Мемуары шпионской юности

Вячеслав Гуревич

Леонид работает на ЦРУ. Аня работает в советском посольстве. Он ее вербует – или это она его вербует? Короче, они друг друга вербуют. И влюбляются. Молодые же! Добром такое не кончится, особенно когда Леня нечаянно затягивает резидента КГБ в когти Сатаны.Данная книга – это беллетристика, а не пропаганда наркотиков-алкоголя-сигарет (НАС). Она содержит сцены незаконных актов, но это художественный вымысел, а не призыв нарушать закон. Автор осуждает НАС. Если у вас проблемы, обратитесь к врачу. Книга содержит нецензурную брань.

SEVENTEEN

Вот что произошло в Риме: Джош влюбился. Или это была не любовь. Но и просто «туда-сюда» это не назовешь. Чувства были.

Он действительно интервьюировал советских эмигрантов на предмет въездной визы. Это была не самая увлекательная работа на свете. Семён, Борис, опять Семён — сплошные врачи-инженеры-завмаги, тридцатилетние, выглядевшие на пятьдесят пять, и сорокалетние на все семьдесят, преждевременно состарившиеся под двойным бременем антисемитизма и лишения мацы. И тут он встретил Жанну.

До Жанны он знал только американских девушек. Все они излучали оптимизм, уверенность в себе и в минуту могли вспыхнуть пламенем феминизма, если ты пытался открыть им дверь или помочь спуститься со ступенек. Его это не смущало — они были верными друзьями и отличными партнерами на утренней пробежке, — но чего-то не хватало. Может быть, он подустал от вечной бдительности: как бы ни была безупречна его биография из политкорректнейшего Колумбийского универа, за собой нужно было постоянно следить на предмет нечаянного выражения мужского шовинизма. Все же он был на государственной службе, а не чернорабочим на свалке, и государство карало за такие проступки по всей строгости. В Европе он чуть расслабился: волоокие итальянские секретарши флиртовали беззастенчиво, но он не знал, что с этим делать. Секс на работе был строго запрещен, так ведь? Хотя в то же время…

И тут пришла Жанна. Джош попал в машину времени: ее тугая смоляная коса, ее застегнутая до подбородка накрахмаленная белая блузка, ее длинная юбка с рюшами — он не мог выбрать, которую из его восточноевропейских бабушек она напоминала. Она говорила тихо и неуверенно, как человек, не привыкший к жесткой действительности эмиграции. После интервью он вышел в коридор; она еще не ушла.

— May I ask you question? — спросила она. Похоже, что вся ее смелость ушла в одну эту фразу.

— Конечно. Спросите. Можете по-русски. Вы меня понимаете?

— О да, извините… я просто забыла. — Она проглотила.

— Вы не должны волноваться.

— Ну, знаете… — Она глубоко выдохнула. — В еврейском агентстве мне сказали, что мне нужно выбирать между Кливлендом и Детройтом. Но я о них совсем ничего не знаю. Как вы думаете, который из них лучше? Для одинокой девушки?

У него сердце ёкнуло. Это субтильное существо в Детройте?

— Непростой выбор, — признал он.

Все еще не поднимая глаз, она сказала срывающимся голосом:

— Я просто не знаю, как мне дальше жить.

Абсолютно во всем Жанна была полным антиподом западной женщины: она отказывалась даже выйти на балкон с чашечкой кофе без того, чтобы накраситься и отгладить блузку и юбку. Она не садилась обедать без супа. Она придерживалась правил строже, чем пол-ЦРУ: если поезд отходил в 11, они должны были стоять на перроне не позже 10, иначе истерика. Ей было двадцать пять, но вела она себя на все пятьдесят. И все это не имело никакого значения, потому что с ней он чувствовал себя так, как никогда не чувствовал себя ни с одной Дженнифер или Тиффани. Мчались ли они по автостраде Дель Соле с опущенной крышей…

…вообще-то не «мчались».

— Подними крышу! У меня прическа! Два часа завивалась! И сба-а-авь скорость! Ты меня уже убить хочешь?

От страха у нее даже акцент менялся. Она звучала скорее, как еврейские комики из Бруклина.

…или прогуливались как светские лев и львица с бокалами «Беллини» вдоль озера Комо.

— Может, вовнутрь пойдем? — Жанна зябко вела плечами. Почему-то природа ее не особенно впечатляла.

…где бы они ни были, он чувствовал себя элегантным Кэри Грантом в черно-белом фильме, который вводил эту очаровательную маленькую Золушку в мир гламура, который Старый Свет предоставлял с наигранной улыбкой — пока прокатывалась карточка «Американ Экспресс».

А в постели — о! в постели! Ничто в его скромном прошлом на Морнингсайд-Хайтс не подготовило его к таким вулканическим порывам страсти. Волосы, кругом были волосы — подмышкой, на ногах, и ее орган, что открывался как Эльдорадо в джунглях Амазонки! Он не привык к такой волосатости, но оно того стоило, потому что ниже пояса он забывал свое прошлое американского пригорода и превращался в Фернандо де ла Пинче, конкистадора с двадцатью сантиметрами горячего свинца между ног и дирижера концерта Чайковского, который она выдавала ему изо всех скрипок-гобоев, в то время как их постель угрожающе трещала, как вулкан Этна перед извержением.

Пока как-то вечером в их комнату не ворвались два мужика и направили на него стволы и щелкнули фотку. Как раз когда она держала его во рту. Даже если бы у него был «Глок» под одной подушкой и «Кольт» под другой, в этом состоянии он бы вряд ли смог их достать.

— Мы пошлем фото вашей жене!

— Но я не женат, — прошептал Джош.

— Вас зовут Джо Конрад!

— Вовсе нет…

Он пришел в себя с огромной шишкой на голове. Комната была пуста, и Жанны тоже не было, как не было его паспорта, и его бумажника, и кожаной куртки, которую он купил после ее увещеваний на Виа Монтелеоне за «лучше не вспоминать» и почему-то даже ручки («Паркер»)… Кто такой Джо Конрад?

А еще он с грустью подумал, что, наверное, до конца жизни перед сексом будет проверять, не собрала ли женщина чемодан.