Неточные совпадения
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно
и неделикатно;
а потому
вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома,
и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что
вот к кому она пишет;
а то видно с ее письмом не только что до графа,
и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий,
и под суд!
— Еще бы!.. Отец
вот твой, например, отличный человек:
и умный,
и добрый;
а если имеет какие недостатки, так чисто как человек необразованный:
и скупенек немного,
и не совсем благоразумно строг к людям…
— Настоящее блаженство состоит, — отвечал Имплев, — в отправлении наших высших душевных способностей: ума, воображения, чувства. Мне
вот, хоть
и не много,
а все побольше разных здешних господ, бог дал знания,
и меня каждая вещь, что ты видишь здесь в кабинете, занимает.
—
А и бог с ним!.. — отозвался Еспер Иваныч, отходя от астролябии
и садясь на прежнее место. —
А ты
вот что! — прибавил он Анне Гавриловне, показывая на Павла. — Принеси-ка подарок, который мы приготовили ему.
— Ну, этого пока тебе еще нельзя растолковать, — отвечал Еспер Иваныч с улыбкой, —
а ты
вот зажги свечи
и закрой опять крышку.
— Очень вам благодарен, я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой
и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь,
а объяснив только, что
вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Да
вот поди ты, врет иной раз, бога не помня; сапоги-то вместо починки истыкал да исподрезал; тот
и потянул его к себе;
а там испужался, повалился в ноги частному: «Высеките, говорит, меня!» Тот
и велел его высечь. Я пришел — дуют его, кричит благим матом. Я едва упросил десятских, чтобы бросили.
—
А вот это я сделаю, — сказал Николай Силыч, вставая
и идя в уборную.
—
А тем, что какую-то дугу согнутую играл,
а не человека!..
Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, — тот за дело схватился, за психею взялся,
и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
— Так за что же
и судить его? Тему вы сами одобрили,
а выполнена она — сколько
вот я, прочтя сочинение, вижу — прекрасно!
—
А то, что если господина Вихрова выгонят, то я объявляю всем,
вот здесь сидящим, что я по делу сему господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, — произнес Николай Силыч
и внушительно опустился на свой стул.
— Одна-с, — отвечала та, прислушавшись немного. —
Вот, батюшка, — прибавила она Павлу, — барыня-то эта чужая нам,
а и в деревню к нам приезжала,
и сюда сейчас приехала,
а муженек хоть
и сродственник,
а до сих пор не бывал.
—
А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны,
и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится это — хорошо,
а не случится — тоже хорошо.
Семен Яковлевич только взглянул на него,
а Евлампия Матвеевна воскликнула с ударением: «
Вот как!» —
и при этом как-то лукаво повела бровями; несмотря на сорокалетний возраст, она далеко еще была не чужда некоторого кокетства.
Полковник по крайней мере с полчаса еще брюзжал,
а потом, как бы сообразив что-то такое
и произнося больше сам с собой: «Разве
вот что сделать!» — вслед за тем крикнул во весь голос...
—
А я вот-с, — продолжал Павел, начиная уже горячиться, — если с неба звезды буду хватать, то выйду только десятым классом,
и то еще через четыре года только!
— Да ведь всему же, братец, есть мера; я сам человек печный,
а ведь уж у них — у него
вот и у покойницы, — если заберется что в голову, так словно на пруте их бьет.
— Я
вот велю у вас все книги обобрать, — заключила старушка
и погрозила ему своим маленьким пальцем,
а сама в это время мельком взглянула на Павла.
— Да нашу Марью Николаевну
и вас —
вот что!.. — договорилась наконец Анна Гавриловна до истинной причины, так ее вооружившей против Фатеевой. — Муж ее как-то стал попрекать: «Ты бы, говорит, хоть с приятельницы своей, Марьи Николаевны, брала пример — как себя держать»,
а она ему вдруг говорит: «Что ж, говорит, Мари выходит за одного замуж,
а сама с гимназистом Вихровым перемигивается!»
— Да, порядочная, но она нам заменяет горы;
а горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, — ответил Неведомов. —
Вот свободные нумера: один, другой, третий! — прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул;
и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными
и чистыми.
—
А,
вот это причина уважительная, — сказал Неведомов
и, подойдя к двери, ведущей вниз в кухню, крикнул: — Марфуша, ступай к Анне Ивановне!
— Это доказательство вовсе не из катехизиса,
а, напротив — доказательство истории, — поддержал его Неведомов. — Существование везде
и всюду религии есть такой же факт, как
вот этот дом, эти деревья, эти облака, —
и от него никакому философу отвертеться нельзя.
— Да так, кое-кто из знакомых играют в шашки,
а у меня их не было;
вот я их
и приобрел.
—
Вот как,
а! — отвечал ему на это полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! — продолжал вскрикивать старик
и, схватив голову сына, стал покрывать ее поцелуями.
—
А вот — сам побольше поживешь с ними, да поуправляешь ими —
и увидишь, как они не виноваты! — возразил ему на это полковник.
— Я не знаю, как у других едят
и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу
и мою,
а потому
вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году,
а остальные двести пятьдесят — в следующем,
а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины,
и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Батюшка, вы подарили мне эти деньги,
и я их мог профрантить, прокутить,
а я хочу их издержать таким образом,
и вы, я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать меня!
Вот вам деньги-с! — прибавил он
и, проворно сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей
и подал было их отцу. — Прошу вас, сейчас же на них распорядиться, как я вас просил!
—
А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить
и подходя по временам к водке
и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала
и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «
Вот за это-то бог
и не дает ему счастия в жизни: генерал —
а сидит в деревне
и пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
—
Вот это
и я всегда говорю! — подхватил вдруг полковник, желавший на что бы нибудь свести разговор с театра или с этого благованья, как называл он сие не любимое им искусство. — Александра Ивановича хоть в серый армяк наряди,
а все будет видно, что барин!
