — И они пошли. Белобрысый муж m-me Пиколовой тоже последовал за ними, как-то глупо улыбаясь
своим широким ртом.
Юлия по крайней мере с полчаса просидела на
своем месте, не шевелясь и ни с кем не говоря ни
слова; она была, как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и с твердым характером.
Вихров, проводив гостей, начал себя чувствовать очень нехорошо. Он лег в постель; но досада и злоба, доходящие почти до отчаяния, волновали его. Не напиши Мари ему спасительных
слов своих, что приедет к нему, — он, пожалуй, бог знает на что бы решился.
— И это справедливо, — подтвердил Вихров, — злое начало, как его ни заковывай, непременно в жизни человеческой начнет проявляться — и все больше и больше, пока снова не произнесутся
слова любви и освобождения: тогда оно опять пропадает… Но кто ж тебе все это рассказывал? — прибавил он, обращая с радушием
свое лицо к Груне.
— Ну, слава тебе, господи! — сказала она и даже перекрестилась при этом: из разных отрывочных
слов барина она очень хорошо понимала
своим любящим сердцем, какой злодей был губернатор для Вихрова.
— Случилось это, — отвечал Живин, встав уже со
своего стула и зашагав по балкону… — возвратилась она от братьев, я пришел, разумеется, к ним, чтобы наведаться об тебе; она, знаешь, так это ласково и любезно приняла меня, что я, разумеется, стал у них часто бывать, а там…
слово за
слово, ну, и натопленную печь раскалить опять нетрудно, — в сердчишке-то у меня опять прежний пламень вспыхнул, — она тоже, вижу, ничего: приемлет благосклонно разные мои ей заявления; я подумал: «Что, мол, такое?!» — пришел раз домой и накатал ей длиннейшее письмо: так и так, желаю получить вашу руку и сердце; ну, и получил теперь все оное!
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на
словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в
своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Мари, в
свою очередь, тоже не совсем благосклонно отзывалась об Живиной; сначала она, разумеется, ни
слова не говорила, но когда Вихров с улыбкой спросил ее...
Вдруг она, не говоря ни
слова, пишет обоим братьям, что наши семейные отношения стали таковы, что ей тяжело жить не только что в одном доме со мной, но даже в одной стране, а потому она хочет взять
свой капитал и уехать с ним за границу.