О книгоедстве

Цви Владимирович Найсберг

Цивилизация совершенно невообразимо хищна и утилитарна во всех своих простейших и плотских «воинственно благих» устремлениях. Культура подчас излишне возвышенна и парит в облаках абстрактной и вовсе совсем не в меру во всем обезличенной благости духа, довольно-то редко находя для себя нужным спускаться с тех самых седьмых небес на грешную землю.

И вот скажем так, Лев Толстой вместо того, чтобы истово боготворить армию как единственно верный оплот державности своей страны, во сколь многих мыслях своих и впрямь-то безнадежно оптимистически пытался разом переиначить все существующее мироздание именно эдаким образом, дабы всенепременно воссияла звезда всеобщего счастья и ласковой любви ко всякому ближнему своему.

Он это, конечно, делал далеко не везде, но даже и там, где он этого совсем не делал, в его душевном настрое буквально всегда присутствовали элементы, разоружающие добро и делающие, по всей своей сути, неизбежное зло крайне ведь непримиримо противным всякому так и внимающему его великому творчеству светлому уму.

90

Лев Николаевич Толстой, подчас совсем безапелляционно и беззастенчиво дискредитировал армию, а от всего того добра вовсе нисколько не жди, и уж, ясное дело, вышло из всего того одно лишь великое (всеми планами своими) демоническое зло.

И вот он тот самый вполне конкретный пример его мышления, никак не наспех так вырванный со всем тем солдатским мясом из его «Севастопольских рассказов»:

«Лица и звук голосов их имели серьезное, почти печальное выражение, как будто потери вчерашнего дня сильно трогали и огорчали каждого, но, сказать по правде, так как никто из них не потерял очень близкого человека (да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?), это выражение печали было выражение официальное, которое они только считали обязанностью выказывать. Напротив, Калугин и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем, чтобы только каждый раз получать золотую саблю и генерал-майора, несмотря на то, что они были прекрасные люди. Я люблю, когда называют извергом какого-нибудь завоевателя, для своего честолюбия губящего миллионы. Да спросите по совести прапорщика Петрушова и подпоручика Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалованья».

А между тем для своего собственного времени все это было, конечно же, пусть и правда, но, правда, дьявольски на редкость всецело вот однобокая.

Однако какие тут могут быть в том сомнения, что это именно благодаря великим стараниям Льва Толстого и вышли в главные чины армии все те осатанело грязные, но по телефону суровые и грозные сквалыги, которые, наверное, и не могли о своей военной карьере хоть как-либо вообще подумать в несколько ином ключе.

Раз были они именно изнутри всецело сотканы как раз из одних лишь вовсе вот совершенно разве что до чего безжалостно и осатанело скотских амбиций.

91

Василий Гроссман в своей книге «Жизнь и судьба» весьма изрядно проехался «гусеницами танка» по всяческим тем еще любителям более чем внезапных и сколь незамедлительных дуто воинственных контрнаступлений…

И откуда им вообще было, собственно, взяться?

Яснее ясного, что, до чего бесшабашно и неистово так и нагромождая фантомы всяческих и впрямь-то, словно бы наяву привидевшихся Льву Толстому принципов зла, он и воплотил затем всю их довольно выпуклую и наглядную суть во все те

до чего промозгло серые будни некогда лишь разве что только грядущей сталинской действительности.

Но, конечно, из тихих и пасторальных времен 19-го века будущую вакханалию лютых страстей было нисколько совсем вот явно так еще не увидать.