Боярщина

Спустя неделю после отъезда Эльчанинова граф приехал в Коровино. Анна Павловна была по большей части в беспамятстве. Савелий встретил графа в гостиной.

— Могу ли, любезный, я видеть больную? — спросил граф, приняв Савелья за лакея.

— Она в беспамятстве теперь, ваше сиятельство, — отвечал почтительно Савелий.

— Все-таки я могу войти?

— Пожалуйте.

Граф вошел в спальню.

— Боже мой! Боже мой! — вскричал он, всплеснув руками. — Ах, как она больна! Она в отчаянном положении! Кто же ее лечит? Кто за ней ходит?

— Я за ней хожу, ваше сиятельство, — отвечал Савелий.

— Но как же ты можешь ходить? Это неприлично даже — ты мужчина.

— Мне поручил ее Валерьян Александрыч, — отвечал Савелий.

— Очень неосмотрительно сделал Валерьян Александрыч; ты можешь любить госпожу, быть ей верен, но никак не ходить за ней больною.

Савелий не отвечал.

— Как сыро, как холодно в комнате! — продолжал граф. — Бедная… бедная моя Анета! Часто ли ездит к ней по крайней мере лекарь?

— Лекарь не ездит, ваше сиятельство, — отвечал Савелий.

— Господи боже мой! — вскричал граф. — Что вы с нею делаете! Вы хотите просто ее уморить! Это ужасно! Сегодня же, сейчас же перевезу ее к себе.

— Нет, ваше сиятельство, — возразил было Савелий.

— Что такое нет? Оставить вам ее здесь уморить? — перебил граф.

— Я не могу отпустить Анны Павловны: она мне поручена, — сказал с твердостью Савелий.

— А я не могу оставить ее здесь, — отвечал граф, несколько удивленный дерзостью Савелья. — Оставить, когда у ней нет ни доктора, ни прислуги даже, которая могла бы ходить за ней.

Слова его были отчасти справедливы. Служанки, редко бывавшие в комнатах и в бытность Эльчанинова, теперь совершенно поселились в избах. Один только Савелий был безотлучно при больной. Пригласить медика не было никакой возможности; Эльчанинов, уехавши, оставил в доме только десять рублей. Савелий, никак не предполагавший подобной беспечности со стороны приятеля, узнал об этом после. Услышавши намерение графа взять к себе Анну Павловну, он сначала не хотел отпускать ее, не зная, будет ли на это согласна она сама и не рассердится ли за то; но, обдумавши весь ужас положения больной, лишенной всякого пособия, и не зная, что еще будет впереди, он начал колебаться.

— Я не знаю, ваше сиятельство, — начал он не с прежнею твердостью, — захочет ли больная переехать к вам.

— Чего тут больная! Она умирает, а ее спрашивать, хочет ли она помощи. Я сейчас возьму ее.

— Я не могу совсем оставить Анны Павловны; если вам угодно взять ее, то позвольте и мне быть при них.

— Ты можешь наведываться, пожалуй.

— Я должен быть непрестанно при них. Я поклялся в этом Валерьяну Александрычу.

— Это совершенно не нужно; у Анны Павловны и без тебя будет много прислуги.

— Я не слуга, ваше сиятельство, — сказал, наконец, Савелий, вынужденный объявить свое настоящее имя.

Граф с удивлением и с любопытством посмотрел на молодого человека.

— Но кто же вы? — спросил он.

— Я знакомый Валерьяна Александрыча, — отвечал Савелий.

— Фамилия ваша?

— Молотов.

— Имя ваше, звание?

— Савелий Никандрыч, а звание — дворянин-с.

— И вы говорите, что Валерьян Александрыч поручил вам Анну Павловну?

— Да, ваше сиятельство.

— Но я полагаю, что это не мешает мне взять к себе в дом Анну Павловну; вы можете быть у меня, сколько вам угодно.

— Нет уж, ваше сиятельство, позвольте, я буду при них неотлучно.

