Неточные совпадения
Мари,
Вихров и m-me Фатеева
в самом
деле начали видаться почти каждый
день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу
в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели
в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «
В самом
деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением
Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
Развивая и высказывая таким образом свою теорию,
Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая вышла замуж, родит детей и любит мужа, стал презирать и почти ненавидеть, — и странное
дело: кузина Мари как-то у него была больше всех
в этом случае перед глазами!
Двадцатого декабря было рождение Еспера Иваныча.
Вихров поехал его поздравить и нарочно выбрал этот
день, так как наверное знал, что там непременно будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии с мужем
в Москву. Павлу уже не тяжело было встретиться с нею: самолюбие его не было уязвляемо ее равнодушием; его любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она, женщина. Ему, напротив, приятно даже было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает.
Его самого интересовало посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того
в самом
деле не спящим, но сидящим на своем диване и читающим книгу.
Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
Фатеева мотнула ему головой
в знак согласия.
Вихров,
в самом
деле, спросил ее...
Павел на другой же
день обошел всех своих друзей, зашел сначала к Неведомову. Тот по-прежнему был грустен, и хоть Анна Ивановна все еще жила
в номерах, но он, как сам признался Павлу, с нею не видался. Потом
Вихров пригласил также и Марьеновского, только что возвратившегося из-за границы, и двух веселых малых, Петина и Замина. С Саловым он уже больше не видался.
В день считки
Вихров с Фатеевой еще более поссорился.
— Ну, вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как,
Вихров, мне
в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей,
в самом
деле, несносно даже было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
Вихров посмотрел ему
в лицо. «Может быть,
в самом
деле он ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни», — подумал он.
Тарантас поехал. Павел вышел за ворота проводить его.
День был ясный и совершенно сухой; тарантас вскоре исчез, повернув
в переулок. Домой
Вихров был не
в состоянии возвратиться и поэтому велел Ивану подать себе фуражку и вышел на Петровский бульвар. Тихая грусть, как змея, сосала ему душу.
— С господином Вихровым можно! — отвечал тот с ударением.
Дело в том, что Анна Ивановна, вышедши за него замуж, рассказала ему даже и то, что один
Вихров никогда за ней не ухаживал.
Вихров писал таким образом целый
день; все выводимые им образы все больше и больше яснели
в его воображении, так что он до мельчайших подробностей видел их лица, слышал тон голоса, которым они говорили, чувствовал их походку, совершенно знал все, что у них
в душе происходило
в тот момент, когда он их описывал.
— Да
в чем же сумнительно-то может быть
в делах? — спросил
Вихров.
Сам
Вихров целые
дни ходил
в щеголеватом, на беличьем меху, халате: дом был довольно холодноват по своей ветхости, а зима стояла
в самом разгаре.
Поустроившись таким образом,
Вихров решил написать письмо к Клеопатре Петровне. Он, впрочем,
в первый еще
день своего приезда
в деревню спросил Кирьяна...
— Позовите мне его! Он начинает меня окончательно выводить из терпенья! — воскликнул
Вихров, видевший, что Иван
в самом
деле день ото
дня становится все более никуда не годным.
В тот же
день после обеда
Вихров решился ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем
в крытых санях. Иван
в наказание не был взят, а брать кого-нибудь из других людей
Вихров не хотел затем, чтобы не было большой болтовни о том, как он будет проводить время у Фатеевой.
Юлию
в самом
деле, должно быть, заинтересовал
Вихров; по крайней мере, через несколько
дней она вошла
в кабинет к отцу, который совсем уже был старик, и села невдалеке от него, заметно приготовляясь к серьезному с ним разговору.
Вихров при этом постарался придать своему лицу печальное выражение, как будто бы ему
в самом
деле было очень жаль, что г-жа Захаревская умерла. Гость просидел еще с час, и при прощаньи с чувством пожал руку у Вихрова и снова повторил просьбу посетить собрание.
Вихров хотел для этого взять какого-нибудь молоденького семинаристика от приходу, какового и поручил отыскать Кирьяну, но тот на другой же
день, придя к нему, объявил, что мальчиков-семинаристов теперь нет у прихода, потому что все они
в училище учатся, а вот тут дьякон-расстрига берется переписывать.
Павел всмотрелся
в него и
в самом
деле узнал
в нем давнишнего своего знакомого, с которым ему действительно пришлось странно познакомиться — он был еще семиклассным гимназистом и пришел раз
в общественную баню.
В это время
Вихров, начитавшись «Горя от ума», решительно бредил им, и, когда банщик начал очень сильно тереть его, он сказал ему...
Вихров послушался ее и не поехал
в собрание. Клеопатра Петровна на другой
день рано утром ехала из города
в свою усадьбу; по ее молодому лбу проходили морщины: кажется, она придумывала какой-то новый и довольно смелый шаг!
Не ограничиваясь расспросами
в передней, он обегал вниз и узнал от кучеров, куда именно поехал
Вихров; те сказали ему, что на постоялый двор, он съездил на другой
день и на постоялый двор, где ему подтвердили, что воздвиженский барин действительно приезжал и всю ночь почти сидел у г-жи Фатеевой, которая у них останавливалась.