— Вот-с, как это было, — начал Михаил Поликарпович, — не полковник,
а майор подошел к ней,
и только было наклонился, чтобы руку ей подать
и отвести в карету, она выхватила из-под фартука кинжал да
и пырнула им его.
— Да,
вот на это они тоже мастерицы: мужу как раз глаза выцарапают, — это их дело! — подхватил полковник. Вообще он был о всех женщинах не слишком высокого понятия,
а об восточных —
и в особенности.
— Ехать — что за хитрость! — сказал мужик
и через несколько минут вывел их совсем из лесу. —
А вот тут все прямо, — сказал он, показывая на дорогу.
—
А это
вот — угольная, или чайная, как ее прежде называли, — продолжала хозяйка, проводя Павла через коридор в очень уютную
и совершенно в стороне находящуюся комнату. — Смотрите, какие славные диваны идут кругом. Это любимая комната была покойного отца мужа. Я здесь буду вас ожидать! — прибавила она совершенно тихо
и скороговоркой.
— Когда все улягутся.
Вот это окошечко выходит в залу; на него я поставлю свечу: это будет знаком, что я здесь, — продолжала она по-прежнему тихо
и скороговоркой. —
А вот-с это — библиотека мужа! — произнесла она опять полным голосом.
— Так уж случилось; черт, видимо, попутал, — произнесла Анна Ивановна
и развела ручками, — тот грустный такой был да наставления мне все давал;
а этот все смешил…
вот и досмешил теперь… хорошо сделал?
— Нет, это что,
а вот что я представлю! — воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля была недостаточно пикантна. — Смотрите, — кричал он, падая на пол, — это мужика секут,
а он кричит: «Семен Петрович, батюшка, батюшка!» —
и при этом Замин повертывался на полу.
— Что делать-то, Вихров?.. Бедные на мне не женятся, потому что я сама бедна. Главное,
вот что — вы ведь знаете мою историю. Каролина говорит, чтобы я называлась вдовой; но ведь он по бумагам моим увидит, что я замужем не была;
а потому я
и сказала, чтобы сваха рассказала ему все: зачем же его обманывать!
— Ну,
вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна
и развела ручками. —
А ведь как, Вихров, мне в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она
и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
— Разве
вот что сделать, — рассуждала между тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), — я скажу жениху, что я очень люблю театр. Если он рассердится
и запретит мне, тогда зачем мне
и замуж за него выходить,
а если скажет: «Хорошо, сыграйте», — тогда я буду играть.
— Ну
вот, зачем это?
А домой, я думаю, приедете, сейчас ручки
и ножки начнете целовать.
— Вот-с за это больше всего
и надобно благодарить бога! — подхватил генерал. —
А когда нет состояния, так рассуждать таким образом человеку нельзя!
—
А вот этот господин, — продолжал Салов, показывая на проходящего молодого человека в перчатках
и во фраке, но не совсем складного станом, — он вон
и выбрит,
и подчищен,
а такой же скотина, как
и батька; это
вот он из Замоскворечья сюда в собрание приехал
и танцует, пожалуй,
а как перевалился за Москву-реку, опять все свое пошло в погребок, — давай ему мадеры, чтобы зубы ломило, —
и если тут в погребе сидит поп или дьякон: — «Ну, ты, говорит, батюшка, прочти Апостола, как Мочалов, одним голосам!»
— С моей стороны очень просто вышло, — отвечал Салов, пожимая плечами, — я очутился тогда, как Ир, в совершенном безденежье;
а там слух прошел, что
вот один из этих же свиней-миллионеров племянницу свою, которая очутилась от него, вероятно, в известном положении, выдает замуж с тем только, чтобы на ней обвенчаться
и возвратить это сокровище ему назад… Я
и хотел подняться на эту штуку…
— Может быть, он
и ту способность имеет;
а что касается до ума его, то
вот именно мне всегда казалось, что у него один из тех умов, которые, в какую область хотите поведите, они всюду пойдут за вами
и везде все будут понимать настоящим образом… качество тоже, полагаю, немаловажное для писателя.
—
А вот выгода самому быть писателем: под благовидным предлогом чтения всегда можно спросить себе бутылку шампанского, — проговорил он
и начал читать.
—
И не многие, потому это выходит человеку по рассудку его,
а второе,
и по поведенью;
а у нас разве много не дураков-то
и не пьяниц!.. Подрядчик! — продолжал Макар Григорьев, уж немного восклицая. — Одно ведь слово это для всех — «подрядчик»,
а в этом есть большая разница: как
вот тоже
и «купец» говорят; купец есть миллионер,
и купец есть — на лотке кишками протухлыми торгует.
—
А третий сорт: трудом, потом
и кровью христианской выходим мы, мужики, в люди. Я теперича вон в сапогах каких сижу, — продолжал Макар Григорьев, поднимая
и показывая свою в щеголеватый сапог обутую ногу, — в грязи
вот их не мачивал, потому все на извозчиках езжу;
а было так, что приду домой, подошвы-то от сапог отвалятся, да
и ноги все в крови от ходьбы: бегал это все я по Москве
и работы искал;
а в работниках жить не мог, потому — я горд, не могу, чтобы чья-нибудь власть надо мной была.
— «Ну, говорит, тебе нельзя,
а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман,
и вы
вот что, говорю, один дом отдайте тому подрядчику,
а другой мне; ему платите деньги,
а я пока стану даром работать;
и пусть через два года, что его работа покажет,
и что моя,
и тогда мне
и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…