— Как вам угодно, — отвечал Сапега, слегка пожав плечами, и потом прибавил: — Потрудитесь велеть подать карету.

Савелий вышел.

«Что это за человек? — подумал граф. — Он, кажется, очень привязан к больной и пользуется доверием Эльчанинова. Он может повредить мне во многом, но все-таки оттолкнуть его покуда невозможно, а там увидим».

Савелий воротился.

— Карета готова, ваше сиятельство.

— Ну, теперь прикажите положить постель, я полагаю — это необходимо.

— Я уже все сделал, теперь только вынести Анну Павловну.

— Оденьте ее, бога ради, потеплее, — произнес граф.

— Одену-с, — отвечал Савелий и вышел.

Граф еще раз с удивлением посмотрел на молодого человека и вышел в гостиную.

Между тем Анна Павловна, бывшая с открытыми глазами, ничего в то же время не видела и не понимала, что вокруг нее происходило. Савелий позвал двух горничных, приподнял ее, надел на нее все, какое только было, теплое платье, обернул сверх того в ваточное одеяло и вынес на руках. Через несколько минут она была уложена на перине вдоль кареты.

Граф сел с другой стороны.

— Позвольте уж и мне, ваше сиятельство, — сказал Савелий, влезая вслед за графом в экипаж.

Но тот ничего не отвечал и только продолжал с удивлением смотреть на него.

От Коровина до Каменок было не более семи верст, но так как граф, по просьбе Савелья, велел ехать шагом, чтоб не обеспокоить больной, то переезд их продолжался около двух часов. Во всю дорогу Савелий и граф молчали; первый со всей внимательностью следил за больной; что же касается до Сапеги, то его занимала, кажется, какая-то особенная мысль. Часа в два пополудни карета остановилась у крыльца, граф вышел первый и тотчас распорядился, чтоб была приготовлена отдельная комната, близ библиотеки, и велел сию же секунду скакать верховому в город за медиком. Анну Павловну перенесли и уложили в постель, две горничные поставлены были на бессменное дежурство к ней; однако Савелий, несмотря на это, последовал за ней и поместился на дальнем стуле. Граф прошел в свой кабинет; его беспокоило, что скажет Анна Павловна, пришедши в чувство, и не захочет ли опять вернуться в Коровино. Он придумывал различные средства, которыми мог бы заставить ее остаться у него. Кроме того, его начинал беспокоить Савелий, которого живое участие казалось весьма ему подозрительным. Сапега еще дорогой решился подслушать, что будет говорить больная со своим поверенным, и таким образом узнать, в каких отношениях находятся между собою молодые люди. Он с намерением поместил Анну Павловну рядом с библиотекою, в которую никто почти никогда не входил и в которой над одним из шкафов было сделано круглое окно, весьма удобное для наблюдения, что делалось и говорилось в комнате больной. Теперь Сапега размышлял, кому поручить подслушать. Ему самому невозможно; для этого, может быть, нужно будет просидеть целый день, ночь в библиотеке и влезть, наконец, на шкаф, над которым было окно. Употребить для того кого-нибудь из людей граф не хотел; Иван Александрыч лучше всех оказался удобным исполнить это поручение… За ним был послан гонец, и через полчаса изгнанный племянник, в восторге от возвращенной к нему милости, стоял в кабинете.

— Мне до тебя маленькая надобность, Иван, — сказал граф ласково. — Сядь поближе.

Иван Александрыч сел.

— Какой есть дворянин Молотов, Савелий, кажется, Макарыч, что ли? — продолжал Сапега.

— Савелий, ваше сиятельство, точно так-с, — подхватил Иван Александрыч.

— Что ж он такое за господин? — спросил Сапега.

— Какой господин, ваше сиятельство, бедняк, лет тридцати дубина, нигде еще и не служил. Делает вон телеги, — подхватил Иван Александрыч.

— Он часто бывает у Эльчанинова?

— Не молу знать, ваше сиятельство.

— Он теперь у меня, вместе с Мановской, я ее, больную, привез к себе.

— У вас, ваше сиятельство?

