Боярщина

В ту самую минуту, как Иван Александрыч вышел с поручением от графа, по небольшой тропинке, идущей с большой дороги к казенной Лапинской роще, верхом на серой заводской лошади пробирался Эльчанинов, завернувшись в широкий черный плащ. Он ехал на тайное свидание с Анной Павловной. Лошадь шла шагом. Герой мой придумывал, как начать ему объяснение в любви: сказать ли, что прежде любил ее, признаться ли ей, что Вера была одним предлогом для того только, чтобы сблизиться с нею?.. Но она знала, что он Веру любил, еще не видавши ее. Гораздо лучше сказать, что теперь она осталась одна для него в целом мире, что он только ее одну может любить; а что она к нему неравнодушна, в этом нет сомнения: он заметил это еще в Москве, и к чему бы, в самом деле, назначать свидание; она теперь дама и, как видно, не любит мужа и несчастлива с ним, а в этом положении женщины очень склонны к любви. Ему только надобно быть решительным. С такими мыслями подъехал он к роще, привязал лошадь к дерену и пошел пешком в ту сторону, которая прилегала к могилковскому полю.

Глубокое молчание царствовало в лесу, только шум его шагов да по временам взмах поднявшеюся из-под куста тетерева нарушал тишину. Огромные сосны, поросшие мохом, часто заслоняли ему дорогу своими длинными ветвями, так что он должен был или нагибаться, или отводить руками упругие сучья. С приближением в середину лес становился чаще и темнее. Под ногами у него хрустели беспрестанно сухие сучья, которые покрывали землю целым пластом. Кроме того, ему часто приходилось перелезать через толстые колоды упавших сухих дерев. Преодоление этих небольших препятствий несколько отвлекало моего героя от главного предмета его мыслей; вместе с физическим утомлением уменьшалась в нем и решительность. Мысли его приняли печальное и несколько боязливое направление. «Что, если мы разойдемся», — подумал он и посмотрел вдаль. Перед ним расстилалось широкое желтеющее поле, вдали были видны Могилки. «Так здесь-то живет она, — подумал он, глядя на высокий дом, выходящий верхним этажом из-за стенной ограды, которою обнесена была усадьба. — Где-то ее комната, у которого сидит она окна? И где теперь она?» Небольшой шум листьев перервал его размышления. Он обернулся назад: перед ним стояла Анна Павловна, в белом платье и соломенной шляпке. Эльчанинов, ни слова не говоря, бросился к ней и начал целовать ее руку.

— Сядемте, — проговорила Анна Павловна, указывая на сухое дерево. Голос ее дрожал. Видно было, что она делала над собой усилие. — Я хочу с вами поговорить, — продолжала она, — опросить вас, не изменились ли вы? Любите ли вы еще бедную Веру?

Этого вопроса Эльчанинов никак не ожидал.

— Я… Веру?.. — пробормотал он и далее ничего не мог придумать.

Анна Павловна, с своей стороны, тоже, казалось, не знала, о чем ей говорить и что начать.

— Вы ее еще любите, вы не забыли ее? — начала, наконец, она. — Вы не забыли и меня?

— Нет, я не забыл вас, я не мог вас забыть, — подхватил Эльчанинов и схватил себя за голову.

Молодые люди замолчали на некоторое время.

— Но, боже мой, как вы переменились! — произнес он, всплеснув руками и всматриваясь в лицо Анны Павловны. — Вы или больны, или несчастливы!

— Я несчастлива! — отвечала она.

— Мужем? Так?..

— Да. Он не любит и не уважает меня. Я беспрестанно должна выслушивать упреки, что я бедна, что его обманом женили на мне.

Эльчанинов сделал движение.

— Он не позволяет мне, — продолжала Анна Павловна, — читать, запретил мне музыку. При всем моем старании угодить ему он ничем не бывает доволен. Он бранит меня.

Эльчанинов встал и начал ходить.

— Я способен убить этого человека! Он с первого раза показался мне ненавистен, — вскричал он задыхающимся голосом и в эту минуту действительно забыл свою любовь, забыл самого себя. Он видел только несчастную жертву, которую надобно было спасти.

— Нет, добрый друг, — возразила Анна Павловна, — убить его нельзя, но вы посоветуйте, что я должна делать… Я думала ехать к батюшке, но это его ужасно огорчит; я думала бежать, скрыться где-нибудь в монастыре…

— Но отчего вам не разойтись просто с ним? — спросил Эльчанинов, несколько пришедши в себя. — Отчего вам не жить врозь?

— Мне нечем жить: я бедна!

— Но ваш батюшка?

— Батюшка мне не дал ничего, потому что все наше имение конфисковано.

— Вы не должны жить с мужем, — начал Эльчанинов решительным тоном. — Уезжайте от него на этих же днях, сегодня, завтра, если хотите… У меня есть небольшое состояние, и с этой минуты оно принадлежит вам.

Слезы показались на глазах Анны Павловны. Она вся вспыхнула.

— Вы меня очень любите? — невольно проговорила она, протягивая ему руку.

