Неточные совпадения
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти
каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву
свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Затем они
каждый почти праздник стали отправляться: Николай Силыч — в болотных сапогах, в чекмене и в черкесской шапке, нарочно для охоты купленной, а Павел — в
своей безобразной гимназической шинели, подпоясанной кушаком, и в Ванькиных сапогах. Места, куда они ходили, были подгородные, следовательно, с совершенно почти выстрелянною дичью; а потому кровавых жертв охотники с собой приносили немного, но зато разговоров между ними происходило большое количество.
— Что ж!
Каждое заведение имеет
свои права! — возразил с усмешкой правовед.
— Ну-с, прощайте! — сказал Дрозденко, вставая и целуясь с ним. Он заметил, кажется, что Павел далеко не симпатизировал его мыслям, потому что сейчас же переменил с ним тон. — Кланяйтесь вашему Кремлю, — заключил он, — и помните, что
каждый камушек его поспел и положен по милости татарской, а украинцы так только бились с ними и проливали кровь
свою…
Макар Григорьев, в самом деле,
каждый вечер какую-то органическую потребность чувствовал с кем-нибудь из
своих подчиненных полаяться и поругаться.
Все предметы в мире различны и все равно прекрасны, и
каждому дан
свой закон, и в
каждом благодать и польза есть; но если предмет, изменив
своему назначению, изберет себе иной путь, вдруг из добра он обращается во зло.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики —
свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из
своих трудов буду высылать
каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Это, изволите видеть, — обратился Коптин уже прямо к Павлу, — они с
своей чудотворной иконой ездят
каждый год зачем-то за озеро!
Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он был в
каждом слове
своем, в
каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
— Я-то научу не по-ихнему, — отвечал тот хвастливо, — потому мне ничего не надо, я живу
своим, а из них
каждая бестия от барской какой-нибудь пуговки ладит отлить себе и украсть что-нибудь… Что вам надо, чтобы было в вашем имении?
Чтение продолжалось. Внимание слушателей росло с
каждой главой, и, наконец, когда звероподобный муж, узнав об измене маленькой, худенькой, воздушной жены
своей, призывает ее к себе, бьет ее по щеке, и когда она упала, наконец, в обморок, велит ее вытащить совсем из дому, вон… — Марьеновский даже привстал.
— А так бы думал, что за здоровье господина моего надо выпить! — отвечал Макар Григорьев и, когда вино было разлито, он сам пошел за официантом и
каждому гостю кланялся, говоря: «Пожалуйте!» Все чокнулись с ним, выпили и крепко пожали ему руку. Он кланялся всем гостям и тотчас же махнул официантам, чтоб они подавали еще. Когда вино было подано, он взял
свой стакан и прямо подошел уже к Вихрову.
Стоя у себя в кабинете, он представил
каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, — пояснил, что лишнее было для главной мысли — выкинул, чего недоставало — добавил, словом, отнесся к
своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
Одна у нее уйдет или рассорится с ней — она у другой гостит, другая сделается к ней холодна — она к третьей сейчас, — и у
каждой из подружек
своих она знала ее главную слабость; она знала, например, что Юлия никогда никого еще не любила и вместе с тем пламенно желала кого-нибудь полюбить.
Но голова опять повторил: «Пожалуйте!» — и так настойчиво, что, видно, он никогда не отстанет, пока не выпьют. Вихров исполнил его желание. Почтенный голова был замечателен способностью
своей напоить
каждого: ни один губернатор, приезжавший в уездный городишко на ревизию, не уезжал без того, чтобы голова не уложил его в лежку. У Вихрова очень уж зашумело в голове.
— На это можно сказать только одну пословицу: «Chaque baron a sa fantasie!» [«У
каждого барона
своя фантазия!» (франц.).] — прибавил он, начиная уже модничать и в душе, как видно, несколько обиженный. Вихрову, наконец, уж наскучил этот их разговор об литературе.
— И ничего интересного не услышишь, — заметила ей с насмешкой Прыхина, и затем, заметив, что все уже интересное для Юлии рассказала, она встала, простилась с ней и побежала еще к одной
своей подружке, чтоб рассказать ей об этом же. Катишь
каждою новостью любила поделиться со всеми
своими приятельницами.
— Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, — произнес Захаревский; а сам с собой думал: «Ну, это значит шалопайничать будешь!» Вихров последними ответами очень упал в глазах его: главное, он возмутил его
своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для
каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил он себя мысленно, — если жену будет любить, так та и служить заставит!»
Девушки и молодые женщины выходили на гулянку в
своих шелковых сарафанах, душегрейках, в бархатных и дородоровых кичках с жемчужными поднизями, спускающимися иногда ниже глаз, и, кроме того, у
каждой из них был еще веер в руках, которым они и закрывали остальную часть лица.
Ночь была совершенно темная, а дорога страшная — гололедица. По выезде из города сейчас же надобно было ехать проселком. Телега на
каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему
своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им дома Ивана Кононова.
— Вы не будете, — ну, так я ее буду ломать. Любезные! — крикнул он, заметив в толпе писаря удельного и кучера
своего. — Будемте мы с вами ломать, — берите топоры и полезайте за мною, по двадцати пяти рублей
каждому награды!
Должности этой Пиколов ожидал как манны небесной — и без восторга даже не мог помыслить о том, как он, получив это звание, приедет к кому-нибудь с визитом и
своим шепелявым языком велит доложить: «Председатель уголовной палаты Пиколов!» Захаревские тоже были у Пиколовых, но только Виссарион с сестрой, а прокурор не приехал: у того с
каждым днем неприятности с губернатором увеличивались, а потому они не любили встречаться друг с другом в обществе — достаточно уже было и служебных столкновений.
— Да-с, у меня хор есть
свой — отличный, человек сорок!..
Каждый праздник,
каждое воскресенье они поют у меня у прихода.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему — и удовольствие
свое выразил только тем, что принялся сейчас же за
свой вновь начатый роман и стал его писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это на него благотворно действовало: после
каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и почти счастливый.
— Такою карикатурою, какую вы нарисовали на Сергея Григорьича, — вмешался в разговор правитель канцелярии, —
каждый скорее может гордиться; это не то, что если бы представить кого-нибудь, что он бьет
своего подчиненного.
Там
каждый актер и
каждая актриса только и хлопотали о том, чтобы как-нибудь сказать поестественнее, даже писать и есть они старались так же продолжительно, как продолжительно это делается в действительной жизни, — никому и в голову не приходило, что у сцены есть точно действительность, только
своя, особенная, одной ей принадлежащая.
Мари, в
свою очередь, с
каждым днем все больше и больше худела — и в отношении Вихрова обнаруживала если не страх, то какую-то конфузливость, а иногда и равнодушие к нему.
Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные все явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и любимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия — и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где
каждый пел бы во весь
свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы все это согласно…
Тот, в
свою очередь, тоже, кажется, начинал любить его: почти
каждый вечер сходились они в Парголовском саду и гуляли там, предаваясь бесконечным разговорам.