Неточные совпадения
Но это были одни слухи; достоверно же знали
только то,
что сын лет двенадцать
не бывал у отца.
Впрочем, багровый, изжелта, цвет лица, тусклые, оловянные глаза и осиплый голос ясно давали знать,
что не в неге и
не совсем скромно провел он первую молодость, но
только железная натура его, еще более закаленная в нужде,
не поддалась ничему, и он, в сорок лет, остался тем же здоровяком, каким был и в осьмнадцать.
— Надо полагать,
что на год, если
только не соскучится, — начал он, а потом, склонивши головку немного набок, продолжал: — Сегодня за кофеем уморил меня со смеху старик. — «Тесен, говорит, Ваня, у меня здесь дом». Каменской дом тесен, в тридцать комнат!
Все себе дали слово: на другой же день явиться к графу для засвидетельствования глубочайшего почтения, и
только четыре лица
не разделяли общего чувства; это были: Задор-Мановский, который, любя управлять чужими мнениями,
не любил их принимать от других; Анна Павловна,
не замечавшая и
не видевшая ничего,
что происходило вокруг нее; потом Эльчанинов, которого в это время занимала какая-то мысль, — и, наконец, вдова, любовавшаяся в молчании задумчивым лицом своего собеседника.
Правда, он более и более сближался с Анной Павловной, но в то же время увидел,
что она чрезвычайно искренне любит добренькую и пустую Веру, и у него духу даже недоставало хоть бы раз намекнуть ей,
что он
не любит, а
только обманывает ее приятельницу.
Она вспомнила о назначенном свидании и решилась
не ходить на него, решилась никуда
не выезжать, чтоб
только не встретиться с Эльчаниновым: видеться с этим человеком —
чего она так давно, так страстно желала — видеться с ним теперь ей было страшно!
Гораздо лучше сказать,
что теперь она осталась одна для него в целом мире,
что он
только ее одну может любить; а
что она к нему неравнодушна, в этом нет сомнения: он заметил это еще в Москве, и к
чему бы, в самом деле, назначать свидание; она теперь дама и, как видно,
не любит мужа и несчастлива с ним, а в этом положении женщины очень склонны к любви.
— Очень вам благодарен, ваше сиятельство, за сделанную мне честь, — вежливо отвечал Мановский, — и прошу извинения,
что первый
не представился вам, но это единственно потому,
что меня
не было дома: я
только что сейчас вернулся. Прошу пожаловать, — продолжал он, показывая графу с почтением на дверь в гостиную. — Жена сейчас выйдет: ей очень приятно будет встретить старого знакомого. Просите Анну Павловну, — прибавил он стоявшему у дверей лакею.
Впрочем, очень хорошо убежденный,
что Анна Павловна, полюбя другого, могла изменить ему, он в то же время знал,
что никогда ничего
не добьется от нее Сапега, и потому решился всеми средствами способствовать намерениям графа, а потом одурачить его и насколько
только возможно.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня,
что я
не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему
не повиноваться?
Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это место, я буду непременно. Одна
только смерть может остановить меня. До свиданья».
— Ну, да-с, мы и ничего,
только я и говорю: «Съездим-ка, говорю, и мы, Карп Федорыч, завтра в Могилки; я же Анны Павловны давно
не видала». — «Хорошо», говорит. На другой день поутру к нам приехали Симановские. Мы им говорим,
что едем. «Ах, говорят, это и прекрасно, и мы с вами съездим». Поехали. Граф уж тут, и, ах, Алексей Михайлыч! вы представить себе
не можете, какие сцены мы видели, и я одному
только не могу надивиться, каким образом Михайло Егорыч, человек
не глупый бы…
— Ах, Алексей Михайлыч,
не знаю, может или
не может быть, — возразила в свою очередь барыня, — но вы
только выслушайте: мало того,
что целый день говорили, глазки делали друг другу, целовались; мало этого: условились при всех,
что она сегодня приедет к нему одна, и поехала; мы встретили ее. Положим,
что крестница, но все-таки — она молодая женщина, а он человек холостой; у него, я думаю, и горничных в доме нет… ну, ей поправить что-нибудь надобно, башмак, чулок, кто ей это сделает, — лакеи?
— О том,
что наши северные женщины любят как-то холодно и расчетливо. Они никогда, под влиянием страсти,
не принесут ни одной жертвы, если
только тысячи обстоятельств
не натолкнут их на то.
— Бедная моя, — говорил граф, —
не плачьте, ради бога,
не плачьте! Я
не могу видеть ваших слез;
чем бесполезно грустить, лучше обратиться к вашим друзьям. Хотите ли, я разорву ваш брак? Выхлопочу вам развод, обеспечу ваше состояние, если
только вы нуждаетесь в этом.
