Неточные совпадения
Чем выше все они стали подниматься по лестнице, тем Паша сильнее начал чувствовать запах французского табаку, который обыкновенно нюхал его дядя. В высокой и пространной комнате, перед письменным
столом,
на покойных вольтеровских креслах сидел Еспер Иваныч. Он
был в колпаке, с поднятыми
на лоб очками, в легоньком холстинковом халате и в мягких сафьянных сапогах. Лицо его дышало умом и добродушием и напоминало собою несколько лицо Вальтер-Скотта.
На третьей стене предполагалась красного дерева дверь в библиотеку, для которой маэстро-архитектор изготовил
было великолепнейший рисунок; но самой двери не появлялось и вместо ее висел запыленный полуприподнятый ковер, из-за которого виднелось, что в соседней комнате стояли растворенные шкапы; тут и там размещены
были неприбитые картины и эстампы, и лежали
на полу и
на столах книги.
Новая, навощенная и — вряд ли не солдатскими руками — обитая мебель; горка с серебром, накупленным
на разного рода экономические остатки; горка другая с вещами Мари, которыми Еспер Иваныч наградил ее очень обильно, подарив ей все вещи своей покойной матери; два — три хорошеньких ковра, карселевская лампа и, наконец, столик молодой с зеркалом, кругом которого
на полочках стояли духи;
на самом
столе были размещены: красивый бювар, перламутровый нож для разрезания книг и черепаховый ящик для работы.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо
было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно
был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий
на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой
стол, покрытый уже черным сукном,
на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади
стола, у стены, стояло костяное распятие.
Книг почти совсем не
было видно, кроме Огюста Конта, книжка которого, не вся еще разрезанная, валялась
на столе.
— Ну, так мы и
будем играть по пяти, — сказал Салов и написал
на столе 100 ремизов.
Инженер в это время встал из-за
стола и, выкинув
на стол двадцатипятирублевую бумажку, объявил, что он больше играть не
будет.
И, вслед затем, он встал и подошел к поставленной
на стол закуске,
выпил не больше четверти рюмочки водки и крикнул: «Миша!».
В такого рода размышлениях Павел, сам того не замечая, дошел с Дмитровки
на Тверскую и, порядком устав, запыхавшись, подошел к своему номеру, но когда отворил дверь, то поражен
был: у него перед письменным
столом сидела, глубоко задумавшись, m-me Фатеева в дорожном платье. При его приходе она вздрогнула и обернулась.
Петин сел к
столу и, заиграв
на нем руками, как бы
на фортепьянах, запел совершенно так, как
поют барышни, которые не понимают, что они
поют.
В зале стояла мебель из гостиной, в гостиной — из залы;
на нескольких стульях
было разбросано платье и валялись
на полу сапоги;
на столе стоял чайный прибор и недоеденный кусок ростбифа.
Иван сидел за
столом и
пил с горничной Клеопатры Петровны чай; Маша
была на этот раз вся в слезах; Иван — угрюм.
Павел между тем глядел в угол и в воображении своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен
был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен
был на него, а теперь отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом при этой мысли. Он прежде всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
— Monsieur Цапкин так
был добр, — вмешалась в разговор m-me Фатеева, — что во время болезни моего покойного мужа и потом, когда я сама сделалась больна, никогда не оставлял меня своими визитами, и я сохраню к нему за это благодарность
на всю жизнь! — прибавила она уже с чувством и как-то порывисто собирая карты со
стола.
— Я вам покажу сегодня, какой я нерусский, — проговорил он Вихрову, но уж не столько гневно, сколько с лукавою улыбкою. Вскоре за тем последовал обед; любимцы-лакеи Александра Ивановича
были все сильно
выпивши. Сели за
стол: сам генерал
на первом месте, потом Вихров и Живин и все духовенство, и даже Добров.
Все пошли в нее. Добров очень нежничал с Александром Ивановичем. Он даже поддерживал его под руку, когда тот всходил
на крыльцо. Все уселись в передний угол перед
столом. Прибежавшая откуда-то впопыхах старуха хозяйка сейчас же стала ставить
на стол водку, пироги, орехи, изюм… Александр Иванович начал сейчас же
пить свои четверть-рюмочки, но Вихров и Живин отказались.
