Мемуары шпионской юности

Вячеслав Гуревич

Леонид работает на ЦРУ. Аня работает в советском посольстве. Он ее вербует – или это она его вербует? Короче, они друг друга вербуют. И влюбляются. Молодые же! Добром такое не кончится, особенно когда Леня нечаянно затягивает резидента КГБ в когти Сатаны.Данная книга – это беллетристика, а не пропаганда наркотиков-алкоголя-сигарет (НАС). Она содержит сцены незаконных актов, но это художественный вымысел, а не призыв нарушать закон. Автор осуждает НАС. Если у вас проблемы, обратитесь к врачу. Книга содержит нецензурную брань.

TWENTY

Ровно в 12:10 я располагаюсь на скамейке строго в центре парка, на максимальном удалении от кустов и прочих съемочных позиций. Место для меня сберег унылый пожилой персонаж в кустюме и шляпе из черно-белых фильмов.

Ждать не пришлось. Она появляется через ровно пять минут. Пунктуальность — вежливость КГБ.

Она одета в скромный жакет cardigan, какой девушки в ее возрасте носили лет двадцать назад, и клетчатую макси.

Какое надругательство! Я знаю, что у нее потрясающие ноги! Неужели я ее так напугал, что она боится, что я ее завалю прямо здесь на скамейке! Не может быть — этот ансамбль был выбран чекистскими «консультантами по моде». По крайней мере, она хоть волосы немножко отпустила, иначе я начну обращаться к ней «Анна Петровна» и виниться, что я забыл домашнюю работу дома.

Читать ее мысли нет нужды. Все детали на лице. Она провела два дня в подготовке к нашей встрече — в аду. Я ощущаю укол вины, от которой срочно нужно избавиться.

— А-не́чка, я так рад, что вы пришли.

Я беру ее за руку. Пульс у нее — впору скорую вызывать.

Вместо этого я протягиваю ей тюльпаны.

— Вот этого не надо, — шепчет она, не поднимая глаз. — Это… неуместно.

— Конечно нет. Я вообще магистр неуместности. Скажите, вы легко нашли этот парк? У вас сейчас обеденный перерыв, так? Вы сказали вашему начальнику, что вы встречаетесь с местным?

— Не-е-ет. — Она вздыхает так тяжело, как будто три круга пробежала вокруг парка.

Я чешу свой парик. На скамейке у входа JC получает сигнал: «русские имеют быть, так точно». Игра идет.

Меня обуревает жалость к А-не́чке. На секунду я смолкаю, мы сидим молча, и затем я протягиваю ей запотевшую холодную бутылочку кока-колы». И пепси. Она выбирает пепси и еле слышно бормочет спасибо. (Мог бы и угадать: в Союзе пепси подают в эксклюзивных барах. Раунд за пепси.) Если бы ЦРУ снимало нашу встречу, мы могли бы запустить клип как рекламу пепси, и счастливо жить на гонорары, и умереть в один день.

Я затаиваю дыхание и легчайшим жестом трогаю ее подбородок, чтобы она посмотрела мне в глаза. Она не дергается, жест ей знаком из французских фильмов, этих учебников для советских правил ухаживания. Мы сидим и смотрим друг другу в глаза. Прощайте, правила шпионажа. Опергруппы ЦРУ, КГБ, Моссада, ВДНХ — все на Марсе. Здесь только мы одни. Под развесистым каштаном завербовали средь бела дня — я тебя, а ты меня.

— Так что же вы все же делаете? — Она говорит тихо, как бы читая из методички, которую ей составил и выучить заставил ее полковник, или кто там: «Ты должна узнать, где он работает!»

— Я вам все расскажу, — говорю я со всей мягкостью, на какую способен. Я не могу ее «читать» за сплошной пеленой страха, который от нее исходит. — Я обещаю, что я от вас ничего не скрою.

На секунду ее маска опускается на миллиметр, и я ласточкой прыгаю в эту брешь — блестящий прыжок без единого всплеска, судьи показывают десятки… и, наконец, я вспоминаю, где я ее видел.