Эльчанинов на этот вопрос мог или не отвечать, или открыться во всем.

— Вы удостоиваете меня вашей дружбой, — начал он не без волнения, — вы почтили меня доверием; возьмите все это назад: я не стою того.

Мановская робко взглянула на него.

— Я не могу быть нашим другом, я вас люблю, — произнес Эльчанинов.

Силы совершенно оставили бедную женщину. Она не могла долее притворяться, не могла долее выдерживать заученной роли и зарыдала. Потом, как бы обеспамятев, пристально взглянула на Эльчанинова и схватила его за руку.

— Правду ли вы говорите, не обманываете ли вы меня? Поклянитесь мне в том, что вы сказали.

— Клянусь богом! — вскричал Эльчанинов.

— Хорошо, — продолжала Мановская, — любите меня!.. Я сама вас давно люблю! Но теперь прощайте: отпустите меня, я не могу дольше оставаться.

Эльчанинов обезумел от восторга.

— Человек ты или ангел! — вскричал он, обхватив за талию Анну Павловну и целуя ее в лицо. — Я тебя не пущу, ты моя, хоть бы целый мир тебя отнимал у меня.

— Пустите меня! Я слаба, пощадите меня!

— Но когда я увижу тебя еще? Я с ума сойду, если это будет долго!

— Хорошо, я буду здесь.

— Но когда же?

— В воскресенье.

Раздавшийся в это время невдалеке голос заставил их оглянуться. К ним подходил Иван Александрыч. Эльчанинов, как можно было судить по его движению, хотел бежать, но уж было поздно.

— Наконец-то я вас нашел, Анна Павловна, — начал Иван Александрыч. — Бегал-бегал, обегал все поле, — дело очень важное. Приезжаю, спрашиваю: «Дома господа?» — «Одна, говорят, только барыня, да и та в поле». — «В каком?» — «В оржаном». — Валяй в оржаное. Наше вам почтение, Валерьян Александрыч! Вы как здесь?

— Так же, как и вы, — отвечал Эльчанинов, — приехал, — говорят, Анна Павловна в поле, я и пошел в поле.

— Вот как-с, а я ведь думал, что вы «незнакомы с Михайлом Егорычем. Матушка Анна Павловна, первей всего: я ведь к вам с важным поручением. Где супруг-то?

— Он уехал в город, — отвечала Анна Павловна, едва приходя в себя.

— Пошлите за ним, бога ради, нарочного. Завтра вам надобно быть дома обоим. Его сиятельство приедет к вам. Он говорит, что знает вас, и ужасно как хвалит.

— Мы будем дома, — отвечала Анна Павловна. — Пойдемте! Доведите меня, Иван Александрыч.

— А мне позвольте проститься, — сказал Эльчанинов, — я пройду прямо.

— Прощайте.

Эльчанинов ушел в лес; Иван Александрыч подал руку Анне Павловне, и они пошли.

— Отчего это Валерьян Александрыч не пошел в усадьбу? — спросил будто с простодушным любопытством Иван Александрыч.

— Верно, не хочет.

— А отчего ж он не хочет?

— Он незнаком с мужем; я его прежде знала.

— Прекрасный он молодой человек, умный, образованный, — заметил Иван Александрыч.

Анна Павловна ничего не отвечала, и они молча вошли в усадьбу.

Стало уже смеркаться, когда Иван Александрыч выехал на своих беговых дрожках из Могилок.

— Какова соколена! — начал он рассуждать вслух. — Тихая ведь, кажется, такая; поди ты, узнай бабу. А молодец-то… ловкой малый! Рассказывать или нет? Подожду пока! Кажется, его сиятельство тут того… Слабый старик по этой части.

На этих словах он почувствовал, что его кто-то схватил за воротник шинели. Иван Александрыч обернулся. Это был верхом Эльчанинов.

— Ба! Вы все еще едете, — сказал он, — не тяните, пожалуйста, шинели: сукно тонкое, как раз лопнет.

— Остановите вашу лошадь, мне нужно с вами поговорить, — сказал мрачно Эльчанинов.

Иван Александрыч повиновался.

— Вы никому не должны говорить, что сегодня видели меня в Могилках, — продолжал Эльчанинов, колотя рукой по седлу, — в противном случае я вас убью.

— Да мне-то что за дело? — возразил Иван Александрыч. — Сам бывал в таких переделках.

— Нет, вы должны поклясться.

— Ей-богу, не скажу! Я не из таких: не люблю из избы выносить сору.

— Хорошо, помните же! — проговорил Эльчанинов и, поворотивши свою лошадь, поскакал в галоп.

«Вот оно, какую передрягу наделал, — думал Иван Александрыч, — делать нечего, побожился. Охо-хо-хо! Сам, бывало, в полку жиду в ноги кланялся, чтобы не сказывал! Подсмотрел, проклятый Иуда, как на чердаке целовался. Заехать было к Уситковым, очень просили сказать, если граф к кому-нибудь поедет!» — заключил он и поехал рысцой.