Имперская сказка

Евгений Викторович Марков

Сознание студента-историка оказалось в человеке девятнадцатого века, в историческом персонаже, которого он изучал. Вероятно, это сумасшествие? Если нет, то возможно ли что-то изменить в прошлом? Стоит ли пытаться менять?

Глава 4

Вперед, следующий урок математика. Я не плохо успевал в школе по этому предмету, даже как-то в восьмом классе участвовал в городской математической олимпиаде. Преподаватель говорил, что у меня есть способности к точным наукам, но затем разочаровался в ученике, увидев отсутствие интереса к его предмету. За четыре года истфака школьная программа была порядком забыта. Хотя, памятью я обладаю отличной и теплится надежда, что сейчас не ударю в грязь лицом. Кроме того, память Николая выдает его слабый интерес к математике, поэтому много требовать учитель не будет.

Василий Арианович Евтушевский, преподаватель математики, полный бородатый мужчина, в очках с круглыми стеклами имел вид несколько скучающий. Ники был уверен в его снисходительности, на математике можно и подремать, и побаловать с Джорджи.

— Сегодня в первой половине урока мы будем проходить меры длины, а во второй решать задачки на четыре действия.

Обычно Василий Арианович, рассказав новый материал, сам решал на доске примеры, не особо утруждая августейших учеников. Он так же, как мой преподаватель в 21 веке, уже разочаровался в отношении обучаемых к его предмету.

— Итак, сколько точек в линии, Николай Александрович?

— Десять.

Автоматически ответил я. О черт, надо было сказать, что не знаю, Ники ведь не знал. А ладно, была не была, удивлю хоть одного преподавателя в лучшую сторону.

— А сколько точек в сотке?

— Восемьдесят четыре.

— Линий в дюйме?

— Десять.

— Дюймов в вершке?

— Одна целая и семьдесят пять сотых дюйма.

— Вы знаете десятичные дроби?

— Да я прочитал о них перед учебным годом, это просто.

— Сколько вершков в четверти?

— Четыре вершка или семь дюймов.

— Должно быть вы выучили всю таблицу?

— Да, конечно.

Как студент историк последнего курса, специализирующийся на отечественной истории, и обладающий хорошей памятью, я помню таблицу русских мер наизусть.

— В футе 12 дюймов, в аршине 16 вершков или 28 дюймов, в сажени 3 аршина или 7 футов, в версте 500 саженей.

— Отлично, а сколько в вершке точек?

Хитро прищурился Евтушевский.

— Сто семьдесят пять.

О черт, кажется, я пересолил. Учитель с трудом поймал падающие с кончика носа очки.

— Я выучил таблицу, зная, что пятый год гимназического курса с этого начинается.

Начал я оправдываться.

— Великолепно, но вы разрушили мне план урока.

Весело и довольно рассмеялся Василий Арианович. А ведь этот учитель ни в чем меня не подозревает, он просто горд успехами ученика.

— Василий Арианович, если вы не против, я бы мог порешать задачки пока вы объясняете тему Георгию Александровичу.

— Ну что же, это выход.

Джорджи смотрел на меня во все глаза, с открытым ртом, до сих пор он гордился что не отстает в математике от старшего почти на три года брата.

— Ну что же решайте задачки с начала этой страницы, сколько получится.

Евтушевский раскрыл передо мной учебник. Примеры были простейшими, 2+3×4; (2+3) ×4 и так далее. Я с удовольствием стал щелкать эти задачки, не прислушиваясь к объяснениям преподавателя для Джорджи. Бедняга, теперь не отвлечешься, остался наедине с учителем. С удовольствием расписываю решения (7+4—3+5).2+3+4=13.2+3+4=26+3+4=33. В этом веке знак умножения».». Постепенно примеры усложняются, (15.3 — (3+7+5).2):( (14+16):3—5) = (45—15.2): (30:3—5) = (45—30): (10—5) =15:5=3

Дальше пошли задачки, написанные словами. Когда Василий Арианович вернулся ко мне, я заканчивал решение задачи: к разности чисел 359 и 16, уменьшенной в семь раз, прибавить 5067:9, из полученной суммы вычесть 27.6 и полученный таким образом результат умножить на 367.

((359—16):7+5067:9) — (27.6)).367= ((343:7+5067:9) — 162).367= (49+563—162).367=450.367=

=165150. Эту последнюю задачу я решал с преподавателем, стоящим за спиной и только последнее действие выполнил в столбик, с непривычки дело шло медленно, кроме того, я старался делать все очень внимательно, в таких примерах легко ошибиться по невнимательности.

— Отлично, Николай Александрович. Вот видите стоит только немного постараться и математика станет легкой и интересной.

