Неточные совпадения
По приезде домой, полковник сейчас же стал на молитву: он каждый день,
с восьми часов до десяти утра и
с восьми часов до десяти часов
вечера, молился, стоя, по обыкновению, в зале навытяжку перед образом.
По
вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать
с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Целые
вечера проводили они: молодой Имплев — у изголовья старухи, а Аннушка (юная, цветущая,
с скромно и покорно опущенным взором) — у ее ног.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая
с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый
вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае:
с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Приближались святки. Ученье скоро должно было прекратиться. Раз
вечером, наш» юноши в халатах и туфлях валялись по своим кроватям. Павел от нечего делать разговаривал
с Ванькой.
Каждый
вечер мои молодые люди ложились в постель — страшно перепачканные,
с полуонемелыми от усталости ногами, но счастливые и мечтающие о том, что предстоит еще впереди.
В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым
вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах
с подобной экспрессией он не слыхивал.
В доме Крестовниковых, как и водится, последовало за полнейшим постом и полнейшее пресыщение: пасха, кулич, яйца, ветчина, зеленые щи появились за столом, так что Павел, наевшись всего этого, проспал, как мертвый, часов до семи
вечера, проснулся
с головной болью и, только уже напившись чаю, освежился немного и принялся заниматься Тацитом [Тацит (около 55 — около 120) — древнеримский историк.].
Вечером он распростился
с своими хозяевами и уехал в деревню к отцу.
Павел между тем весь
вечер проговорил
с отцом Иоакимом. Они, кажется, очень между собою подружились. Юный герой мой, к величайшему удовольствию монаха, объяснил ему...
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на
вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая
с ним.
Макар Григорьев, в самом деле, каждый
вечер какую-то органическую потребность чувствовал
с кем-нибудь из своих подчиненных полаяться и поругаться.
Часу в седьмом
вечера, он почти бегом бежал
с своей квартиры к дому профессора и робкою рукою позвонил в колокольчик.
Мы
с братом, так как нечего делать было нынче
вечером, взяли да и приехали.
«Так, значит, сегодня
вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!» — подумал Павел и
с грустью склонил голову. Встретиться
с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного.
Зачем эта г-жа становая так яростно кидалась в этот
вечер на моего героя — объяснить трудно: понравился ли он ей очень, или она только хотела показать ему, что умеет обращаться
с столичными мужчинами…
«Матушка барышня, — говорит она мне потихоньку, — что вы тут живете: наш барин на другой хочет жениться; у него ужо
вечером в гостях будет невеста
с матерью, чтоб посмотреть, как он живет».
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала
с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он,
с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил
с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему...
— Я, душа моя,
с приятелями хочу повидаться, — сказал он ей однажды, — но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно будет проводить
вечер одной, то я позову их к себе!
— Нет, — отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, — я после вас заехал к генерал-губернатору
с визитом, и он был так любезен, что пригласил меня к себе на
вечер; и вот я отправляюсь к нему.
— Извольте-с, за залу мы вас освобождаем, — сказал Павел, — но, я полагаю, завтра часов в шесть
вечера мы и можем съехаться в этот дом.
— Ну, Яков, завтра ты мне рысачка получше давай! — сказал Вихров, когда Яков
вечером пришел в горницу чай пить. Павел всегда его этим угощал и ужасно любил
с ним разговаривать: Яков был мужик умный.
Ему все-таки грустно было расставаться
с Москвою и
с друзьями, из которых Неведомов остался у него жить до самого дня отъезда, а
вечером пришли к нему Марьеновский, Замин и Петин.
Иван, видя, что дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: «Мне как прикажете-с!» — и ушел. Он даже ожидал, что
вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что барин ничего ему не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его будет.
Он хотел
вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько
с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы».
Иларион Захаревский, впрочем,
с удовольствием обещался приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот
вечер нарочно даже остался дома. Здесь я считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
Вихрову в этом поручении, сверх того, было приятно и то, что он тут будет иметь дело
с убийцею и станет открывать пролитую кровь человеческую. Он в тот же
вечер пошел к Захаревским, которых застал всех в сборе, и рассказал им о своем отъезде. Известие это, видимо, очень испугало и огорчило Юлию.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний
вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
— Но
вечером мы
с сестрой у Пиколовой будем… Там будет губернатор, и прочее, и прочее, — проговорил Виссарион.
«Черт знает, что такое! — рассуждал он в своей не совсем трезвой голове. — Сегодня поутру был в непроходимых лесах — чуть
с голоду не уморили, а
вечером слушал прекрасное хоровое пение и напился и наелся до одурения, — о, матушка Россия!»
Вечер этот у Виссариона составился совершенно экспромтом; надобно сказать, что
с самого театра m-me Пиколова обнаруживала большую дружбу и внимание к Юлии. У женщин бывают иногда этакие безотчетные стремления. M-me Пиколова сама говорила, что девушка эта ужасно ей нравится, но почему — она и сама не знает.
Прокурор не ездил обыкновенно к брату на эти
вечера, но в настоящий
вечер приехал, потому что Виссарион, желая как можно более доставить удовольствия и развлечения гостям, выдумал пригласить к себе приехавшего в город фокусника, а Иларион, как и многие умные люди, очень любил фокусы и смотрел на них
с величайшим вниманием и любопытством.
Лакеи в продолжение всего
вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша — по два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал
с начальником губернии, не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять
с собой домой пяток таких груш. Он знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге от
вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого хозяина.
В настоящее время я как бы вижу подтверждение этой молвы об нем: ему уже
с лишком пятьдесят лет, он любит меня, сына нашего, — но когда услыхал о своем назначении в Севастополь, то не только не поморщился, но как будто бы даже помолодел, расторопней и живей сделался — и собирается теперь, как он выражается, на этот кровавый пир так же весело и спокойно, как будто бы он ехал на какой-нибудь самый приятнейший для него
вечер; ясно, что воевать — это его дело, его призвание, его сущность: он воин по натуре своей, воин органически.
Было часов шесть
вечера. По главной улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом
с кучером, на широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и спросил ямщика...
— Нет, что там купаться — грязно да и тинисто очень, — возразил ему Симонов. — А вот лучше что!.. — продолжал старый запотройщик. — Ужо
вечером выпроситесь у маменьки и у дяденьки на озеро — на лодке
с острогой рыбу половить.
— Дядя, мамаша! — кричал он. — Отпустите меня сегодня
вечером с острогой рыбу ловить.
Точно по огню для Вихрова пробежали эти два-три месяца, которые он провел потом в Воздвиженском
с Мари: он
с восторгом смотрел на нее, когда они поутру сходились чай пить;
с восторгом видел, как она, точно настоящая хозяйка, за обедом разливала горячее;
с восторгом и подолгу взглядывал на нее, играя
с ней по
вечерам в карты.
Вихров между тем, утомленный
с дороги, стал раскланиваться. Абреев упросил его непременно приехать
вечером в театр; Петр Петрович тоже обещался туда прибыть, председатель тоже. Молодой правитель канцелярии пошел провожать Вихрова до передней.
Мари на это отвечала, что она и муж ее очень рады его видеть и просят его приехать к ним в, тот же день часам к девяти
вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма интересующиеся
с ним познакомиться.
Женичка дома не жил: мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только
вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился
с ним играть в пикет; но и тут Мари или сидела около них
с работой, или просто смотрела им в карты.
Оба брата Захаревских занимали одну квартиру, но
с двумя совершенно отдельными половинами, и сходились только или обедать в общую столовую, или по
вечерам — в общую, богато убранную гостиную, где и нашли их наши гости.