Вихров ничего ей не сказал, а только посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой
день Клеопатра Петровна была с таким выражением
в лице, что краше
в гроб кладут, и все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь
в отраду; но он ничего не сказал и, не оставшись даже обедать, уехал домой.
Услышав довольно сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что на дворе еще было довольно светло, взглянула
в окно, — это
в самом
деле подъезжал
Вихров на щегольских, еще покойным отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и
в открытой коляске.
«Все уж разболтали ей», — подумал
Вихров и решительно не находился, что ей отвечать. Он вообще был как-то грустен
в этот
день. Разрыв с Фатеевой мучил и волновал его.
Когда
Вихров возвращался домой, то Иван не сел, по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться
в городе. Придя
раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но
Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом...
— Нет, мне и здесь хорошо! — отвечал ей
Вихров небрежно. — Но что это такое за пыль? — прибавил он, взглянув на землю и разгребая ногой довольно толстый слой
в самом
деле какой-то черной пыли.
Вихров велел его просить к себе. Вошел чиновник
в вицмундире с зеленым воротником,
в самом
деле с омерзительной физиономией: косой, рябой, с родимым пятном
в ладонь величины на щеке и с угрями на носу. Груша стояла за ним и делала гримасы.
Вихров вопросительно посмотрел на входящего.
Стряпчий взял у него бумагу и ушел.
Вихров остальной
день провел
в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов
в одиннадцать у него
в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
— Но мне некогда, у меня другого
дела много, — говорил
Вихров не таким уж решительным голосом: актерская жилка
в нем
в самом
деле заговорила; при одном слове «театр» у него как будто бы что-то ударило
в голову и екнуло
в сердце.
— Бога ради, — кричал
Вихров королю, — помните, что Клавдий — не пошлый человек, и хоть у переводчика есть это немножко
в тоне его речи, но вы выражайтесь как можно величественнее! — И председатель казенной палаты начал
в самом
деле произносить величественно.
— Может быть! — согласился с этим и
Вихров и затем, попросив секретаря, чтобы тот прислал ему
дело, отпустил его
в суд.
Жрец Фемиды, обругав еще раз земскую полицию, отправился и через несколько минут прислал требуемое от него
дело, а
Вихров между тем, написав к доктору отношение, чтобы тот прибыл для освидетельствования тела умершей крестьянки Анны Петровой, сам, не откладывая времени, сел
в почтовую повозку и поехал.
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно тех понятых, которые подписывались к обыску при первом
деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у всех были невеселые и непокойные.
Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними
в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
Тем же
днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили другой раз, разбежались. Он позвал других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел
в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства намоченной квасом. Он был очень широколиц и с какой-то необыкновенно добродушной физиогномией. Мужиков сошлось человек двенадцать.
Это был каменный флигель,
в котором на одной половине жил писарь и производились
дела приказские, а другая была предназначена для приезда чиновников.
Вихров прошел
в последнее отделение. Вскоре к нему явился и голова, мужик лет тридцати пяти, красавец из себя, но довольно уже полный,
в тонкого сукна кафтане, обшитом золотым позументом.
К губернатору
Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой
день он к ним тоже не шел, на третий — тоже, — и так прошла целая неделя. Захаревские сильно недоумевали.
Вихров,
в свою очередь, чем долее у них не бывал, тем более и более начинал себя чувствовать
в неловком к ним положении; к счастию его, за ним прислал губернатор.
«Черт знает, ничего тут не понимаю!» — думал между тем инженер,
в самом
деле поставленный
в недоумение: Груню он считал главной и единственною виновницею того, что
Вихров не делал предложения его сестре.
Все это, как самый придирчивый подьячий,
Вихров запоминал и хотел ввести
в дело.
Вихров и это все записал и, приехав
в одну из деревень, отбирал от мужиков показания —
день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень
в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было.
Мужики потом рассказали ему, что опекун
в ту же ночь, как
Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения
дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
Первое намерение начальника губернии было, кажется, допечь моего героя неприятными
делами. Не больше как через неделю
Вихров, сидя у себя
в комнате, увидел, что на двор к ним въехал на ломовом извозчике с кипами бумаг солдат,
в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора.
Вихров взял из рук солдата предписание,
в котором очень коротко было сказано: «Препровождая к вашему благородию
дело о поимке
в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне
в самом непродолжительном времени обратно».
В деле (как увидел
Вихров, внимательно рассмотрев его) не разъяснено было только одно обстоятельство: крестьянка Елизавета Семенова показывала, что она проживала у разбойников и находилась с ними
в связи, но сами разбойники не были о том спрошены.
Вихров решился расспросить его о том, чего решительно не было
в деле.
— Вот видите что-с, — продолжал
Вихров, снова начав рассматривать
дело. — Крестьянская жена Елизавета Петрова показывает, что она к вам
в шайку ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет?
Дня через три
Вихров опять уже ехал по новому поручению,
в тарантасе, с непременным членом земского суда.