Неточные совпадения
От этих мыслей Паша, взглянув на красный двор, перешел к другим: сколько
раз он по нему бегал, сидя на палочке верхом, и крепко-крепко тянул веревочку, которою, как бы уздою,
была взнуздана палочка, и воображал, что это лошадь под ним бесится и разбивает его…
Здесь молодой человек (может
быть, в первый
раз) принес некоторую жертву человеческой природе: он начал страшно, мучительно ревновать жену к наезжавшему иногда к ним исправнику и выражал это тем, что бил ее не на живот, а на смерть.
Анна Гавриловна еще несколько
раз входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало,
ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
— А ведь хозяин-то не больно бы, кажись, рачительный, — подхватила Анна Гавриловна, показав головой на барина (она каждый обед обыкновенно стояла у Еспера Иваныча за стулом и не столько для услужения, сколько для разговоров), — нынче все лето два
раза в поле
был!
Она появлялась еще несколько
раз на сцене; унесена
была, наконец, другими русалками в свое подземное царство; затем — перемена декорации, водяной дворец, бенгальский огонь, и занавес опустился.
Приближались святки. Ученье скоро должно
было прекратиться.
Раз вечером, наш» юноши в халатах и туфлях валялись по своим кроватям. Павел от нечего делать разговаривал с Ванькой.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже
был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это
было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько
раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно
было сказать только одно, что он целый день
пил и никогда не
был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он
был называем: «Гаврило Насосыч».
Он на этот
раз был несколько почище умыт и даже в белом галстуке, но по-прежнему в дырявых сапогах.
Публика несколько
раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них
была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот
был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то
раз, идя с Николаем Силычем из гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это
было и не по пути).
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний
раз пришел
было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей
петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, — с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый
раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я
был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.
Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан
был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где
были написаны слова: «о, я люблю тебя, люблю!», он несколько
раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.
«Ну, бог с ним, в первый еще
раз эта маленькая подкупочка учителям
будет!» — подумал полковник и разрешил сыну.
Душа его, видно,
была открыта на этот
раз для всех возвышенных стремлений человеческих.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, —
раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай
пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной
раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
Павлу показалось, что подлости ее на этот
раз пределов не
будет.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит,
раз сын ваш бывает в деревне и ни
разу у меня не
был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
Павел догадался, что это
был старший сын Захаревского — правовед; другой сын его — в безобразных кадетских штанах, в выворотных сапогах, остриженный под гребенку — сидел рядом с самим Ардальоном Васильевичем, который все еще
был исправником и сидел в той же самой позе, как мы видели его в первый
раз, только от лет он очень потучнел, обрюзг, сделался еще более сутуловат и совершенно поседел.
— Конечно-с!.. Какое же право я имею на них сердиться? Случай весьма обыкновенный. Мне много еще
раз, вероятно, в жизни придется влюбиться несчастным образом! — усиливался Павел ответить насмешливым голосом: ему совестно
было перед Фатеевой тех рыданий, которые готовы
были вырваться из его груди.
— И то сяду, — сказал тот, сейчас же садясь. — Стар ныне уж стал; вот тоже иной
раз по подряду куда придешь — постоишь маненько и сядешь. «Нет-мо, баря,
будет; постоял я перед вами довольно!..»
Вихров рад
был двадцать — тридцать
раз к нему сходить.
Только вдруг я
раз в кондитерской, в которую хожу каждый день
пить кофе, читаю в французской газете, что, в противоположность всем немецким философам, в Париже образуется школа позитивистов, и представитель ее — Огюст Конт…
Будучи на этот
раз в платье, а не в блузе, она показалась Вихрову еще интереснее.
Павел, к удивлению своему, не чувствовал никакого особенного удовольствия от верховой езды: напротив, ему
было и скучно, и неловко. Мостик, столь пугавший его некогда своею дырой, он проехал, не заметив даже; а шумевшая и пенившаяся речонка, на этот
раз, пересохла и
была почти без воды.
Со мной у него тоже
раз, — продолжал полковник, — какая стычка
была!..
— У меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он
раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому
будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— И в Петербурге тоже-с, и в Петербурге!.. По крайней мере, когда я в последний
раз был там, — говорил Александр Иванович явно грустным тоном, — Вася Каратыгин мне прямо жаловался, что он играет всякую дребедень, а что поумней — ему не позволяют играть.
— Да, вот на это они тоже мастерицы: мужу как
раз глаза выцарапают, — это их дело! — подхватил полковник. Вообще он
был о всех женщинах не слишком высокого понятия, а об восточных — и в особенности.
