Неточные совпадения
Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной все как будто соглашался;
только потом мне становилось совестно, и я чувствовал,
что говорю
не то… Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора...
Иные помещики вздумали было покупать сами косы на наличные деньги и раздавать в долг мужикам по той же цене; но мужики оказались недовольными и даже впали в уныние; их лишали удовольствия щелкать по косе, прислушиваться, перевертывать ее в руках и раз двадцать спросить у плутоватого мещанина-продавца: «А
что, малый, коса-то
не больно того?» Те же самые проделки происходят и при покупке серпов, с тою
только разницей,
что тут бабы вмешиваются в дело и доводят иногда самого продавца до необходимости, для их же пользы, поколотить их.
Разве
только в необыкновенных случаях, как-то: во дни рождений, именин и выборов, повара старинных помещиков приступают к изготовлению долгоносых птиц и, войдя в азарт, свойственный русскому человеку, когда он сам хорошенько
не знает,
что делает, придумывают к ним такие мудреные приправы,
что гости большей частью с любопытством и вниманием рассматривают поданные яства, но отведать их никак
не решаются.
Не знаю,
чем я заслужил доверенность моего нового приятеля, —
только он, ни с того ни с сего, как говорится, «взял» да и рассказал мне довольно замечательный случай; а я вот и довожу теперь его рассказ до сведения благосклонного читателя.
Вот я лег,
только не могу заснуть, —
что за чудеса!
Как это я до сих пор вас
не знала!» — «Александра Андреевна, успокойтесь, говорю… я, поверьте, чувствую, я
не знаю,
чем заслужил…
только вы успокойтесь, ради Бога, успокойтесь… все хорошо будет, вы будете здоровы».
А теперь я от себя прибавлю
только то,
что на другой же день мы с Ермолаем
чем свет отправились на охоту, а с охоты домой,
что чрез неделю я опять зашел к Радилову, но
не застал ни его, ни Ольги дома, а через две недели узнал,
что он внезапно исчез, бросил мать, уехал куда-то с своей золовкой.
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «Продай мне, дескать, твою собаку: возьми,
что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я
не купец: тряпицы ненужной
не продам, а из чести хоть жену готов уступить,
только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
Только вот
что мне удивительно: всем наукам они научились, говорят так складно,
что душа умиляется, а дела-то настоящего
не смыслят, даже собственной пользы
не чувствуют: их же крепостной человек, приказчик, гнет их, куда хочет, словно дугу.
Митя, малый лет двадцати восьми, высокий, стройный и кудрявый, вошел в комнату и, увидев меня, остановился у порога. Одежда на нем была немецкая, но одни неестественной величины буфы на плечах служили явным доказательством тому,
что кроил ее
не только русский — российский портной.
— Напой его чаем, баловница, — закричал ей вслед Овсяников… —
Не глупый малый, — продолжал он, — и душа добрая,
только я боюсь за него… А впрочем, извините,
что так долго вас пустяками занимал.
(Я сам
не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего
не понимает,
что бы ей ни говорили, и
только изредка судорожно хохочет.)
Сам же, в случае так называемой печальной необходимости, резких и порывистых движений избегает и голоса возвышать
не любит, но более тычет рукою прямо, спокойно приговаривая: «Ведь я тебя просил, любезный мой», или: «
Что с тобою, друг мой, опомнись», — причем
только слегка стискивает зубы и кривит рот.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас
не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете,
что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня,
только что взятого барином от сохи, но уже успевшего в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
— И сам ума
не приложу, батюшка, отцы вы наши: видно, враг попутал. Да, благо, подле чужой межи оказалось; а
только,
что греха таить, на нашей земле. Я его тотчас на чужой-то клин и приказал стащить, пока можно было, да караул приставил и своим заказал: молчать, говорю. А становому на всякий случай объяснил: вот какие порядки, говорю; да чайком его, да благодарность… Ведь
что, батюшка, думаете? Ведь осталось у чужаков на шее; а ведь мертвое тело,
что двести рублев — как калач.
—
Что вам надобно? о
чем вы просите? — спросил он строгим голосом и несколько в нос. (Мужики взглянули друг на друга и словечка
не промолвили,
только прищурились, словно от солнца, да поскорей дышать стали.)
— Да ведь Шипиловка
только что числится за тем, как бишь его, за Пенкиным-то; ведь
не он ей владеет: Софрон владеет.
При входе шумливой ватаги толстяк нахмурил было брови и поднялся с места; но, увидав в
чем дело, улыбнулся и
только велел
не кричать: в соседней, дескать, комнате охотник спит.
— Здесь
не место с вами объясняться, —
не без волнения возразил главный конторщик, — да и
не время.
Только я, признаюсь, одному удивляюсь: с
чего вы взяли,
что я вас погубить желаю или преследую? Да и как, наконец, могу я вас преследовать? Вы
не у меня в конторе состоите.
—
Что? грозить мне вздумал? — с сердцем заговорил он. — Ты думаешь, я тебя боюсь? Нет, брат,
не на того наткнулся!
чего мне бояться?.. Я везде себе хлеб сыщу. Вот ты — другое дело! Тебе
только здесь и жить, да наушничать, да воровать…
Особенным даром слова Хвалынский
не владеет или, может быть,
не имеет случая высказать свое красноречие, потому
что не только спора, но вообще возраженья
не терпит и всяких длинных разговоров, особенно с молодыми людьми, тщательно избегает.