Отправив все это в городе
на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не
было, я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено
было все так, что ничего другого нельзя
было делать, как только
пить: сидеть можно
было только около единственного
стола,
на котором всегда обыкновенно
пили, и съесть чего-нибудь можно
было достать такого, что возбуждает жажду
пить, каковы: селедка, икра…
Самовар с приготовленным в нем глинтвейном внес сам хозяин. Вихров сел
на пустое место перед
столом; лицо у него в одно и то же время
было грустное и озлобленное.
Трапеза происходила в длинной комнате, с священною живописью
на стенках; посредине ее
был накрыт грубой скатертью
стол; перед каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец с квасом.
Хозяин
был в кабинете и стоял у своего письменного
стола в щегольском расстегнутом мундирном сюртуке, в серо-синих с красными лампасами брюках и в белом жилете. Белый серебряный аксельбант красиво болтался у него
на груди.
Он застал Плавина в новеньком, с иголочки, вицмундире, с крестом
на шее, сидящего за средним
столом; длинные бакенбарды его
были расчесаны до последнего волоска;
на длинных пальцах
были отпущены длинные ногти; часы с какой-то необыкновенной уж цепочкой и с какими-то необыкновенными прицепляемыми к ней брелоками.
Вихров пошел наверх. Он застал Юлию в красивенькой столовой инженера за
столом, завтракающую; она только что приехала и
была еще в теплом, дорожном капоте, голова у ней
была в папильотках. Нетерпение ее видеть Вихрова так
было велико, что она пренебрегла даже довольно серьезным неудобством — явиться в первый раз
на глаза мужчины растрепанною.
M-me Пиколову, очень миленькую и грациозную даму, в щегольском домашнем костюме, он застал сидящею около
стола,
на котором разложены
были разные пьесы, и она решительно, кажется, недоумевала, что с ними ей делать: она
была весьма недальнего ума.
— Что это такое вы делаете — не даете мне лошадей! — воскликнул он, входя к ней в залу, в которой
на столе были уже расставлены закуска и вина разные.
Он сидел в какой-то закоптелой гостиной: закоптели ее стены,
на столе лежала закоптелая салфетка, закоптели занавеси
на окнах, закоптела как будто бы сама мебель даже, — и
на всем
были следы какого-то долгого и постоянного употребления.
Там тоже обеденный
стол стоял раздвинутым, как бывает это в трактирах; у стульев спинные задки
были сильно захватаны,
на стене около того места, где в ней открывался буфет,
было множество пятен.
За последовавшим вскоре после того ужином Петр Петрович явился любителем и мастером угостить: дымящийся биток в самом деле оказался превосходным, бутылок
на столе поставлено
было несть числа...
— Чтобы типун тебе
на язык за это, — в рудники сошлют! — воскликнула Юлия и не в состоянии даже
была остаться за
столом, а встала и ушла в свою комнату.
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным
столом, закутанная в шаль.
На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее
было обращено
на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна
были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя в зальцо, Вихров увидел, что
на большом
столе лежала Клеопатра Петровна; она
была в белом кисейном платье и с цветами
на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого не
было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам, у которых дроги, — сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая
на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни
на минуту не оставляла его воображения.
На другой день он опять как-то машинально поехал
на вынос тела и застал, что священники
были уже в домике, а
на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.
— Да как же нет, оно у вас
на столе должно
быть, — продолжал молодой человек и начал без всякой церемонии рыться
на губернаторском
столе, однако бумаги он не нашел. — В канцелярии она, вероятно, — заключил он и ушел.
Обед
был прекрасно сервирован и прекрасно приготовлен. Несколько выпитых стаканов вина заметно одушевили хозяина. Когда встали из-за
стола и все мужчины перешли в его кабинет
пить кофе и курить, он разлегся красивым станом своим
на диване.
Дней через несколько к Донону собралось знакомое нам общество. Абреев
был в полной мундирной форме; Плавин — в белом галстуке и звезде; прочие лица — в черных фраках и белых галстуках; Виссарион, с белой розеткой распорядителя, беспрестанно перебегал из занятого нашими посетителями салона в буфет и из буфета — в салон.
Стол был уже накрыт,
на хрустальных вазах возвышались фрукты, в числе которых, между прочим, виднелась целая гора ананасов.
Плавин, кажется, остался не совсем доволен тем, что происходило за обедом, потому что — не дождавшись даже, чтобы встали из-за
стола, и похвалив только слегка Вихрову его речь — он раскланялся со всеми общим поклоном и уехал; вряд ли он не счел, что лично ему
на этом обеде оказано мало
было почести, тогда как он в сущности только себя да, пожалуй, еще Марьеновского и считал деятелями в преобразованиях.