Неточные совпадения
Все, чему она хотя малейшее движение
головой делала, должно было быть превосходным!
Вдруг из
всей этой толпы выскочила, — с всклоченными волосами, с дикими глазами и с метлою в руке, — скотница и начала рукояткой метлы бить медведя по
голове и по животу.
Тот встал. Александра Григорьевна любезно расцеловалась с хозяйкой; дала поцеловать свою руку Ардальону Васильичу и старшему его сыну и — пошла. Захаревские, с почтительно наклоненными
головами, проводили ее до экипажа, и когда возвратились в комнаты, то
весь их наружный вид совершенно изменился: у Маремьяны Архиповны пропала
вся ее суетливость и она тяжело опустилась на тот диван, на котором сидела Александра Григорьевна, а Ардальон Васильевич просто сделался гневен до ярости.
— А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав
головой на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче
все лето два раза в поле был!
Его держали два льва, — один без
головы, а другой без
всей задней части.
Тот вдруг бросился к нему на шею, зарыдал на
всю комнату и произнес со стоном: «Папаша, друг мой, не покидай меня навеки!» Полковник задрожал, зарыдал тоже: «Нет, не покину, не покину!» — бормотал он; потом, едва вырвавшись из объятий сына, сел в экипаж: у него
голова даже не держалась хорошенько на плечах, а как-то болталась.
Павел, как бы
все уж похоронив на свете, с понуренной
головой и
весь в слезах, возвратился в комнаты.
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала
все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо
головой и говорил...
«Неужели это, шельмец, он
все сам придумал в
голове своей? — соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве — и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же.
Алена Сергеевна была старуха, крестьянка, самая богатая и зажиточная из
всего имения Вихрова. Деревня его находилась вместе же с усадьбой. Алена явилась, щепетильнейшим образом одетая в новую душегрейку, в новом платке на
голове и в новых котах.
«
Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув
головой, а потом
всю дорогу ни слова не сказал с сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
Всеми этими допытываниями он как бы хотел еще больше намучить и натерзать себя, а между тем в
голове продолжал чувствовать ни на минуту не умолкающий шум.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В
голове у него
все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
— Да ведь
всему же, братец, есть мера; я сам человек печный, а ведь уж у них — у него вот и у покойницы, — если заберется что в
голову, так словно на пруте их бьет.
— Да, знаю, знаю, за тебя мне бог
все это мстит! — говорил он, кивая своему видению, как бы старому приятелю,
головой…
В настоящую минуту он почти не слушал его: у него, как гвоздь, сидела в
голове мысль, что вот он находится в какой-нибудь версте или двух от Мари и через какие-нибудь полчаса мог бы ее видеть; и он решился ее видеть, будь она там замужем или нет —
все равно!
Мысль, что она не вышла еще замуж и что
все эти слухи были одни только пустяки, вдруг промелькнула в
голове Павла, так что он в комнату дяди вошел с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
И профессор опять при этом значительно мотнул Вихрову
головой и подал ему его повесть назад. Павел только из приличия просидел у него еще с полчаса, и профессор
все ему толковал о тех образцах, которые он должен читать, если желает сделаться литератором, — о строгой и умеренной жизни, которую он должен вести, чтобы быть истинным жрецом искусства, и заключил тем, что «орудие, то есть талант у вас есть для авторства, но содержания еще — никакого!»
— Ну, батюшка, — обратился он как-то резко к Неведомову, ударяя того по плечу, — я сегодня кончил Огюста Конта [Конт Огюст (1798—1857) — французский буржуазный философ, социолог, субъективный идеалист, основатель так называемого позитивизма.] и могу сказать, что
все, что по части философии знало до него человечество, оно должно выкинуть из
головы, как совершенно ненужную дрянь.
И Салов, делая явно при
всех гримасу, ходил к ней, а потом, возвращаясь и садясь, снова повторял эту гримасу и в то же время не забывал показывать
головой Павлу на Неведомова и на его юную подругу и лукаво подмигивать.
Михаил Поликарпович после того, подсел к сыну и — нет-нет, да и погладит его по
голове.
Все эти нежности отца растрогали, наконец, Павла до глубины души. Он вдруг схватил и обнял старика, начал целовать его в грудь, лицо, щеки.
Между тем двери в церковь отворились, и в них шумно вошла — только что приехавшая с колокольцами — становая. Встав впереди
всех, она фамильярно мотнула
головой полковнику но, увидев Павла, в студенческом, с голубым воротником и с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась: тот был столичная штучка!
— Барыня-то какая лошадинница —
все бы ей на курьерских летать, — проговорил тот, показывая
головой на становую.
