Неточные совпадения
Он
был женат два
раза, и у него
было три сына: старший, Дмитрий Федорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, от второй.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то
есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой
раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может
быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Подробностей не знаю, но слышал лишь то, что будто воспитанницу, кроткую, незлобивую и безответную,
раз сняли с петли, которую она привесила на гвозде в чулане, — до того тяжело
было ей переносить своенравие и вечные попреки этой, по-видимому не злой, старухи, но бывшей лишь нестерпимейшею самодуркой от праздности.
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый,
раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может
быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не
будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может
быть, напротив, почтут за удовольствие».
Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и
был извергнут из храма, и так до трех
раз.
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может
быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания,
раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Старец опустил поднявшуюся
было для благословения руку и, поклонившись им в другой
раз, попросил всех садиться.
Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то
есть чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
Именно, именно я-то всю жизнь и обижался до приятности, для эстетики обижался, ибо не токмо приятно, но и красиво иной
раз обиженным
быть; — вот что вы забыли, великий старец: красиво!
Но
есть горе и надорванное: оно пробьется
раз слезами и с той минуты уходит в причитывания.
И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь, только каждый
раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой —
есть единый от ангелов Божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы
были так добры, что допустили нас сегодня еще
раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый
раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— Позже, позже всех отправитесь! — кольнул еще
раз Федор Павлович. Это
было почти в самый момент возвращения старца.
Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели,
раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало
быть, и все древнее языческое государство в церковь.
— Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, — заговорил вдруг старец, и все
разом к нему обратились, — ведь если бы теперь не
было Христовой церкви, то не
было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него потом, то
есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и которая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единственной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающейся в сознании собственной совести.
Что
было бы, если б и церковь карала его своим отлучением тотчас же и каждый
раз вослед кары государственного закона?
Ничего я бы тут не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг сегодня не понял всего как
есть,
разом и вдруг, всего как он
есть.
Ракитин повествовал потом, что обед приготовлен
был на этот
раз из пяти блюд:
была уха со стерлядью и с пирожками с рыбой; затем разварная рыба, как-то отменно и особенно приготовленная; затем котлеты из красной рыбы, мороженое и компот и, наконец, киселек вроде бланманже.
Зато Иван Федорович и Калганов благословились на этот
раз вполне, то
есть с самым простодушным и простонародным чмоком в руку.
Одно мгновение все смотрели на него в упор и молчали, и вдруг все почувствовали, что выйдет сейчас что-нибудь отвратительное, нелепое, с несомненным скандалом. Петр Александрович из самого благодушного настроения перешел немедленно в самое свирепое. Все, что угасло
было в его сердце и затихло,
разом воскресло и поднялось.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на то что пред волей мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян, уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и
раз навсегда, что баба врет, «потому что всякая баба бесчестна», но что уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни
был, «потому что это ихний таперича долг».
Даже так случалось, что Федор Павлович много
раз в продолжение своей карьеры мог
быть бит, и больно бит, и всегда выручал Григорий, хотя каждый
раз прочитывал ему после того наставление.
Это
были почти болезненные случаи: развратнейший и в сладострастии своем часто жестокий, как злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной
раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся в душе его.
В первый год брака Аделаиды Ивановны с Федором Павловичем,
раз в деревне, деревенские девки и бабы, тогда еще крепостные, собраны
были на барский двор попеть и поплясать.
С тех пор многие годы он ни
разу о своем ребенке не упомянул, да и Марфа Игнатьевна ни
разу при нем про ребенка своего не вспоминала, а когда с кем случалось говорить о своем «деточке», то говорила шепотом, хотя бы тут и не
было Григория Васильевича.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен
был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь не
было.
Домой, то
есть в дом тех хозяев, у которых жил ее покойный отец, она являлась примерно
раз в неделю, а по зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
Из той ватаги гулявших господ как
раз оставался к тому времени в городе лишь один участник, да и то пожилой и почтенный статский советник, обладавший семейством и взрослыми дочерьми и который уж отнюдь ничего бы не стал распространять, если бы даже что и
было; прочие же участники, человек пять, на ту пору разъехались.
Это
было для него аксиомой, дано
раз навсегда, без рассуждений, и он в этом смысле шел вперед, безо всякого колебания.
Раз пикник всем городом
был, поехали на семи тройках; в темноте, зимой, в санях, стал я жать одну соседскую девичью ручку и принудил к поцелуям эту девочку, дочку чиновника, бедную, милую, кроткую, безответную.
Дело-то ведь в том, что старикашка хоть и соврал об обольщении невинностей, но в сущности, в трагедии моей, это так ведь и
было, хотя
раз только
было, да и то не состоялось.
Вижу, она меня
раз обмерила взглядом, у батарейного командира это
было, да я тогда не подошел: пренебрегаю, дескать, знакомиться.
Вот к этому-то времени как
раз отец мне шесть тысяч прислал, после того как я послал ему форменное отречение от всех и вся, то
есть мы, дескать, «в расчете», и требовать больше ничего не
буду.
Да как вы смеете!» Ушла в негодовании страшном, а я ей вслед еще
раз крикнул, что секрет сохранен
будет свято и нерушимо.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул он со страшным и искренним гневом на себя, — верь не верь, но вот как Бог свят, и что Христос
есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю, что я в миллион
раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни, как у небесного ангела!
Как
раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для чего, не знаю, видно, так ей
было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и не знали.
В последний
раз случай ему даю
быть отцом.
Мало того, я вот что еще знаю: теперь, на днях только, всего только, может
быть, вчера, он в первый
раз узнал серьезно (подчеркни: серьезно), что Грушенька-то в самом деле, может
быть, не шутит и за меня замуж захочет прыгнуть.
Но
раз, когда мальчику
было уже лет пятнадцать, заметил Федор Павлович, что тот бродит около шкафа с книгами и сквозь стекло читает их названия.
Был даже
раз в театре, но молча и с неудовольствием воротился.
Главное, в честности его он
был уверен, и это
раз навсегда, в том, что он не возьмет ничего и не украдет.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и
будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и
было напечатано как
раз в полученной в тот день газете.
В этот же
раз был в легком и приятно раскидывающемся настроении.
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а лучше рассудите сами, что
раз я попал к мучителям рода христианского в плен и требуют они от меня имя Божие проклясть и от святого крещения своего отказаться, то я вполне уполномочен в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не
будет.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в тот же час
был анафема проклят, а коли
раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
А потому и я уповаю, что,
раз усомнившись,
буду прощен, когда раскаяния слезы пролью.
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний
раз и решительно:
есть Бог или нет? Я в последний
раз!
Раз Белявский — красавчик один тут
был и богач, за ней волочился и ко мне наладил ездить — вдруг у меня же и дай мне пощечину, да при ней.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас
было у него с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что
был послан за деньгами, что тот ворвался, избил отца и после того особенно и настоятельно еще
раз подтвердил ему, Алеше, идти «кланяться»… — Он пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
— И она три
раза как бы в упоении поцеловала действительно прелестную, слишком, может
быть, пухлую ручку Грушеньки.