Неточные совпадения
Полковник решительно
ничего не понял
из того, что сказал Еспер Иваныч; а потому и не отвечал ему. Тот между тем обратился к Анне Гавриловне.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, —
ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах
из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
В один
из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и не убили
ничего; наконец они сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи в охоте, был еще более обыкновенного в озлобленном расположении духа.
Приходская церковь Крестовниковых была небогатая: служба в ней происходила в низеньком, зимнем приделе, иконостас которого скорее походил на какую-то дощаную перегородку; колонны, его украшающие, были тоненькие; резьбы на нем совсем почти не было; живопись икон — нового и очень дурного вкуса; священник — толстый и высокий, но ризы носил коротенькие и узкие; дьякон — хотя и с басом, но чрезвычайно необработанным, — словом,
ничего не было, что бы могло подействовать на воображение, кроме разве хора певчих, мальчиков
из ближайшего сиротского училища, между которыми были недурные тенора и превосходные дисканты.
Ванька не только
из грамоты
ничему не выучился, но даже, что и знал прежде, забыл; зато — сидеть на лавочке за воротами и играть на балалайке какие угодно песни, когда горничные выбегут в сумерки
из домов, — это он умел!
— Напротив-с! Там всему будут учить, но вопрос — как? В университете я буду заниматься чем-нибудь определенным и выйду оттуда или медиком, или юристом, или математиком, а
из Демидовского — всем и
ничем; наконец, в практическом смысле:
из лицея я выйду четырнадцатым классом, то есть прапорщиком, а
из университета, может быть, десятым, то есть поручиком.
Павел на это ей
ничего не сказал и стал насмешливо оглядывать гостиную Мари, которая, в сущности, напоминала собой гостиные всех, я думаю, на свете молодых
из военного звания.
Такое сопоставление его дарований с брюками показалось Вихрову несколько обидным, но он, впрочем, постарался придать такое выражение своему лицу,
из которого
ничего не было бы видно, так, как будто бы он прослушал совершеннейшую чепуху и бессмыслицу. Салов, кажется, заметил это, потому что сейчас же поспешил как бы приласкаться к Павлу.
Вне этой сферы, в практической жизни, с героем моим в продолжение этого времени почти
ничего особенного не случилось, кроме разве того, что он еще больше возмужал и был
из весьма уже немолодых студентов.
Стряпуха Пестимея верна — и самой себе никогда
ничего не возьмет; но другие, из-под рук ее, что хочешь бери — никогда не скажет и не пожалуется.
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой
из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично,
ничего особенного
из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Штука эта была выдумана и представлена прямо для Плавина; но тот опять, кажется,
ничего из этого не понял.
Та, как бы очень устыдясь этого вопроса, сейчас же проворно — и
ничего не ответив — ушла
из комнаты.
—
Ничего не вы, что за вы? Семидесяти лет человек помер, не Енохом [Енох — по библейской легенде, один
из патриархов, за праведность взятый живым на небо.] же бессмертным ему быть, пора и честь знать!
— Я-то научу не по-ихнему, — отвечал тот хвастливо, — потому мне
ничего не надо, я живу своим, а
из них каждая бестия от барской какой-нибудь пуговки ладит отлить себе и украсть что-нибудь… Что вам надо, чтобы было в вашем имении?
—
Ничего не надо! Вздумайте-ка только это вы завести, у вас все сейчас бедными притворятся. Мы ведь, мужики — плуты… Вы не то что позволяйте которому оброку не доносить, пусть он платит, как следует, а потом мне, что ли, хоть
из оброку и отдадите, сколько пожелаете, а я в дом это к нему и пошлю, будто жалованья ему прибавляю, а коли не станет заслуживать того, так отдеру.
— Очень хорошо, — отвечал тот, в свою очередь, искренно, — главное, совершенно самобытно,
ничего не заимствовано; видно, что это ростки вашей собственной творческой силы. Посмотрите, вон у Салова — всюду понадергано: то видна подслушанная фраза, то выхвачено
из Гоголя, то даже
из водевиля, — неглупо, но сухо и мертво, а у вас, напротив, везде нерв идет — и нерв ваш собственный.
