Обойдённые
1865
Пара строк вместо эпилога
Хищная возвратная горячка, вычеркнувшая прошедшею зимою так много человеческих имен из списка живых питерщиков, отвела сажень приневской тундры для синьоры Луизы. Беспокойная подруга Ильи Макаровича улеглась на вечный покой в холодной могиле на Смоленском кладбище, оставив художнику пятилетнего сына, восьмилетнюю дочь и вексель, взятый ею когда-то в обеспечение себе верной любви до гроба. Илья Макарович совсем засуетился с сиротами и наделал бы бог весть какой чепухи, если бы в спасение детей не вступилась Анна Михайловна. Она взяла их к себе и возится с ними как лучшая мать. Илья Макарович прибегает теперь сюда каждый день взглянуть на своих ребяток, восторгается ими, поучает их любви и почтению к Анне Михайловне; целует их черненькие головенки и нередко плачет над ними. Он совсем не может сладить с теперешним своим одиночеством и, по собственному его выражению, «нудится жизнью», скучает ею. Недавно (читатель совершенно удобно может вообразить, что это было вчера вечером) Илья Макарович явился к Анне Михайловне с лицом бледным, озабоченным и серьезным.
— Что с вами, милый Илья Макарович? — спросила его со своим всегдашним теплым участием Анна Михайловна, трогаясь рукою за плечо художника.
Илья Макарович быстро поцеловал ее руку, отбежал в сторону и заморгал.
— Что с вами такое сегодня? — переспросила, снова подходя к нему и кладя ему на плечи свои ласковые руки, Анна Михайловна.
— Со мной-с?.. Со мной, Анна Михайловна, ничего. Со мной то же, что со всеми: скучно очень.
Анна Михайловна тихо покачала головою и тихо сказала:
— Не весело; это правда.
— Анна Михайловна! — начал, быстро оправляясь, художник, — у нас уже такие годы, что…
— Из ума выживать пора?
— Ах, нет-с! То-то именно нет-с. В наши годы можно о себе серьезней думать. Просто разбитые мы все люди: ни счастья у нас, ни радостей у нас, утром ждешь вечера, с вечера ночь к утру торопишь, жить не при чем, а руки на себя наложить подло. Это что же это такое? Это просто терзанье, а не жизнь.
Тихая улыбка улетела с лица Анны Михайловны, и она смотрела в глаза художнику очень серьезно.
— А между тем… знаете что, Анна Михайловна… Не рассердитесь только вы Христа ради?
— Я никогда не сержусь.
— Будьте матерью моим детям: выйдите за меня замуж, ей-богу, ей-богу я буду… хорошим человеком, — проговорил со страхом и надеждою Журавка и сильно прижал к дрожащим и теплым губам Анны Михайловнину руку.
Анна Михайловна смотрела на художника по-прежнему тихо и серьезно.
— Илья Макарыч! — начала она ему после минутной паузы. — Во-первых, вы ободритесь и не конфузьтесь. Не жалейте, пожалуйста, что вы мне это сказали (она взяла его ладонью под подбородок и приподняла его опущенную голову). Вы ничем меня не обрадовали, но и ничем не обидели: сердиться на вас мне не за что; но только оставьте вы это, мой милый; оставьте об этом думать.
— Да ведь я ж бы любил вас! — произнес совсем сквозь слезы Журавка, сжимая между своими руками руку Анны Михайловны и целуя концы ее пальцев.
— Знаю, знаю, Илья Макарыч, и верю вам, — отвечала Анна Михайловна, матерински лаская его голову.
— Ведь выходят же замуж и… — художник остановился.
— Не любя, — досказала Анна Михайловна. — Да, милый Илья Макарыч, выходят, и очень-очень дурно делают. Неужто вы хвалите тех, которые так выходят?
— Нет… это я… так сказал, — отвечал, глотая слезы, Журавка.
— Так сказали? Да, я уверена, что вы в эту минуту обо мне не подумали. Но скажите же теперь, мой друг, если вы нехорошего мнения о женщинах, которые выходят замуж не любя своего будущего мужа, то какого же вы были бы мнения о женщине, которая выйдет замуж любя не того, кого она будет называть мужем?
— Но ведь его нету; он пропал… погиб.
— Погибшие еще более жалки.
— Да нет же, поймите вы, что ведь нет его совсем на свете, — говорил, плача как ребенок, Журавка.
Анна Михайловна слегка наморщила брови и впервые в жизни едва не рассердилась. Она положила свою руку на темя Ильи Макаровича, порывисто придвинула его ухо к своему сердцу и сказала:
Слышите? Это он стучит там своим дорожным посохом.