Имперская сказка

Евгений Викторович Марков

Сознание студента-историка оказалось в человеке девятнадцатого века, в историческом персонаже, которого он изучал. Вероятно, это сумасшествие? Если нет, то возможно ли что-то изменить в прошлом? Стоит ли пытаться менять?

Глава 14

Григорий Григорьевич Данилович медленно шел по набережной Екатерининского канала. Справа только что он миновал громаду Казанского собора и впереди стал виден Банковский мост с его золотыми крылатыми львами. Генерал очень любит Петербург, где прошла большая часть его жизни. Многим выходцам с юга этот почти всегда пасмурный город внушает сразу неприязнь, а Григорий полюбил его всей душой, сразу, когда прибыл сюда молодым офицером. Может это потому, что ни Чернигов, где он родился, ни Полоцк где учился в кадетском корпусе, нельзя назвать югом. Но скорее всего освещенный неярким комнатным светом город задел струны его души. Ведь и он Григорий также немногословен, сдержан и всегда предпочитает полутона яркому цвету. Но сейчас генерал шел не оглядываясь, погруженный в себя, даже не замечая прекрасную архитектуру великой северной столицы. Оставалось буквально пара сотен метров до квартиры профессора Николаева, а Григорий Григорьевич все еще сомневался. В портфеле у него были два образца почерка наследника престола, последний и двухмесячной давности. Константина Ивановича Николаева он знал давно. Профессор уже много лет преподавал историю во второй петербургской военной гимназии, где вначале преподавателем, а затем директором служил Данилович. В семидесятые годы Николаев несколько лет прожил во Франции, где увлекся идеями аббата Мишона основателя графологии, но уже до этого петербургская полиция не раз обращалась к Константина Ивановичу как к эксперту в делах, где надо было определить подлинность почерка. Сейчас же он вообще считался ведущим почерковедом империи. Николаев из богатой дворянской семьи. Он имеет роскошную квартиру, занимающую целый этаж на Гороховой улице у пересечения с Екатерининским каналом.

Утро для Григория Григорьевича началось тяжело. Голова болела после вчерашней пьянки с Черевиным. Нет с этим пьяницей пить нельзя, и ведь не пьянеет скотина. Вчера выпил не меньше его, тем не менее сохранял ясность рассудка, а вот Григория развезло. Наболтал лишнего, хорошо хоть хватило ума не рассказать о своих сумасшедших подозрениях. А еще хорошо, что царевич рано ушел спать, не хватало только опозориться перед учеником. Вообще новый наследник престола нравился Даниловичу. Когда его назначили воспитателем великих князей он по началу был полон энтузиазма. Великое дело дать наследнику престола образование, которое поможет ему в будущем стать самодержцем огромной империи. Очень быстро пришло разочарование, нет Николай довольно прилежно выполнял учебные задания, но не было в нем любознательности и какой-то искорки. К учебе он относился как к докучливой надоедливой обязанности. Данилович, конечно, понимал, что дети не любят школьные занятия, но все-таки почти у каждого были какие-то предметы или темы, которые их увлекали. Тут же таких не было. Наследника интересовали игры, прогулки, художественная литература. Все же серьезное встречалось равнодушием и стеклянными глазами. Возможно, можно было его как-то увлечь, расшевелить, душевно с ним побеседовать. Но Григорий Григорьевич понимал, что не способен на это. Человек он замкнутый, общение с людьми нелегко ему дается. В военной гимназии хорошим преподавателем Данилович был для тех, кто сам старался учиться и интересовался новым, харизме же учителей способных пробить броню троечника генерал всегда завидовал. Была надежда что с возрастом наследник переменится, и вот она оправдалась. Что же не устраивает? Резкость перемены, не бывает так чтобы уснул троечником, а проснулся отличником. Или бывает?

Во дворе на Гороховой улице генерал остановился в последний раз. Господи, что начнется если сейчас профессор скажет, что почерк принадлежит двум разным людям. Может повернуть назад? Но нет, тогда его до конца жизни будет беспокоить это мучительное сомнение.

Высокий, сухопарый, с аккуратной бородкой Константин Иванович Николаев радостно встретил своего бывшего коллегу и начальника.