У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него одна только
была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку
раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
Неведомов перевел при этом несколько
раз свое дыхание, как будто бы ему тяжело и вместе с тем отрадно
было это слышать.
Нас в первый
раз водили посмотреть кабинет редкостей, где, между прочим,
были статуи…
На этот
раз Марьеновский уж
был очень удивлен. Его никто не предупредил, что он встретит у Вихрова женщину… И кто она
была — родственница, или… но, впрочем, он вежливо поклонился ей.
В эту минуту как
раз вошел Плавин. Он
был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.
Ехать к матери не
было никакой возможности, так как та сама чуть не умирала с голоду; воротиться другой
раз к мужу — она совершенно не надеялась, чтобы он принял ее.
Так просидели они всю ночь, тихо переговариваясь между собою, но ни
разу не выразили никакой надежды на возможность возвращения Клеопатры Петровны в Москву и вообще на какое бы то ни
было свидание.
Иван сидел за столом и
пил с горничной Клеопатры Петровны чай; Маша
была на этот
раз вся в слезах; Иван — угрюм.
— Хорошо, я тебе
буду отдавать, — сказал Павел, слышавший еще и прежде, что Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только на словах уж очень он бранчив
был и на руку дерзок; иной
раз другого мужичка, ни за что ни про что, возьмет да и прибьет.
Когда он подъехал к их даче, то в палисаднике на этот
раз никого не
было.
Обожатель ее m-r Leon, — мне тогда уже
было 18 лет, и я
была очень хорошенькая девушка, — вздумал не ограничиваться maman, а делать и мне куры; я с ужасом, разумеется, отвергла его искания; тогда он начал наговаривать на меня и бранить меня и даже один
раз осмелился ударить меня линейкой; я пошла и пожаловалась матери, но та меня же обвинила и приказывала мне безусловно повиноваться m-r Леону и
быть ему покорной.
Я знала, что я лучше, красивее всех его возлюбленных, — и что же, за что это предпочтение; наконец, если хочет этого, то оставь уж меня совершенно, но он напротив, так что я не вытерпела наконец и сказала ему
раз навсегда, что я
буду женой его только по одному виду и для света, а он на это только смеялся, и действительно, как видно, смотрел на эти слова мои как на шутку; сколько в это время я перенесла унижения и страданий — и сказать не могу, и около же этого времени я в первый
раз увидала Постена.
Остальное ты все знаешь, и я только прибавлю, что, когда я виделась с тобой в последний
раз в доме Еспера Иваныча и тут же
был Постен и когда он ушел, мне тысячу
раз хотелось броситься перед тобой на колени и умолять тебя, чтобы ты спас меня и увез с собой, но ты еще
был мальчик, и я знала, что не мог этого сделать.
Все слова, напечатанные в настоящем повествовании курсивом,
были подчеркнуты в письме Клеопатры Петровны по одному
разу, а некоторые — даже и по два
раза. Она явно хотела, по преимуществу, обратить на них внимание Вихрова, и он действительно заметил их и прежде всего поспешил ее успокоить и сейчас же написал ответ ей.
— О, да благословит тебя бог, добрый друг! — воскликнул Салов с комическим чувством, крепко пожимая руку Вихрова. — Ехать нам всего лучше в Купеческий клуб, сегодня там совершается великое дело: господа купцы вывозят в первый
раз в собрание своих супруг; первая Петровская ассамблея
будет для Замоскворечья, — но только не по высочайшему повелению, а по собственному желанию! Прогресс!.. Дворянству не хотят уступить.
Барин наш терпел, терпел, — и только
раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком
выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
К вечеру наконец Вихров вспомнил, что ему надобно
было ехать в собрание, и, чтобы одеть его туда, в первый еще
раз позван
был находившийся в опале и пребывавший в кухне — Иван.
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно
было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала
была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал, играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот
раз взялся
быть дежурным старшиной.
Павел всмотрелся в него и в самом деле узнал в нем давнишнего своего знакомого, с которым ему действительно пришлось странно познакомиться — он
был еще семиклассным гимназистом и пришел
раз в общественную баню. В это время Вихров, начитавшись «Горя от ума», решительно бредил им, и, когда банщик начал очень сильно тереть его, он сказал ему...
Ко всему этому усердию Катишь отчасти
была подвинута и тем, что Юлия для этого бала сделала ей довольно значительные подарки: во-первых, бело-газовое платье и широчайшую голубую ленту для пояса и довольно еще свежие,
раза два или три всего надеванные, цветы для головного убора.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст
был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «
Раз, два,
раз, два!» Вообще в ней
были некоторые солдатские наклонности.