Неточные совпадения
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова.
А вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда,
а я заеду,
и вместе куда-нибудь обедать.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это
и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы
и Англичане выработали бы из них свободу,
а мы
вот только смеемся.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, —
вот это жизнь,
вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого
и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой…
А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть,
и вот при каких условиях она действует.
А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
А вот что: во-первых, вы заманиваете жениха,
и вся Москва будет говорить,
и резонно.
— Да,
вот вам кажется!
А как она в самом деле влюбится,
а он столько же думает жениться, как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… —
И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. —
А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
—
Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег,
а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
— Ну
вот, графиня, вы встретили сына,
а я брата, — весело сказала она. —
И все истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.
—
А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, —
и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее
и уважаю
и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос
и хмурясь, — прошу любить
и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот, ты знаешь, с кем имеешь дело.
И если думаешь, что ты унизишься, так
вот Бог,
а вот порог.
— Сергей Иваныч?
А вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, —
вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего ты приехал ко мне? Ты презираешь это,
и прекрасно,
и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, —
и ступай,
и ступай!
— Ну, хорошо, хорошо!… Да что ж ужин?
А,
вот и он, — проговорил он, увидав лакея с подносом. — Сюда, сюда ставь, — проговорил он сердито
и тотчас же взял водку, налил рюмку
и жадно выпил. — Выпей, хочешь? — обратился он к брату, тотчас же повеселев.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. —
И ведь
вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы,
и чужой
и своей, хорошо бы было,
а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган
и русские песни.
— Ах, maman, у вас своего горя много. Лили заболела,
и я боюсь, что скарлатина. Я
вот теперь выехала, чтоб узнать,
а то засяду уже безвыездно, если, избави Бог, скарлатина.
—
Вот как! — проговорил князь. — Так
и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. —
А ты
вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись
и скажи себе: да ведь я совсем здорова
и весела,
и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять.
А?
— Ах, я уж ничего не понимаю! Нынче всё хотят своим умом жить, матери ничего не говорят,
а потом
вот и…
— Жалко, что мы не слыхали, — сказала хозяйка, взглядывая на входную дверь. —
А,
вот и вы наконец! — обратилась она с улыбкой к входившему Вронскому.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом
и закурил сигару. — Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие,
а венец
и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как я желал жить!
«
Вот нашли время разговаривать, — думала она. —
А он летит…
Вот он, так
и есть. Прозевают»… думала Ласка.
—
А, нашла!
Вот умница, — сказал он, вынимая изо рта Ласки теплую птицу
и кладя ее в полный почти ягдташ. — Нашел, Стива! — крикнул он.
— Пожалуйте, лес мой, — проговорил он, быстро перекрестившись
и протягивая руку. — Возьми деньги, мой лес.
Вот как Рябинин торгует,
а не гроши считать, — заговорил он, хмурясь
и размахивая бумажником.
— Непременно считать.
А вот ты не считал,
а Рябинин считал. У детей Рябинина будут средства к жизни
и образованию,
а у твоих, пожалуй, не будет!
—
Вот вы хоть похва̀лите, — сказала Агафья Михайловна, —
а Константин Дмитрич, что ему ни подай, хоть хлеба корку, — поел
и пошел.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное,
а не от сердца. Какое мне дело было до чужого человека?
И вот вышло, что я причиной ссоры
и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Нет, мне
и есть не хочется. Я там поел.
А вот пойду умоюсь.
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали, как вы больно мне делаете! Всё равно, как у вас бы умер ребенок,
а вам бы говорили:
а вот он был бы такой, такой,
и мог бы жить,
и вы бы на него радовались.
А он умер, умер, умер…
— Ну,
вот и он! — вскрикнул полковой командир. —
А мне сказал Яшвин, что ты в своем мрачном духе.
— Может быть, это так для тебя, но не для всех. Я то же думал,
а вот живу
и нахожу, что не стоит жить только для этого, — сказал Вронский.
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете! Разговоры такие пойдут, что
и не рад жалобе!
Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только
и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному.
А не будь этого — бросай всё! Беги на край света!
— Ну
вот, я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это я давно знаю. Школы не помогут,
а поможет такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, —
и тогда будут
и школы.
— Ведь он уж стар был, — сказал он
и переменил разговор. — Да,
вот поживу у тебя месяц, два,
а потом в Москву. Ты знаешь, мне Мягков обещал место,
и я поступаю на службу. Теперь я устрою свою жизнь совсем иначе, — продолжал он. — Ты знаешь, я удалил эту женщину.
— Люди не могут более жить вместе —
вот факт.
И если оба в этом согласны, то подробности
и формальности становятся безразличны.
А с тем вместе это есть простейшее
и вернейшее средство.
—
А вот что мы сделаем завтра. Долли, зови его обедать! Позовем Кознышева
и Песцова, чтоб его угостить московскою интеллигенцией.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей.
Вот мы с братом хуже всех действуем.
А вы, господа женатые люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину
и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей,
а остальные — содействовать их просвещению
и счастью.
Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его
и вся просияв от радости. — Как ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)?
Вот не ждала!
А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
—
А вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у той в пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором… Так,
и опять этак.
— Я сколько времени бьюсь
и ничего не сделал, — говорил он про свой портрет, —
а он посмотрел
и написал.
Вот что значит техника.
А вот три месяца скоро,
и я никогда так праздно
и бесполезно не проводил время.
—
Вот я
и прочла твое письмо, — сказала Кити, подавая ему безграмотное письмо. — Это от той женщины, кажется, твоего брата… — сказала она. — Я не прочла.
А это от моих
и от Долли. Представь! Долли возила к Сарматским на детский бал Гришу
и Таню; Таня была маркизой.
— Да,
вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. —
И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку
и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным),
а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. —
А во вторых, дорога не награда,
а труд.
И я желал бы, чтобы ты понимал это.
Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
—
А мне без свечки виднее то, что я вижу
и о чем я молился.
Вот чуть было не сказал секрет! — весело засмеявшись, сказал Сережа.
— Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, — сказала Долли, —
и как несчастливо для нее.
Вот именно наоборот, — прибавила она, пораженная своею мыслью. — Тогда Анна так была счастлива,
а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю.
— Вы меня не утешайте, барыня. Я
вот посмотрю на вас с ним, мне
и весело, — сказала она,
и это грубое выражение с ним,
а не с ними тронуло Кити.
— Ну
вот и прекрасно, — сказала Долли, — ты поди распоряжайся,
а я пойду с Гришей повторю его урок.
А то он нынче ничего не делал.
«Но я не могу итти, — думала Ласка. — Куда я пойду? Отсюда я чувствую их,
а если я двинусь вперед, я ничего не пойму, где они
и кто они». Но
вот он толкнул ее коленом
и взволнованным шопотом проговорил: «Пиль, Ласочка, пиль!»
«
Вот это будет толк!» думал Левин, запрятывая в ягдташ теплых
и жирных дупелей. «
А, Ласочка, будет толк?»
—
А, они уже приехали! — сказала Анна, глядя на верховых лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда,
и дайте сахару. Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. —
А,
вот и он! — сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
— Ну
вот вам
и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать,
а я пойду сыщу Алексея
и приведу их всех.
— Это не родильный дом, но больница,
и назначается для всех болезней, кроме заразительных, — сказал он. —
А вот это взгляните… —
и он подкатил к Дарье Александровне вновь выписанное кресло для выздоравливающих. — Вы посмотрите. — Он сел в кресло
и стал двигать его. — Он не может ходить, слаб еще или болезнь ног, но ему нужен воздух,
и он ездит, катается…