Евтушевский просто лопался от гордости и удовольствия. А ведь он проверял меня считая в уме все до последнего действия. Математический гений чертов! Я так никогда не смогу. Георгий подошел к нам и ошеломленно стоял рядом. До конца урока я продолжал решать, все усложняющиеся примеры на четыре действия, а Георгий переводил одни меры длины в другие. Математик ходил от одного ученика к другому и выглядел именинником.

Следующий урок верховая езда. Здесь приходилось полагаться только на память Николая, Трифонов никогда не ездил верхом.

— Ники, а когда ты успел выучить математику, ни разу не видел тебя в Петергофе с учебником?

Почти два предыдущих месяца царская семья провела в великолепной Александрии, отдыхая и принимая датских родственников мамы. Евтушевский дал нам учебники на лето, но, как и все подростки, Ники и брат не были расположены отвлекаться от летнего отдыха.

— Джорджи, ты думал, что я читаю только Лажечникова, но больше времени занимала у меня книжка математики.

Георгий, совершенно справедливо, с сомнением посмотрел на брата. На самом деле Николай даже не брал учебник в Петергоф, а вот роман"Дочь панцирного боярина» он прочитал полностью. Надо будет хотя бы заглянуть в книгу Евтушевского, неизвестно есть ли там вообще меры длины и примеры на четыре действия. Ну да ладно, Джорджи все равно не будет меня проверять.

Между тем, мы закончили переодеваться в костюмы для верховой езды. Темно синяя венгерка с золотой шнуровкой, высокие очень удобные сапоги мягкой кожи со шпорами. Шпоры, кстати, предмет зависти Джорджи, ему в отличии от старшего брата пока не разрешали ими пользоваться на тренировках. В остальном наши костюмы одинаковы, повседневные мундиры лейб-гвардии гусарского полка. Я с удовольствием рассматриваю себя в высоком зеркале нашей с Джорджи передней. Как же ладно сшито! И смотрюсь я в этом мундире куда лучше, чем в детской матроске. Не даром гусары пользовались таким успехом и гордились своей военной формой. Но насладиться своим бравым видом времени не было, надо спешить в манеж.

Мимо главного корпуса мы быстро шагали к находящимся за кухонным каре конюшням. Дорога пролегала через «серебряный луг», поросший высокими дубами. В мое время остался только один дуб, переживший вторую мировую войну, а сейчас на лугу между дворцом и озером целая маленькая дубовая роща. Господи, и это великолепие мой дом! И дворец, и парк, черт, даже в груди защемило от восторга. Причем это чувства именно мои, Николай относился к дворцам как к обыденности, а домом скорее считал Аничков дворец.

Но вот и манеж. А это моя кобыла Сильва, до чего же огромная! Гнедая лошадь с широченной грудью в холке выше нашего учителя, а ее голова возвышается над ним как голова слона. Берейтор Шефер Ефим Константинович, обрусевший немец, небольшого роста с ладной спортивной фигурой и щегольскими усиками, бесстрашно держит в поводу этого зверя. А я сейчас подойду, и эта Сильва своим звериным чутьем поймет, что перед ней самозванец и растопчет меня прямо посреди манежа, копыта то у нее больше моих ступней.

— Здравствуйте, Николай Александрович, Георгий Александрович. Николай Александрович, сделайте пока несколько кругов, а я позанимаюсь с Георгием Александровичем.

Джорджина пони выглядит намного безобиднее Сильвы, хотя совсем не похожа на пони, которые катают детей в зоопарках в наше время, те нескладные и толстые, а это просто уменьшенная копия верховой лошади. Однако на голову ниже, в полтора раза легче, и смотрит ласковее. С опаской подошел к своему зверю, и… неожиданно легко и ловко сел в седло, айда Ники — спортсмен. Интересно почему настоящий Николай Второй не любил верховую езду если она у него так ловко получалась? По моим наблюдениям людям нравится заниматься тем, что хорошо выходит. Я сделал несколько кругов, кобыла идеально слушается шенкелей и повода.

— Так, а теперь с вами Николай Александрович.

Берейтор подошел ко мне. Полностью сосредоточенный на процессе езды я совсем потерял из виду Шефера и Георгия.

— Налево назад, марш!.. Направо назад, марш!

Я сделал несколько заездов, вольтов и перемен направления. Вроде бы все хорошо. Затем получил команду перейти на рысь. Заработал несколько замечаний, что надо энергичнее облегчаться на рыси, то есть привставать в седле помогая лошади. Шефер также требовал ездить без стремян, хотя это и не комфортно. Надо взять Сильву в воскресенье и просто прогуляться верхом в свое удовольствие. Зачем мне эта джигитовка? Конечно, до джигитовки новому наезднику Андрею-Николаю очень далеко. Однако для Трифонова, даже езда без стремян и переход в галоп были почти цирковыми номерами. Завершилась тренировка прыжками через низкие препятствия, называемые кавалетти. Все урок закончен, и это первый урок, когда я не устал, который прошел без приключений, вообще быстро закончился по внутренним часам.