«
Что это значит, — думал он, — она
не любит мужа — это видно, почему же она отвергает и даже оскорбляется моими исканиями? Я ей
не противен, никакого чувства отвращения я
не заметил в ней… напротив! Если я круто повернул и если
только это детская мораль, ребяческое предубеждение, то оно должно пройти со временем. Да и
что же может быть другое? Уж
не любит ли она кого-нибудь?»
— А знаю, ваше сиятельство…
только, бога ради,
не говорите,
что от меня слышали.
— Вот я и приезжаю. Спрашиваю: «Дома господа?» — «Нет, говорят, барин уехал в город, а барыня в оржаном поле прогуливается». Ах, думаю,
что делать?.. Пометался по полю туда-сюда; однако думаю: дай-ка пойду к Лапинской роще; там грибы растут, —
не за грибами ли ушла Анна Павловна?
Только подхожу к опушке, глядь, она как тут, да еще и
не одна.
На
что женщина
не решается в горьком и безнадежном положении, когда будут предлагать ей
не только избавить от окружающего ее зла, но откроют перед ней перспективу удовольствий, богатства и всех благ, которые так чаруют молодость.
— Погодите… Я понимаю… муж меня выгнал, он
не убил меня, а
только выгнал, и за
что? За то,
что я сказала,
что люблю этого человека…
Что же? Ведите меня к нему. Я хочу его видеть, хочу рассказать ему, как меня выгнал муж за него. Ведите меня, я давно его
не видала, я обманула его.
Анна Павловна
не знала этих разговоров, которые происходили между друзьями, и
только замечала,
что Эльчанинов всякий раз, поговоривши с Савельем, становился скучным, но, впрочем, это проходило очень скоро.
Я
не забывала вас, я
не отторгалась от вашей признательной дружбы; я помнила вас всегда, ценила и надеялась на вас, но
не обращалась к вам потому,
что только теперь еще едва поправляюсь от тяжкой болезни.
—
Что ж тут за унижение? — возразил Савелий. —
Не хотите
только!.. Кабы я знал, я бы лучше отвез Анну Павловну в город к отцу протопопу знакомому… Он, может, подержал бы ее, пока она своему папеньке написала.
Но, однако, мы заметим,
что граф выждал целый месяц войти в прямые сношения с молодыми людьми и в продолжение этого времени
только хвалил и защищал Анну Павловну; но Мановский ни к
чему не приступал, и граф начал.
Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал
только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила,
что она
не знает ничего.
В этой мысли поддерживал его сам граф, который, бывши с ним весьма любезен, постоянно и тонко намекал на его необыкновенные способности и жалел
только о том,
что подобный ему молодой человек
не служит и даром губит свой век.
Сидя в гостиной, он рвал на себе волосы, проклинал себя и Мановского, хотел даже разбить себе голову об ручку дивана, потом отложил это намерение до того времени, когда Анна Павловна умрет; затем, несколько успокоившись, заглянул в спальню больной и, видя,
что она открыла уже глаза, махнул ей
только рукой, чтоб она
не тревожилась, а сам воротился в гостиную и лег на диван.
Через четверть часа вошел к нему Савелий, который спас Анну Павловну от свидания с мужем тем,
что выскочил с нею в окно в сад, провел по захолустной аллее в ржаное поле, где оба они, наклонившись, чтобы
не было видно голов, дошли до лугов; Савелий посадил Анну Павловну в стог сена, обложил ее так,
что ей
только что можно было дышать, а сам опять подполз ржаным полем к усадьбе и стал наблюдать,
что там делается. Видя,
что Мановский уехал совсем, он сбегал за Анной Павловной и привел ее в усадьбу.
Исправник
только вздохнул и, проведя потом мучительные четверть часа, отправился, наконец, в кабинет, где увидел,
что граф стоит, выпрямившись и опершись одною рукою на спинку кресел, и в этой позе он опять как будто был другой человек, как будто сделался выше ростом; приподнятый подбородок, кажется, еще выше поднялся, ласковое выражение лица переменилось на такое строгое,
что как будто лицо это никогда даже
не улыбалось.
— Если, наконец, эта несчастная женщина и тут, вы должны были
только бумагой ее спросить, потому
что в законе прямо сказано: больные и знатные женщины по уголовным даже следствиям
не требуются лично, а спрашиваются письменно, — произнес Сапега.