— Не знаю, вот он мне раз читал, — начал он, показывая
головой на сына, — описание господина Гоголя о городничем, — прекрасно написано:
все верно и справедливо!
— Ну, будут и
все сорок, — сказал полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в
голове против Фатеевой. «Барыня шалунья!» — думал он про себя.
— Были у нас в городе вольтижеры, — говорила она ему, — только у них маленький этот мальчик, который прыгает сквозь обручи и сквозь бочку, как-то в середину-то бочки не попал, а в край ее
головой ударился, да так как-то пришлось, что прямо теменным швом: череп-то
весь и раскололся, мозг-то и вывалился!..
— Ужасно! — подтвердила и m-lle Прыхина. У них в городе никаких вольтижеров не было и никто себе не раскраивал
головы. Это
все она выдумала, чтоб только заинтересовать полковника.
Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и
весь огонь, которым горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув
голову назад, только восклицала...
С этой, как бы омертвившей
все ее существо, тоской и с своей наклоненной несколько вниз
головой, она показалась Павлу восхитительною и великолепною; а Мари, в своем шелковом платье и в нарукавничках, подающая отцу лекарство, напротив того, возмущала и бесила Павла.
Но как — он и сам не мог придумать, и наконец в
голове его поднялась такая кутерьма: мысль за мыслью переходила, ощущение за ощущением, и
все это связи даже никакой логической не имело между собою; а на сердце по-прежнему оставалось какое-то неприятное и тяжелое чувство.
— Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, — сказал Замин, — баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них
все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, — с деготьком да луком.
Нельзя сказать, чтоб полученное Вихровым от отца состояние не подействовало на него несколько одуряющим образом: он сейчас же нанял очень хорошую квартиру, меблировал ее
всю заново; сам оделся совершеннейшим франтом; Ивана он тоже обмундировал с
головы до ног. Хвастанью последнего, по этому поводу, пределов не было. Горничную Клеопатры Петровны он, разумеется, сию же минуту выкинул из
головы и стал подумывать, как бы ему жениться на купчихе и лавку с ней завести.
Сначала у меня помутилось
все в
голове; я понять ничего не могла.
С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он начал почитывать кой-какие романы. Почти во
все время университетского учения замолкнувшая способность фантазии — и в нем самом вдруг начала работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов в
голове довольно накопилось, и он сел и начал писать…
Чтобы рассеяться немного, он вышел из дому, но нервное состояние
все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из
головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
Сам Павел прислушивался ко
всем этим замечаниям, потупя
голову и глаза в землю.
Я с пятидесяти годов только стал ночи спать, а допрежь того
все, бывало, подушки вертятся под
головой; ну, а тут тоже деньжонок-то поприобрел и стар тоже уж становлюсь.
— Слушаю-с, — отвечал тот и только что еще вышел из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно горячий пунш влил себе в горло, но этот прием, должно быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в углу в коридоре и несколько минут стоял, понурив
голову, и только
все плевал по сторонам.
— А черт его знает! — отвечал тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая
головой в ту сторону, куда ушел Иван, —
все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».
Пока водка шумела в
голове Ивана, он ехал довольно смело и
все за что-то бранил обеих горничных: Груню и Марью.
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили
все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после
всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и
голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
Если бы Клеопатра Петровна обухом ударила Вихрова по
голове, то меньше бы его удивила, чем этими словами. Первая мысль его при этом была, что ответствен ли он перед этой женщиной, и если ответствен, то насколько. Он ее не соблазнял, она сама почти привлекла его к себе; он не отнимал у нее доброго имени, потому что оно раньше у нее было отнято. Убедившись таким образом в правоте своей, он решился высказать ей
все прямо: выпитое шампанское много помогло ему в этом случае.
— А вот этот-то стоглавый змей и изображен на щите,
все его сто
голов, и как будто бы они, знаете, защищают рыцаря! — объяснил Кергель.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во
весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя
все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на
голову цветы, и при этом так и этак поводила
головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
— Всегда, и везде, и во
всем счастлив! — сказал он, показывая Юлии
головой на приятеля.
У черкесов лошади, вероятно,
все приезжанные по черкесской моде, драли
головы вверх.
Юлия, хотя и не столь веселая, как вчера, по-прежнему
всю дорогу шла под руку с Вихровым, а Живин шагал за ними, понурив свою
голову.
— Прощайте-с, делать нечего, — прибавил он и с понуренной
головой, как бы
все потеряв на свете, вышел из комнаты.
Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак
головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и
все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.
— Ваша повесть, — продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, — вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала
все, что вы читали, а дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, — ей бог знает что придет после того в
голову.