Боярщина

Прошло еще три месяца. Действующие лица моего рассказа оставались в прежнем положении. Анна Павловна все так же жила у Эльчанинова; граф приглашал их к себе и сам к ним ездил; Мановский молчал и бывал только у Клеопатры Николаевны, к которой поэтому все и адресовались с вопросами, но вдова говорила, что она не знает ничего. Более любопытные даже приезжали к ней в усадьбу, чтобы посмотреть на оставленного мужа, но им никогда не удавалось встретить Мановского, хотя очи и слышали, что в этот самый день он проезжал в Ярцово.

У предводителя назначен был обед. Общество было прежнее, за исключением Мановского и Эльчанинова. Клеопатра Николаевна сидела на диване между Уситковою и Симановскою. Перед ними стоял исправник. Прочие дамы сидели на креслах. Мужчины стояли и ходили. Все ожидали графа.

— Давно ли вы видели вашего несчастного опекуна? — спросил исправник Клеопатру Николаевну.

— Он был вчера у меня, — отвечала Клеопатра Николаевна. — Почему же несчастного? — прибавила она.

— Да как же? Жену отняли! — возразил исправник.

— Он, кажется, забыл об ней и думать; впрочем, я с ним никогда об этом не говорю.

— Я ее встретил, — сказал исправник, — пополнела, такая хорошенькая.

— Желаю ей, — отвечала с презрением вдова, — все подобные ей — хорошенькие, и вам, мужчинам, обыкновенно нравятся.

— Оно лучше; а то что толку, например, в вас, Клеопатра Николаевна? Ни богу, ни людям! — заметил с усмешкою исправник, немного волокита по характеру и некогда тоже ухаживавший за Клеопатрою Николаевною, но не успевший и теперь слегка подсмеивающийся над ней.

— Пожалуйста, избавьте меня от таких сравнений, — отвечала вдова обиженным тоном.

— Я вас не смею и сравнивать, — сказал исправник.

— Граф едет! — произнес громко Уситков, уже давно смотревший в окно.

При этом известии мужчины встали; дамы начали поправляться и сели попрямее; на всех лицах было небольшое волнение. Одна только Клеопатра Николаевна не увлеклась этим общим движением и еще небрежнее развалилась на диване. Хозяин был в наугольной. Услышав о прибытии графа, он проворно пробежал гостиную и, вышедши в залу, остановился невдалеке от дверей из лакейской. За ним последовали почти все мужчины. Граф быстро, но гордо прошел залу, приветствовал хозяина, поклонился на обе стороны мужчинам и вошел в гостиную. Казалось, это был другой человек, а не тот, которого мы видели в его домашнем быту, при посещении Анны Павловны и даже при собственном его визите Мановскому. На лице его, бывшем тогда приветливым и радушным, написана была теперь важная холодность. Он сделал общий поклон дамам и, сопровождаемый хозяином, подошел к дивану. Две звезды светились на его фраке. Уситкова проворно вскочила, чтоб уступить ему свое место.

— Не беспокойтесь, сударыня, — сказал граф, вежливо поклонившись, и сел на пустое кресло, стоявшее у того конца дивана, где сидела Клеопатра Николаевна.

Вдова сделала движение, чтобы поворотиться к нему лицом; она еще в первый раз видела графа. Хозяин и несколько мужчин стояли на ногах перед Сапегою.

— Как здоровье вашего сиятельства? — спросил хозяин.

— Благодарю вас, я здоров, только скучаю.

— Что мудреного, ваше сиятельство, после Петербурга, — заметил Уситков, — вот наше дело привычное, да и тут…

— Меня не любят здешние дамы! — прибавил граф, искоса взглянув на вдову. — Ни одна из них не посетила меня.

— Дамы, вероятно, боятся обеспокоить вас, граф, — сказала с жеманною улыбкою вдова.

— В том числе и вы, сударыня? — спросил Сапега.

— Я не имею чести быть знакома с вами, граф, — отвечала Клеопатра Николаевна, приподняв с гордостью голову.

Графу, видимо, понравился тон этого ответа.

— Так позвольте же мне завтрашний день устранить это препятствие и сделать вам визит.

— Много обяжете, граф.

— Ваш супруг?

— Я вдова и потому боюсь, что вам скучно будет у меня.

— Вы позволили мне быть у вас? — сказал граф с легким наклонением головы.

Вдова отвечала улыбкою: она торжествовала.

После этого легкого разговора граф встал и пошел к балкону, чтобы рассмотреть окружные виды. Лицо его, одушевившееся несколько при разговоре с Клеопатрою Николаевною, сделалось по-прежнему важно и холодно. Вслед за ним потянулись мужчины; граф начал разговаривать с хозяином.

— Мне говорили, что он совершенный старик! — сказала Клеопатра Николаевна Симановской.

— Какой же старик; я вам говорила, — отвечала та, — теперь еще что? А посмотрели бы вы на него у Мановских.

