Бог, которого не было. Красная книга

Алексей Френкель (2022)

«Бог, которого не было» — это роман-исповедь. В Иерусалиме, рядом со Стеной Плача, есть почтовое отделение. Обычное почтовое отделение, но все письма, где в графе «Получатель» написано: Бог, Всевышний, Элохим, Адонай, Отец Небесный и т. д., приходят именно туда. Конверты вскрывают, а письма закладывают в расщелины Стены Плача. Считается, что так Бог быстрее узнает и скорее отреагирует. Двадцатилетний парень, приехавший из России, получает эту нехитрую работенку — вскрывать конверты с письмами Богу. Читать письма категорически запрещено, но наш парень однажды не сдержался и полюбопытствовал. А потом совсем не сдержался — и ответил. Вместо Бога. Потом ответил на еще одно, потом еще. Впервые в истории человечества у этого самого человечества было настоящее, вещественное доказательство существования Бога. Он отвечает на письма… Десять лет. «Многобукаф». Три книги романа — белая, черная, красная. Исповедь Бога, которого не было. Исповедь, записанная на айфон. Наперегонки со смертью. В книге присутствует нецензурная брань!

Никогда ни о чем не просите

И ты, и твой второй делали вид, что ничего такого не происходит. А я — я очень разозлился. Нет, не так. Это неправильное слово — разозлился. И охренел — тоже неправильное. Меня обожгло. Сейчас объясню. Когда-то давно такая штука была — спирт Royal. И мы ее пили. Не потому, что у нас не было денег, а потому что — разве я позволил бы налить даме водку? Это чистый спирт. Мы вообще тогда активно потребляли Булгакова и алкоголь. Спирт мы, правда, пили разбавленным. Ну мы и Булгакова отредактированного потребляли. Сначала полагалось разлить, потом кто-то очень остроумный должен был сказать, что Аннушка уже разлила масло. А остальным полагалось глубокомысленно хмыкнуть. Ну а потом — глубокий вдох, потом сильный выдох, посчитал до трех — и влил в себя это пойло. Ну а потом уже — ну если не умер, — закуриваешь и говоришь глубокомысленно: кирпич ни c того ни с сего никому и никогда на голову не свалится. Ну и голову свою всем демонстрируешь — в качестве доказательства. Или другой вариант: выпиваешь, занюхиваешь волосами девушки — ну если у тебя есть девушка и она позволяет занюхивать своими волосами спирт, — и изрекаешь: тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла…

Я всегда шел третьим путем: запивал. Это ж давно было — еще до Даши. И до того, как Телениус Монк сказал мне: Straight, No Chaser. С тех пор я не запиваю, а тогда — запивал. Ну и вот как-то раз: глубокий вдох, потом сильный выдох, влил в себя пойло, схватил стоящий рядом стакан с водой, сделал пару больших глотков — и ничего не сказал. Не смог. Ну потому что в том стакане спирт был. Еще не разбавленный. Меня не просто обожгло, у меня даже монокль выпал и повис на черном с серебром шнурке, закрепленном специальной прищепочкой в нагрудном кармане фрака. Ну почти. Монокль не выпал — ну это только потому, что у меня монокля не было, а вот если б был, то он бы обязательно выпал и повис на черном с серебром шнурке, закрепленном специальной прищепочкой в нагрудном кармане фрака. А я после этого случая с моноклем даже Булгакова, ну не то чтобы разлюбил, а охладел как-то. А спирт вообще перестал пить.

Короче, когда я увидел, что ты и твой второй делаете вид, будто примус починяете, — меня вот так же обожгло. И монокль выпал. Тот, которого у меня не было никогда.

— Где Даша? — выпалил я.

— Даша? — начал тянуть время ты и посмотрел на своего второго. Ну или наоборот.

А тот, который наоборот, — наоборот, не стал тянуть время и сказал, пожав плечами:

— Она исчезла.

— Как это — исчезла? — попытался я добиться ответа. И тут я увидел разницу между вами. Тапочки-то у вас были одинаковыми, думаю, даже размер один и тот же — 44–46, но у одного — у того, кто хотел сбежать от Содерберга к Тарковскому и еще он наоборот был, — так вот, он сидел, положа правую ногу на левую, и тапок у него висел на большом пальце правой ноги; а вот другой — он тоже сидел, положив ногу на ногу, но нога — та, что сверху, — была без тапка, а сам тапок лежал на полу.

— Как это — исчезла? — пытал я вас: и того, кто с тапком, и другого — без тапка.

Тот, который был наоборот и хотел сбежать к Тарковскому, пожал плечами:

— Мы не знаем.

А тот, у кого тапок был на полу, подхватил:

— Вот именно. Мы не знаем. Знаем, что ее нет. Вот и все.

И я вдруг понял, что очень устал. И что если сейчас не усну — то умру. А в голове сами собой всплыли слова Михаила Афанасьевича, ну к которому я несправедливо охладел после того трагического случая с моноклем: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!» Они не сразу все всплыли, а по очереди, порционно. На «никогда и ничего не просите» я поправил монокль и швырнул в угол одноразовые тапочки. На «никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас» — развернулся, дошел до своей комнаты и лег в кровать. На «сами предложат и сами всё дадут» — я уже спал. Кажется, даже монокль не снял.