Пока происходили все эти сцены в кабинете, в зале танцевали уж польку. Бойцами на этом поприще оказались
только два мичмана, из коих каждый танцевал по крайней мере с девятой барышнею. Местные кавалеры, по новости этого танца,
не умели еще его. Впрочем, длинный Симановский принялся было, но оказалось,
что он танцевал одну польку, дама — другую, а музыка играла третью, так
что никакого складу
не вышло.
Разговор продолжался в том же тоне. Клеопатра Николаевна на этот раз очень ловко держала себя с Эльчаниновым: она
не кокетничала уж с ним, а просто хвалила его, удивляясь его глубокой привязанности к Анне Павловне, говоря,
что так чувствовать может
только человек с великой душою. Словом, она всеми средствами щекотала самолюбие молодого человека.
В продолжение всего ужина Эльчанинов переглядывался с Клеопатрою Николаевною каким-то грустным и многозначительным взором. Ночевать, по деревенскому обычаю, у графа остались
только Алексей Михайлыч, никогда и ниоткуда
не ездивший по ночам, и Клеопатра Николаевна, которая хотела было непременно уехать, но граф ее решительно
не пустил, убедив ее тем,
что он
не понимает возможности, как можно по деревенским проселочным дорогам ехать даме одной, без мужчины, надеясь на одних кучеров.
Всю ночь просидел он у кровати больной, которая,
не в состоянии будучи говорить,
только глядела на него — и, боже! — сколько любви, сколько привязанности было видно в этом потухшем взоре. Она скорее похожа была на мать, на страстно любящую мать,
чем на любовницу. Во всю ночь, несмотря на убеждения Савелья, на просьбы Эльчанинова, Анна Павловна
не заснула.
Между тем Анна Павловна, бывшая с открытыми глазами, ничего в то же время
не видела и
не понимала,
что вокруг нее происходило. Савелий позвал двух горничных, приподнял ее, надел на нее все, какое
только было, теплое платье, обернул сверх того в ваточное одеяло и вынес на руках. Через несколько минут она была уложена на перине вдоль кареты.
— Ой, полноте, батюшка, — возразила Матрена, — как это можно, тихо ехали-с, да я и
не люблю.
Что? Бог с ними.
Только и зашли, по совести сказать, к предводительскому вольноотпущенному, к Иринарху Алексеичу, изволите знать? Рыбой еще торгует. Он, признаться сказать, увидел меня в окошко да и закликал: «Матрена Григорьевна, говорит, сделайте ваше одолжение, пожалуйте…» Тут
только, батюшка, и посидела.
— Только-с. Да я бы ведь и тут бы
не засиделась, — нечего сказать, дом гребтит, — да разговор такой уж зашел,
что нельзя было…
Сапега
только посмотрел на нее и вышел в кабинет, решившись
не посылать никого на помощь, а сам между тем сел против зеркала, в котором видна была та часть гостиной, где лежала Клеопатра Николаевна, и стал наблюдать,
что предпримет она, ожидая тщетно пособия.
— Нет, и этого нет: вы
только опасаетесь и почти ненавидите меня. Вы
не понимаете,
чего мне стоило покровительство вашему любимцу, когда я сам в вас влюблен. Поставьте себя хоть на минуту в мое положение.
— Еще два слова: я думал,
что если она и
не любит меня, то по крайней мере благословит когда-нибудь мою память, но бог
не дал мне и этого: я
не сделал вас счастливою, я обманулся, как обманулись и вы. В этой любви ваша погибель, если
только вы сами
не будете благоразумны.
«Мой любезный Савелий Никандрыч! Нечаянное известие заставляет меня сию минуту ехать в Петербург. Я слышал,
что Анне Павловне хуже, посылаю вам две тысячи рублей. Бога ради, сейчас поезжайте в город и пользуйте ее; возьмите мой экипаж, но
только не теряйте времени. Я
не хочу больную обеспокоить прощаньем и
не хочу отвлекать вас. Прощайте,
не оставляйте больную, теперь она по преимуществу нуждается в вашей помощи. Эльчанинов оказался очень низким человеком.
Он начал было спрашивать людей,
не оставил ли кому-нибудь граф, но те отвечали,
что его сиятельство приказали
только приготовить экипаж для отъезда Анны Павловны, куда ей будет угодно.
В Могилках тоже были слезы. В той же самой гостиной, в которой мы в первый раз встретили несокрушимого, казалось, физически и нравственно Михайла Егорыча, молодцевато и сурово ходившего по комнате, он уже полулежал в креслах на колесах; правая рука его висела, как плеть, правая сторона щеки и губ отвисла. Матрена, еще более пополневшая, поила барина чаем с блюдечка, поднося его, видно,
не совсем простывшим, так
что больной, хлебнув,
только морщился и тряс головою.