Вдова сделала гримасу.

— Каждый мужчина с подобными женщинами бывает любезнее, потому что они сами вызывают их на то, — сказала она с презрительною улыбкою.

В это время в гостиную вошел высокий мужчина. Удивление и любопытство показалось на всех лицах. Это был Задор-Мановский. Он прямо подошел к хозяину, отдал вежливый поклон графу, на который Сапега отвечал сухо, потом, поклонившись дамам, подал некоторым мужчинам руку и начал с ними обыкновенный разговор. При его приходе Клеопатра Николаевна несколько изменилась в лице; физиономия графа сделалась еще важнее и серьезнее. Что касается до хозяина и прочих гостей, то они чувствовали некоторый страх и не знали, как себя держать. Оказать внимание Мановскому? Но как покажется это графу, который называл его мерзавцем и покровительствовал его жене. Не замечать Мановского они не могли, потому что чувствовали к нему невольное уважение; кроме того, им хотелось поговорить с ним и, если возможно, выведать, что у него на душе, тем более, что все заметили перемену в лице Мановского. Он как будто бы постарел, обрюзг и похудел. Недоумевая таким образом, все, однакож, были суше обыкновенного с Михайлом Егорычем; но он как бы не замечал этого и, поговоря с мужчинами, подошел к дамам, спросил некоторых о здоровье и сел около Клеопатры Николаевны, которая опять несколько сконфузилась.

— Поздравьте меня, Михайло Егорыч, — сказала она, — ко мне завтра будет граф.

— Зачем? — спросил Мановский, взглянувши пристально на вдову.

— Сам напросился.

— Знаю я, как он напросился, — сказал Михайло Егорыч, насупившись. — Мне бы нужно переговорить с Алексеем Михалычем, — продолжал он, помолчав.

— С дядей?

— Да.

— О чем?

— Черт знает, — говорил Мановский, не отвечая на вопросы Клеопатры Николаевны, — никогда нельзя приехать по делу: вечно полон дом сволочи… Где его кабинет?

— Из коридора первая комната, стеклянные двери.

— Там никого нет?

— Я думаю.

— Я теперь пойду туда, позовите его ко мне; я ему имею кой-что сказать.

Проговоря это, Мановский встал и ушел.

— О чем это с вами говорил Михайло Егорыч? — спросила Клеопатру Николаевну Симановская, давно уже обмиравшая от любопытства.

— Все по этой проклятой опеке, — отвечала вдова.

— А о жене ничего не говорил?

— Отвяжитесь вы, бога ради, с этой женой, — отвечала Клеопатра Николаевна, которая после разговора с Мановским была не в духе.

— Ах, как интересно знать, что он думает о жене, — произнесла Симановская.

— Спросите его сами.

— Сохрани бог!

— Напрасно, я бы советовала…

— Я могу обойтись и без ваших советов! — возразила, вспыхнувши от досады, Симановская, и затем обе дамы замолчали. Клеопатра Николаевна, посидев немного, вышла в диванную и прошла в девичью, где, поздоровавшись с целою дюжиною горничных девушек и справившись, что теперь они работают, объявила им, что она своими горничными очень довольна и что на прошлой неделе купила им всем на платья прехорошенькой холстинки. После того она снова вернулась в гостиную и, подошедши к дяде, который с глубоким вниманием слушал графа, ударила его потихоньку по плечу. Старик обернулся.

— Вас спрашивают, mon oncle!. [дядя! (франц.).]

— Зачем, душа моя?

— Нужно-с.

Старик, извинившись перед графом, пошел было в диванную.

— В кабинет, mon oncle.

— Завертела ты меня, — говорил старик, повернувшись.

— Я люблю командовать! — проговорила, как бы ни к кому собственно не обращаясь, Клеопатра Николаевна.

— Право? — спросил граф, весьма хорошо понявший, что эта фраза сказана была собственно для него.

— Очень… Однако я у вас отняла слушателя, позвольте мне занять его место, — сказала Клеопатра Николаевна, вставая на место дяди.

— Вы очень снисходительны, сударыня, — сказал граф с улыбкою, — мы говорили о весьма скучном для молодой дамы предмете.

— О каком же это?

— О хозяйстве.

— Ах, боже мой! Я очень люблю сельское хозяйство, хочу даже у себя сделать эту шестипольную систему. Это очень удобно и выгодно. — Клеопатра Николаевна, видимо, хотела похвастать перед графом своими агрономическими сведениями.

— Ба!.. Да вы большая агрономка, — сказал граф.

— Нет! Я только деревенская жительница.

— У Клеопатры Николаевны всегда родится прекрасный хлеб! — заметил Уситков.

— Это в новом вкусе, — заметил граф, — молодая, прекрасная и — образованная хозяйка.

— Благодарю, граф, за насмешку.

— Почему ж такая недоверчивость к моим словам?

