Обойдённые

Анна Михайловна, встретив Дору, упросила ее тотчас же уехать с маскарада.

— Я совсем нездорова — голова страшно разболелась, — говорила она сестре, скрывая от нее причину своего настоящего расстройства.

— Позовем же Долинского, — отвечала Дора.

— Нет, бог с ним — пусть себе повеселится.

Сестры приехали домой, слегка закусили и разошлись по своим комнатам.

Долинский позвонил с черного входа часа через два или даже несколько более. Кухарка отперла ему дверь, подала спички и опять повалилась на кровать.

Спички оказались вовсе ненужными. На столе в столовой горела свеча и стояла тарелка, покрытая чистою салфеткою, под которой лежал ломоть хлеба и кусок жареной индейки.

Нестор Игнатьевич взглянул на этот ужин и, дунув на свечку, тихонько прошел в свою комнату.

Минут через пять кто-то очень тихо постучался в его двери.

Долинский, азартно шагавший взад и вперед, остановился.

— Можно войти? — тихо произнес за дверью голос Анны Михайловны.

— Сделайте милость, — отвечал Долинский, смущаясь и оглянув порядок своей комнаты.

— Отчего вы не закусили? — спросила, входя, тоже несколько смущенная Анна Михайловна.

— Сыт — благодарю вас за внимание. Анна Михайловна, очевидно, пришла говорить не о закуске, но не знала, с чего начать.

— Садитесь, пожалуйста, — вы устали, — отнесся к ней Долинский, подвигая кресло.

— Что это было за явление такое? — спросила она, опускаясь в кресло и стараясь спокойно улыбнуться.

— Боже мой! Я просто теряю голову, — отвечал Долинский. — Я был причиною, что вас так тяжело оскорбила эта дрянная женщина.

— Нет… что до меня касается, то… вы, пожалуйста, не думайте об этом, Нестор Игнатьич. Это — совершенный вздор.

— Я дал бы дорого — о, я дорого бы дал, чтобы этого вздора не случилось.

— Эта маска была ваша жена?

— Почему вы это подумали?

— Так как-то, сама не знаю. У меня было нехорошее предчувствие, и я не хотела ни за что ехать — это все Даша упрямая виновата.

— Пожалуйста, забудьте этот возмутительный случай, — упрашивал Долинский, протягивая Анне Михайловне свою руку. — Иначе это убьет меня; я… не знаю, право… я уйду бог знает куда: я просто хотел уехать, хоть в Москву, что ли.

— Очень мило, — прошептала, качая с упреком головой, Анна Михайловна. — Вы лучше скажите мне, не было ли с вами чего дурного?

— Ничего. Она хочет с меня денег, и я ей обещал.

— Какая странная женщина!

— Бог с ней, Анна Михайловна. Мне только стыдно… больно… кажется, сквозь землю бы пошел за то, что вынесли вы сегодня. Вы не поверите, как мне это больно…

— Верю, верю, только успокойтесь и забудьте этот нехороший вечер, — отвечала Анна Михайловна, подавая Долинскому свои обе руки. — Верьте и вы, что из всего, что сегодня случилось, я хочу помнить одно: вашу боязнь за мое спокойствие.

— Боже мой! Да что же у меня остается в жизни, кроме вашего спокойствия.

Анна Михайловна взглянула на Долинского и молча встала.

— Позвольте на одно слово, — попросил ее Долинский.

Анна Михайловна остановилась.

— Вы не сердитесь? — спросил Нестор Игнатьевич.

— Я уверена, что вы не можете сказать ничего такого, что бы меня рассердило, — отвечала Анна Михайловна.

— Я вас всегда очень уважал, Анна Михайловна, а сегодня, когда мне показалось, что я более не буду вас видеть, не буду слышать вашего голоса, я убедился, я понял, что я страстно, глубоко вас люблю, и я решился… уехать.

— Зачем? — краснея и взглянув на дверь, отвечала Анна Михайловна. Долинский молчал.

— Вам никто не мешает… и…

— И что?

— Вы никогда не будете иметь права подумать, что вас любят меньше, — чуть слышно уронила Анна Михайловна.

Долинский сжал в своих руках ее руку. Анна Михайловна ничего не говорила и, опустив глаза, смотрела в землю.

В доме было до жуткости тихо, и сердце билось, точно под самым ухом. И он, и она были в крайнем замешательстве, из которого Анна Михайловна вышла, впрочем, первая.

— Пустите, — прошептала она, легонько высвобождая свою руку из рук Долинского.

Тот было тихо приподнял ее руку к своим устам, но взглянул в лицо Анне Михайловне и робко остановился.

Анна Михайловна сама взяла его за голову, тихо, беззвучно его поцеловала и быстро отодвинулась назад. Приложив палец к губам, она стояла в волнении у притолка.

— Ах! Не надо, не надо, Бога ради не надо! — заговорила она, торопясь и задыхаясь, когда Долинский сделал к ней один шаг, и, переведя дух, как тень, неслышно скользнула за его двери.

Прошел круглый год; Долинский продолжал любить Анну Михайловну так точно, как любил ее до маскарадного случая, и никогда не сомневался, что Анна Михайловна любит его не меньше. Ни о чем происшедшем не было и помину.

Единственной разницей в их теперешних отношениях от прежнего было то, что они знали из уст Друг друга о взаимной любви, нежно лелеяли свое чувство, «бледнели и гасли», ставя в этом свое блаженство.