Благодаря выпитому пуншу он едва держался на ногах и сам даже выносить
ничего не мог
из вещей, а позвал для этого дворника и едва сминающимся языком говорил ему: «Ну, ну, выноси; тебе заплатят; не даром!» Макар Григорьев только посматривал на него и покачивал головой, и когда Ванька подошел было проститься к нему и хотел с ним расцеловаться, Макар Григорьев подставил ему щеку, а не губы.
Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда
ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, — это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы
из него.
Присмотревшись хорошенько к Доброву, Вихров увидел, что тот был один
из весьма многочисленного разряда людей в России, про которых можно сказать, что не пей только человек — золото бы был: честный, заботливый, трудолюбивый, Добров в то же время был очень умен и наблюдателен, так у него
ничего не могло с глазу свернуться. Вихров стал его слушать, как мудреца какого-нибудь.
— Вот я сегодня у вас тут переписывал, что предводитель
ничего с дворянами не может сделать, — это ведь и правда, пожалуй, — заговорил Добров в одну
из послеобеденных бесед.
— Вы так тогда нечаянно
из собрания исчезли, — говорил лукаво Кергель, как бы
ничего не знавший и не ведавший.
Эта насмешка окончательно вывела Прыхину
из себя: она побледнела и
ничего уж не говорила.
Сам Александр Иванович продолжал пить по своей четверть-рюмочке и
ничего почти не ел, а вместо того курил в продолжение всего обеда. Когда вышли из-за стола, он обратился к Вихрову и проговорил...
— А что,
из Питера об романе все еще нет
ничего? — спросил Живин.
Отправив все это в городе на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего
из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не было, я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было все так, что
ничего другого нельзя было делать, как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
Путники наши поблагодарили его за это приглашение и пошли в сад, который сам собой не представлял
ничего, кроме кустов смородины и малины; но вид
из него был божественный.
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво посмотрел на меня, — ваш родственник написал такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний день она выйдет в нашей книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично
ничего не можем сделать!»
Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
— Оттого, что он
ничего не будет делать или будет делать дурно, затем только, чтоб его выгнали опять
из службы.
Вихров
ничего ей на это не отвечал и, высадив ее у крыльца
из кареты, сейчас же поспешил уйти к себе на квартиру. Чем дальше шли репетиции, тем выходило все лучше и лучше, и один только Полоний, муж Пиколовой, был
из рук вон плох.
— Не слушайте, пожалуйста, Вихров, никого
из них и читайте далее; они оба в литературе
ничего не смыслят, — перебила его Юлия.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался,
из соседей никто против богача
ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
Конечно, ее внезапный отъезд
из Москвы, почти нежное свидание с ним в Петербурге, ее письма, дышащие нежностью, давали ему много надежды на взаимность, но все-таки это были одни только надежды — и если она не питает к нему
ничего, кроме дружбы, так лучше вырвать
из души и свое чувство и жениться хоть на той же Юлии, которая, как он видел очень хорошо, всю жизнь будет боготворить его!
— Так это,
ничего; немножко
из печи угаром пахнуло, — сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом. — Прикажете следующих недоимщиков позвать — и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать!
— Вот начальство-то как нынче распоряжается! — проговорил он, но Вихров ему
ничего не отвечал. Полицеймейстер был созданье губернатора и один
из довереннейших его людей, но начальник губернии принадлежал к таким именно начальникам, которых даже любимые и облагодетельствованные им подчиненные терпеть не могут.
Ни раны, ни увечья нас, оставшихся в живых, ни кости падших братии наших, ни одиннадцать месяцев осады, в продолжение которых в нас, как в земляную мишень, жарила почти вся Европа
из всех своих пушек, —
ничто не помогло, и все пошло к черту…
Из старых же знакомых Кнопов, со своим
ничего не разбирающим зубоскальством, показался ему на этот раз противен, Кергель крайне пошл, а сам Абреев несколько скучноват; и седовласый герой мой, раздумав обо всем этом, невольно склонил голову на руки и начал потихоньку плакать.
—
Из жениного состояния я
ничего не взял; оно все цело и при ней; а мое, что было, все с ней прожил.