Мардарий Аполлоныч
только что донес к губам налитое блюдечко и уже расширил было ноздри, без
чего, как известно, ни один коренной русак
не втягивает в себя чая, — но остановился, прислушался, кивнул головой, хлебнул и, ставя блюдечко на стол, произнес с добрейшей улыбкой и как бы невольно вторя ударам: «Чюки-чюки-чюк!
Мужики, в изорванных под мышками тулупах, отчаянно продирались сквозь толпу, наваливались десятками на телегу, запряженную лошадью, которую следовало «спробовать», или, где-нибудь в стороне, при помощи увертливого цыгана, торговались до изнеможения, сто раз сряду хлопали друг друга по рукам, настаивая каждый на своей цене, между тем как предмет их спора, дрянная лошаденка, покрытая покоробленной рогожей,
только что глазами помаргивала, как будто дело шло
не о ней…
«Ну, прощайте, Капитон Тимофеич,
не поминайте лихом да сироток
не забывайте, коли
что…» — «Эй, останься, Василий!» Мужик
только головой тряхнул, ударил вожжой по лошади и съехал со двора.
У него было множество знакомых, которые поили его вином и чаем, сами
не зная зачем, потому
что он
не только не был в обществе забавен, но даже, напротив, надоедал всем своей бессмысленной болтовней, несносной навязчивостью, лихорадочными телодвижениями и беспрестанным, неестественным хохотом.
Он
не умел ни петь, ни плясать; отроду
не сказал
не только умного, даже путного слова: все «лотошил» да врал
что ни попало — прямой Обалдуй!
Чего только эти барыни
не придумают!..
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы
не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как
только что выпавший снег, до которого еще
не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
— Я
не сержусь, а
только ты глупа…
Чего ты хочешь? Ведь я на тебе жениться
не могу? ведь
не могу? Нy, так
чего ж ты хочешь?
чего? (Он уткнулся лицом, как бы ожидая ответа, и растопырил пальцы.)
А землемер
только тем и взял,
что не стриг ногтей да панталоны носил в обтяжку.
С другой стороны, я уже давно замечал,
что почти все мои соседи, молодые и старые, запуганные сначала моей ученостию, заграничной поездкой и прочими удобствами моего воспитания,
не только успели совершенно ко мне привыкнуть, но даже начали обращаться со мной
не то грубовато,
не то с кондачка,
не дослушивали моих рассуждений и, говоря со мной, уже «слово-ерика» более
не употребляли.
Я вам также забыл сказать,
что в течение первого года после моего брака я от скуки попытался было пуститься в литературу и даже послал статейку в журнал, если
не ошибаюсь, повесть; но через несколько времени получил от редактора учтивое письмо, в котором, между прочим, было сказано,
что мне в уме невозможно отказать, но в таланте должно, а
что в литературе
только талант и нужен.
На голос так и бежит, задравши голову; прикажешь ему стоять и сам уйдешь — он
не ворохнется;
только что станешь возвращаться, чуть-чуть заржет: «Здесь, мол, я».
А для тебя, Порфирий, одна инструкция: как
только ты,
чего Боже оборони, завидишь в окрестностях казака, так сию же секунду, ни слова
не говоря, беги и неси мне ружье, а я уж буду знать, как мне поступить!
Например: тотМалек-Адель всякий раз оглядывался и легонько ржал, как
только Чертопханов входил в конюшню; а этотжевал себе сено как ни в
чем не бывало или дремал, понурив голову.
Солнце
только что встало; на небе
не было ни одного облачка; все кругом блестело сильным двойным блеском: блеском молодых утренних лучей и вчерашнего ливня.
Чего они со мной
только не делали: железом раскаленным спину жгли, в колотый лед сажали — и все ничего.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки,
что ли, за ним гнались,
только он прямо в дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит,
что я ему
не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
— Знаю, барин,
что для моей пользы. Да, барин, милый, кто другому помочь может? Кто ему в душу войдет? Сам себе человек помогай! Вы вот
не поверите — а лежу я иногда так-то одна… и словно никого в целом свете, кроме меня, нету.
Только одна я — живая! И чудится мне, будто
что меня осенит… Возьмет меня размышление — даже удивительно!
— Этого, барин, тоже никак нельзя сказать:
не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придет, словно как тучка прольется, свежо так, хорошо станет, а
что такое было —
не поймешь!
Только думается мне: будь около меня люди — ничего бы этого
не было и ничего бы я
не чувствовала, окромя своего несчастья.
И почему я узнала,
что это Христос, сказать
не могу, — таким его
не пишут, а
только он!
Тут
только я поняла,
что эта собачка — болезнь моя и
что в царстве небесном ей уже места
не будет.
Только он так полагает,
что это было
не видение, потому
что видения бывают одному духовному чину.
—
Только вот беда моя: случается, целая неделя пройдет, а я
не засну ни разу. В прошлом году барыня одна проезжала, увидела меня, да и дала мне сткляночку с лекарством против бессонницы; по десяти капель приказала принимать. Очень мне помогало, и я спала;
только теперь давно та сткляночка выпита…
Не знаете ли,
что это было за лекарство и как его получить?
Оказалось,
что Ермолай, нанимая Филофея, заявил ему, чтобы он
не сомневался,
что ему, дураку, заплатят… и
только!