— Рад, очень рад Григорий Григорьевич. Совсем вы не выезжаете из своего Гатчино, уже больше полгода вас не видел.

— Очень много дел Константин Иванович, тяжело вырваться даже в выходные.

— Сейчас Варвара накроет стол, вы помните какая у меня отменная повариха? Конечно, после царской кухни вас не удивить, но я надеюсь, что мы все же не опозоримся.

— Константин Иванович, посмотрите пожалуйста эти два образца почерка. Что вы можете о них сказать?

Даниловичу очень не терпелось, ожидание было невыносимо. Николаев взял два листа и сел за большой тяжелый стол. Принимал генерала он в просторном, отлично освещенном кабинете, главной частью которого был именно этот дубовый стол и два больших окна выходивших на Екатерининский канал. Удобные кресла, шкаф, и несколько книжных полок завершали рабочую обстановку.

Минут десять профессор молча, внимательно перечитывал и рассматривал лежащие перед ним листы.

— Очень интересно Григорий Григорьевич. Эти образцы почерка безусловно принадлежат одному человеку. Первый написан в подростковом возрасте, а второй уже взрослым мужчиной. Причем этот мужчина видимо пережил нелегкую молодость. Видите, как изменились поперечные штрихи. В детстве он был робким и нерешительным. Но перенесенные испытания видимо выработали в нем волю и уверенность в себе. Посмотрите какие резкие и твердые штрихи у него в зрелом возрасте. Но тем не менее мужчина либо болен, либо слаб физически, обычно взрослые сильнее надавливают на перо. Человек этот и в детстве был скрытным и уравновешенным об этом говорит небольшой наклон букв. А у него взрослого буквы вообще стали совершенно прямые. То есть это мужчина сильной воли, скрытный, очень рассудочный, нелегкой судьбы. Больше, пожалуй, ничего сказать не могу.

У Даниловича отлегло от сердца. Но все же?

— А что, если я вам скажу, что между написанием этих листов прошел всего месяц?

— Не может быть, это удивительно!

Николаев снова взял листы и стал в них всматриваться.

— Может быть этот молодой человек пережил какое-то страшное потрясение или серьезную болезнь?

— Нет, но он говорит, что специально изменил почерк, чтобы тот был более мужским и взрослым, что вы на это скажите?

— Есть люди с редкой способностью подделывать чужой почерк, они, конечно, могут так изменять свой. А сколько лет автору?

— Тринадцать.

— Так это образцы почерка наследника престола? Поздравляю ваш ученик очень необычный человек. А ведь по слухам он звезд с неба не хватает.

— В последнее время Николай Александрович очень переменился.

Григорий Григорьевич сидел на скамейке в Таврическом саду. Как же неделю назад он был близок к ужасной ошибке. Ведь если бы тогда император не прервал его, вполне бы мог доложить о своих подозрениях. И сейчас был бы уже в лечебнице. Старый маразматик. Как такая дикая мысль о подмене вообще могла прийти к нему в голову? Не мать ни отец ничего не заметили, и вообще никто. А он вообразил себе невесть что. Положительно, глупею с возрастом. Радоваться надо, что главный ученик так повзрослел, что у него обнаружились недюжинные способности и тяга к учебе. Да, и впечатление о переменах у него явно преувеличенное, видимо под влиянием идиотского подозрения. Вспомнился вчерашний разговор с учителем математики Евтушевским. Он спросил того не обладает ли царевич необычайными способностями в математике. На что Василий Арианович рассмеялся. «Нет конечно, я веду класс математически одаренных детей и там почти все превосходят Николая Александровича. В любой хорошей петербургской гимназии найдется процентов двадцать детей с такими же или лучшими способностями. Просто Николай Александрович стал более ответственно относиться к учебе, у него проснулся интерес к моему предмету». Тогда Данилович под влиянием гнетущих его мыслей не придал значения этим словам Евтушевского. А сейчас подумал: ведь и другие перемены не так значительны, как ему казалось. Например, вчера в разговоре с ним и Черевиным царевич высказал несколько здравых и взрослых мыслей о статьях из «Европейского вестника». Но было ли в них что-то из ряда вон выходящее? Нет, даже если подумать, наоборот, было чисто подростковое желание выделиться и завоевать одобрение взрослых. Данилович взглянул на часы. Через час семичасовой поезд в Гатчино. Пора ехать на Балтийский вокзал.