— Да, у меня. Я их обоих привез из Коровина; больная в беспамятстве. Хочешь посмотреть?

— Для чего же, ваше сиятельство, не посмотреть!

— Ну так ступай в библиотеку, знаешь, там окно над шкафом, влезь на шкаф и посмотри.

— На шкаф влезть, ваше сиятельство? Нет, бог с ними. Нельзя ли как-нибудь в щелочку?

— Не нарочно же для тебя делать щели.

— Ну так и не надо, ваше сиятельство, я не хочу.

— Ты-то не хочешь, да я хочу. Мне надобно знать, что будет говорить больная, когда придет в себя. Сослужи мне эту службу.

— Помилуйте, ваше сиятельство, если вам угодно, так я сейчас же… Я ведь думал, что вы говорите это так, для меня-с.

— Именно сейчас же, только вот в чем дело: тебе, может быть, придется просидеть целую ночь да и завтрашний день.

— Это ничего, ваше сиятельство, лишь бы вам было угодно.

— Ну, значит, спасибо, только слушай: ты как можно внимательнее должен смотреть, что будут они делать и что говорить. Я нарочно оставил их вдвоем.

— С кем же вдвоем, ваше сиятельство?

— Да я тебе говорил, с этим Молотовым.

— Понимаю-с, понимаю-с теперь, а то никак еще в ум-то хорошенько не мог сразу взять, — подхватил Иван Александрыч.

— Тебе нечего тут в ум и брать, — перебил его граф, — твое дело будет только подслушать и подсмотреть все, что будет делаться в комнате, и мне все передать, хотя бы стали бранить меня. Понимаешь?

— Понимаю, ваше сиятельство.

— Ну так пойдем… я тебя запру в библиотеке.

— Только ночью-то, ваше сиятельство, больно темно там будет.

— Да что ты, чертей, что ли, боишься?

— Маленького нянька напугала, вот теперь, если комната чуть-чуть побольше да темно, так уж ужасно боюсь.

— Полно вздор молоть, пойдем.

Граф и племянник вошли в библиотеку. Начинало уже смеркаться. Невольно пробежала холодная дрожь по всем членам Ивана Александрыча, когда они очутились в огромной и пустой библиотеке, в которой чутко отдались их шаги; но надобно было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого.

— Дай я тебя подсажу, — сказал граф.

— Вы, ваше сиятельство?.. Как это можно вам беспокоиться! Позвольте уж, я лучше сбегаю за стулом.

— Давай сюда ногу.

— Не могу, ваше сиятельство, грязна очень, я, признаться сказать, приехал без калош.

— Говорят тебе давай, несносный человек.

Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом положении стал очень походить на мартышку.

— Ну, прощай, смотри хорошенько, я побываю у тебя, — сказал граф, вышедши, и запер дверь.

Ивану Александрычу сделалось очень страшно, и он решился все внимание обратить на соседнюю комнату, в которой уже показался огонь.

Сапега вошел в комнату больной.

— Вы здесь? — сказал он, подходя к Савелью и садясь на ближний диван.

— Я попрошу позволения провести здесь всю ночь.

Сапега хотел что-то отвечать, но приехавший медик прервал их разговор. Он объявил, что Анна Павловна в горячке, но кризис болезни уже совершился.

— Когда она придет в себя? — спросил заботливо граф.

— Я полагаю, сегодняшнюю ночь или поутру.

— Сегодняшнюю ночь, — повторил граф. — Послушайте, — прибавил он, обращаясь к Савелью, — мне кажется, вам лучше одному остаться у больной, чтобы вид незнакомых лиц, когда она придет в себя, не испугал ее.

— Это очень хорошо, ваше сиятельство, — отвечал Савелий.

— Мы так и распорядимся… Вы сегодня не будете дежурить, — сказал Сапега горничной. — Впрочем, не нужно ли чего-нибудь сделать? — спросил он медика.

— Теперь ни к чему нельзя приступить, надобно ожидать от природы, я должен остаться до завтрашнего дня, — отвечал медик.