— Недоверчивость?.. — повторила с довольно милой гримасой вдова. — Мужчинам нельзя доверять не только в важных вещах, но даже и в пустяках.

— Я принадлежу к старому поколению.

— Это все равно: никому нельзя доверять, и я одному только человеку в жизнь мою верила.

— А именно?

— Моему мужу.

— А теперь?

— А теперь никому не верю, не верила и не буду верить.

— Это ужасно!

— Ничего нет ужасного!.. «Я мертвецу святыней слова обречена!» [«Я мертвецу святыней слова обречена!» – искаженные строки из стихотворения М.Ю.Лермонтова «Любовь мертвеца».] — произнесла с полунасмешкою Клеопатра Николаевна и хотела еще что-то продолжать, но в это время вошел хозяин с озабоченным и сконфуженным лицом. Он значительно посмотрел на Клеопатру Николаевну и подошел к графу.

— Вы не докончили вашей мысли, — сказал Сапега замолчавшей Клеопатре Николаевне.

— Нет, я все сказала, — отвечала та, взглянув искоса в залу и увидев входящего Мановского. — Теперь мое место опять займет дядюшка.

С этими словами Клеопатра Николаевна отошла, села на прежнее место и начала разговаривать с Уситковой. Михайло Егорыч подошел к толпе мужчин, окружавшей графа, и, казалось, хотел принять участие в разговоре. Но Сапега отошел и сел около дам. Он много шутил, заговаривая по преимуществу с Клеопатрой Николаевной, которая, впрочем, была как-то не в духе. Мановский уехал, поклонясь хозяину и графу и сказав что-то на ухо Клеопатре Николаевне. Вдова, по отъезде его, сделалась гораздо веселее и любезнее и сама начала заговаривать с графом, и вечером, когда уже солнце начало садиться и общество вышло в сад гулять, граф и Клеопатра Николаевна стали ходить вдвоем по одной из отдаленных аллей.

— Отчего вы нам, граф, не дадите бала? — сказала она.

— У меня нет хозяйки! — возразил граф.

— Ах, боже мой! Каждая из нас готова с радостью принять на себя эту обязанность.

— Например, если я вас попрошу?

— С большим удовольствием, только сумею ли? Впрочем, вы меня научите.

— Я буду сам вас слушаться.

— Желала бы хоть ненадолго повелевать вами.

— Скоро соскучитесь; старики, как дети, скоро надоедают.

— Их не надобно дразнить.

— А каким образом вы это сделаете? — спросил граф.

— Очень просто: надобно их, как и детей, то пожурить, то приласкать, — отвечала вдова.

— Вы опасная для стариков женщина! — проговорил Сапега.

— И они для меня опасны!

— Желал бы убедиться в том.

— Испытайте. Но, впрочем, вам невозможно, вы не старик! — объяснила Клеопатра Николаевна.

Граф посмотрел на нее: не совсем скромное и хорошего тона кокетство ее, благодаря красивой наружности, начинало ему нравиться. В подобных разговорах день кончился. Граф уехал поздно. Он говорил по большей части со вдовою. Предпочтение, которое оказал Сапега Клеопатре Николаевне, не обидело и не удивило прочих дам, как случилось это после оказанного им внимания Анне Павловне. Все давно привыкли сознавать превосходство вдовы. Она уехала вскоре после графа, мечтая о завтрашнем его визите.

Хозяин после разговора с Мановским был целый день чем-то озабочен. Часа в два гости все разъехались, остался один только исправник.

— Вы, Алексей Михайлыч, изволите сегодня быть как будто расстроены! — сказал он, видя, что предводитель сидел, потупя голову.

— Будешь расстроен, — отвечал старик, — неприятность на неприятности.

— Что такое глумилось?

— Как что? Видели, сокол-то приезжал.

— Какой?

— Мановский, господи боже! Что это за человек!

— Да что такое? — повторил исправник, сильно заинтересованный.

— Просит у меня… да вы, пожалуйста, никому не говорите… просит, дай ему удостоверение в дурном поведении жены. Хочет производить формальное следствие и хлопотать о разводе. Вы, говорит, предводитель, должны знать домашнюю жизнь помещиков! А я… бог их знает, что у них там такое!.. Она мне ничего не сделала.

— Как же вы намерены поступить?

— Сам не знаю; теперь покуда отделался, сказал, что даже и не слыхал ничего; так, говорит, сделайте дознание. Что прикажешь делать! Придется дать. Всем известно, что она живет у Эльчанинова; так и напишу, что действительно живет, а в каких отношениях — не знаю.

— Да, так и напишите, что точно живет, а как — неизвестно.

— Оно так, да все кляузы.

— Конечно, кляузы, и кляузы неприятные; а мы вот, ваше превосходительство, земская полиция, век живем на этаких кляузах.

— И не говорите уж лучше! — подтвердил добродушно старик.