В здании, где размещалась редакция журнала «Вестник Европы» приближения конца рабочего дня не чувствовалось никак. Сновали курьеры, стучали печатные машинки, в коридорах висел табачный дым. С тех пор, как помимо ежемесячного журнала здесь стали издавать еще и газету «Порядок» часто не только допоздна в субботу, но даже и в воскресенье работа не останавливалась. Михаил Матвеевич Стасюлевич устал и был не доволен. Живой, энергичный, подтянутый несмотря на свои 55 лет, главный редактор любил свою работу, но был не из тех людей, которых принято называть трудоголиками. Вечера, по его мнению, должны были быть заняты светскими развлечениями, интересными беседами, вкусными обедами, чтением хороших книг. А выходные должны посвящаться отдыху и загородным прогулкам. Так оно и было до этого года. Нет, иногда перед выходом очередного месячного номера, бывали авралы, приходилось засиживаться допоздна и даже приезжать в редакцию в субботу. Но это было именно иногда! А с тех пор, как восемь месяцев назад он, поддавшись уговорам стал издавать еще и ежедневную газету был потерян комфорт и забыто спокойствие. И ведь хотя бы приносил этот каторжный труд соизмеримые доходы. Ничего подобного. Михаил Матвеевич был не только редактором, но и совладельцем, деньги вложенные в начало издания газеты были также частично из его кармана. А когда они окупятся? Похоже на это не приходится надеяться. Не только его друзья Кавелин, Пыпин, Спасович, но и такие влиятельные люди как министр внутренних дел Лорис-Меликов и военный министр Милютин поддержали начало издания новой газеты. Да, что говорить если сам великий князь Константин Николаевич в личной беседе говорил о желательности организовать выход ежедневной газеты либерального толка, в противовес «Московским Ведомостям» Каткова, «Гражданину» Мещерского и «Руси» Аксакова. Это было всего лишь восемь месяцев назад, и как все резко переменилось. Все эти большие люди и даже великий князь в отставке, и не в Петербурге, а практически в ссылке в своих имениях, в Крыму или заграницей. Надежды на смягчение цензурного режима сменились реальностью его ужесточения. От этих невеселых мыслей Стасюлевича отвлек секретарь.

— Михаил Матвеевич, к вам фельдъегерь из Гатчинского дворца.

— Просите, конечно!

Что же это такое, письмо от императора, нет конечно. От императрицы? Также невероятно. Предписание о закрытии газеты? Но почему из дворца, а не из министерства? Важный и строгий фельдъегерь вручил два письма покрытых вензелями и печатями с двуглавыми орлами.

— Одно вам, другое Р. Сосна, распишитесь.

Стасюлевич, сгорбившись сидел за столом, собираясь с мыслями. Никогда до этого он не получал фельдъегерскую почту, не тот чин. Письмо от наследника престола. Ему всего тринадцать, а читает такой серьезный профессорский журнал как «Европейский Вестник». Пожалуй, слухи о небольших способностях царевича могут быть необоснованны. Можно ли это письмо в редакцию использовать в пользу газеты, пожалуй, нет. Это всего лишь просьба переслать письмо автору, пишущему под псевдонимом Р. Сосна. Да, а вот для Раисы Радонежской, так зовут писательницу, такая корреспонденция будет хорошей поддержкой. Конечно, все зависит от содержания письма. Может быть царственный подросток наоборот возмущен, и считает повесть пасквилем на православную церковь. Такие отзывы ему уже приходилось читать. Так, надо самому написать Радонежской, и попросить, если возможно, открыть редакции хотя бы характер отзыва. Хвалебный или ругательный. Редактор вернулся к работе после этого неожиданного происшествия, еще более обеспокоенным и почти уже уверенным, что это послание принесет большие неприятности, ведь если наступила черная полоса, только их и приходится ждать.