— Благодарю; стало быть, мы можем уйти. До свиданья.

Хозяин, медик и горничная вышли из комнаты.

Савелий, оставшись один в спальне, сейчас пересел ближе к больной. Глаза его, полные слез, с любовью остановились на бледном лице страдалицы, которой, казалось, становилось лучше, потому что она свободнее дышала, на лбу у нее показалась каплями испарина — этот благодетельный признак в тифозном состоянии. Прошло несколько минут. Савелий все еще смотрел на нее и потом, как бы не могши удержать себя, осторожно взял ее худую руку и тихо поцеловал. При этом поступке лицо молодого человека вспыхнуло, как обыкновенно это бывает у людей, почувствовавших тайный стыд. Он проворно опустил руку, встал с своего места и пересел на отдаленное кресло.

Предсказание врача сбылось, больная часа через два пришла в себя; она открыла глаза, но, видно, зрение ее было слабо и она не в состоянии была вдруг осмотреть всей комнаты. Савелий подошел.

— Это вы? — сказала она слабым голосом.

— Я, Анна Павловна, слава богу, вам лучше, — отвечал Савелий.

— Погодите, — начала больная, осматриваясь и водя рукой по лбу, как бы припоминая что-то, и глаза ее заблистали радостью. — Где мы? Верно, в Москве, у Валера, — сказала она с живостью. — Мы приехали к нему, где же он? Бога ради, скажите, где он?

— Мы не у Валерьяна Александрыча, а только скоро к нему поедем.

— Так не у него! Господи, я его не увижу! Где же мы?

— Мы у графа, Анна Павловна.

— У графа! — вскрикнула она. — Зачем же мы у графа? Поедемте, бога ради, поедемте поскорее, я не хочу здесь оставаться.

— Вам здесь покойнее, Анна Павловна, — сказал Савелий. — Граф нарочно перевез вас; он очень заботится, пригласил медика, и вот вам уж лучше.

— Уедемте, бога ради, уедемте, — просила она, — мне здесь нехорошо.

— Если мы поедем в Коровино, вам опять будет хуже, вам нельзя будет ехать к Валерьяну Александрычу, а уж он, я думаю, скоро напишет.

— Мне будет и там лучше, я буду беречь себя, я буду лечиться там.

— Вам нельзя будет лечиться, у вас нет денег; это я виноват, Анна Павловна; мне оставил Валерьян Александрыч двести рублей, а я их потерял.

— Вам Валер оставил двести рублей? Какой он добрый!.. Мы напишем ему, он еще пришлет нам, только уедемте отсюда.

— Куда же мы будем писать, Анна Павловна? Мы не знаем еще, где Валерьян Александрыч. Поживите здесь покуда.

— Здесь? Ах нет, я не могу, не верьте графу, я боюсь его.

— Но чего же вам опасаться, Анна Павловна? Я при вас неотлучно буду.

— Нет, уедемте, бога ради, уедемте, мне сердце говорит. Вы не знаете графа, он дурной человек, он погубит меня.

— Анна Павловна, вспомните, что вы будете здесь жить для Валерьяна Александрыча, чтобы поскорее выздороветь и ехать к нему… Что если он напишет и станет ждать вас, а вы не сможете ехать?

— Ах, как мне тяжело! — сказала бедная женщина и закрыла лицо руками.

— Мы останемся здесь недолго… Бог даст, Валерьян Александрыч напишет, мы и поедем. До тех пор я буду беспрестанно около вас.

— Да, будьте, непременно будьте. Я без вас здесь не останусь, не отходите от меня ни на минуту, граф ужасный человек.

Вся эта сцена, с малейшими подробностями, была Иваном Александрычем передана Сапеге, который вывел из нее три результата: во-первых, Савелий привязан к Анне Павловне не простым чувством, во-вторых, Анна Павловна гораздо более любила Эльчанинова, нежели он предполагал, и, наконец, третье, что его самого боятся и не любят. Все это весьма обеспокоило графа.