— А вы Николай Александрович очень повзрослели за это лето.

Черт, вот тебе бабушка и юрьев день.

— Почему вы так решили, Ефим Константинович?

— Вы ни разу не пришпорили Сильву, и не ударили хлыстом. Поняли наконец, что она смирная и послушная как корова, а от жестокости, только теряется и хуже выполняет команды.

— Можно я приду на следующую тренировку без шпор?

— Конечно, пожалуйста, с этой кобылой они не нужны.

— А что она любит кушать.

— Яблоки и черный хлеб.

Черт, надо загладить твою вину Ники и угостить это великолепное животное.

Мы вернулись, снова переоделись в матроски к завтраку. Наверное, даже такую лихую наездницу и заядлую лошадницу как императрица, смутило, если бы мы сели кушать в венгерках, пахнущих лошадиным потом. Да и душ бы не помешал, все же даже в конце 19 го века в царском дворце отношение к гигиене менее щепетильное чем в 21 ом веке.

В столовой, небольшой комнате, с красивыми картинами на стенах, за круглым столом собралось по меркам Андрея большое общество, для Николая это был небольшой семейный завтрак. Кроме нашей семьи, меня, Георгия и Марии Федоровны были: генерал Данилович, дежурный флигель-адъютант граф Сергей Дмитриевич Шереметев, мужчина благородной внешности, лет под сорок, с залысинами, аккуратными бородой и усами, непрерывно переходящими одно в другое по тогдашней моде. Глаза у него немного странные, большие глубоко посаженные, то ли с меланхолическим, то ли с болезненным взглядом. Так же за столом сидело семейство министра двора графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова. Этот генерал выглядит строго и солидно, усы красиво подстрижены, подбородок выбрит, нос прямой большой, взгляд умный и энергичный. Его жена некрасивая темноволосая и темноглазая женщина, Елизавета Андреевна. Их старшие дети: болезненный как бы немного скрюченный мой ровесник Иван, и две девочки. Александра — умная и некрасивая оценивала ее память Николая, Андрей был с ним согласен, и младшая на год Софья такая же брюнетка как мать.

Вокруг стола стояли камердинеры, обслуживающие едоков, блюда приносили в столовую официанты. Так и что же едят на завтраке у императрицы? Александр Третий сейчас в Петербурге и должен вернуться к воскресенью. Память Ники об обычной императорской еде была не слишком подробна, он явно не был гурманом. Суп, мясо, грибы, рыба все как-то обыденно в этом диске информации, только мороженое и сладости выделяются яркими красками приятных ощущений. В мемуарах много писали о кулинарной скромности императорской четы, так что я не жду многого.

Сосредотачиваюсь на правильном обращении со столовыми приборами, не хватало еще за столом опозориться, и не прислушиваясь к застольной беседе, приступаю к холодным закускам. Так, осетрина, копчености, ветчина, соус Камберленд из красной смородины. Вместо хлеба расстегаи с рыбой, рисом и яйцом, все очень вкусно. Можно было бы наесться и холодными закусками, запивая их клюквенным морсом. Но надо оставить место для других блюд, у Ники то желудок меньше. Суп пюре с брокколи, креветками и сыром. А дальше печеная курица с грибами называемая пурляда, телятина а-ля монгла, то есть телятина запекается с покрывающей ее смесью из измельченных вареного языка, трюфелей, шампиньонов и фуа-гра. Словом, к поданным на десерт после сыров, фруктам и мороженому, я был уже не в состоянии встать из-за стола, а тем более есть сладкое.

— Ники, ты становишься обжорой.

С неудовольствием и сталью в голосе, заметила Мария Федоровна. В ответ могу только блаженно и беспомощно улыбнуться. Нет, ну как Николай Второй при такой еде сохранял отличную фигуру? Или он имел стальную силу воли, но это ничто не подтверждает, или великолепный обмен веществ. Итак, тело мне досталось очень здоровое и ловкое, куда лучше, чем в предыдущей жизни и надо приложить все усилия чтобы остаться в этом иллюзорном мире.

Завтрак закончился, и с трудом встав, я собрался на прогулку с молодежью в дворцовом парке. Выходя последним слышу обрывок разговора:

— Как начался учебный год у великих князей ваше величество? — Спросил граф Воронцов.

— У Джорджи все хорошо, а вот Ники даже в своих сильных предметах, английском и чистописании опустился, к тому же становится обжорой. Только и надежда, что в будущем младший брат будет помогать менее способному старшему, ведь именно Николай наследник престола.

Неожиданно из темного коридора донеслась, тихая фраза.

— Все в руках божьих.

Кто это сказал? Я устремился в сторону говорившего, но никого не успел увидеть.