Неточные совпадения
Хлестаков. Поросенок ты скверный…
Как же они едят,
а я не ем? Отчего
же я, черт возьми, не могу так
же? Разве они не такие
же проезжающие,
как и я?
Анна Андреевна. Вот хорошо!
а у меня глаза разве не темные? самые темные.
Какой вздор говорит!
Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)
А вот посмотрим,
как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид,
а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в
какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать,
а вот
как барин ваш сядет за стол, так и вам того
же кушанья отпустят.
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались!
а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой
же, теперь
же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Так вот
как, Анна Андреевна,
а?
Как же мы теперь, где будем жить? здесь или в Питере?
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа: у него жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет так
же,
как и отец, содержать трактир.
Пришел дьячок уволенный,
Тощой,
как спичка серная,
И лясы распустил,
Что счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«
А в чем
же?»
— В благодушестве!
Пределы есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«
А где возьмешь косушечку?»
— Да вы
же дать сулилися…
«Не все между мужчинами
Отыскивать счастливого,
Пощупаем-ка баб!» —
Решили наши странники
И стали баб опрашивать.
В селе Наготине
Сказали,
как отрезали:
«У нас такой не водится,
А есть в селе Клину:
Корова холмогорская,
Не баба! доброумнее
И глаже — бабы нет.
Спросите вы Корчагину
Матрену Тимофеевну,
Она
же: губернаторша...
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его
же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
—
А в чем
же? шутишь, друг!
Дрянь, что ли, сбыть желательно?
А мы куда с ней денемся?
Шалишь! Перед крестьянином
Все генералы равные,
Как шишки на ели:
Чтобы продать плюгавого...
Не русские слова,
А горе в них такое
же,
Как в русской песне, слышалось,
Без берегу, без дна.
Г-жа Простакова. Ты
же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою,
а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу.
Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть
же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Милон. Я подвергал ее,
как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца,
какое солдату велит иметь начальник,
а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать
же себя сердечно желаю.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю
как!"За что
же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему.
А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Ибо желать следует только того, что к достижению возможно; ежели
же будешь желать недостижимого,
как, например, укрощения стихий, прекращения течения времени и подобного, то сим градоначальническую власть не токмо не возвысишь,
а наипаче сконфузишь.
В то время
как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться,
как из экипажа выскочил Байбаков,
а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой
же градоначальник,
как и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас
же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так
как архитекторов у них не было,
а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что в истории многое покрыто мраком; но что был, однако
же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно
как бы порожний сосуд,
а войны вел и трактаты заключал.
За все это он получал деньги по справочным ценам, которые сам
же сочинял,
а так
как для Мальки, Нельки и прочих время было горячее и считать деньги некогда, то расчеты кончались тем, что он запускал руку в мешок и таскал оттуда пригоршнями.
Как ни были забиты обыватели, но и они восчувствовали. До сих пор разрушались только дела рук человеческих, теперь
же очередь доходила до дела извечного, нерукотворного. Многие разинули рты, чтоб возроптать, но он даже не заметил этого колебания,
а только
как бы удивился, зачем люди мешкают.
— "
Какой тут бог, от воспы, чай?" — это он-то все говорит."
А воспа-то, говорю, от кого
же?"–"
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка
как будто опешила; кричать — не кричала,
а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это
же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть было не улетел совсем,
как зацепился фалдами за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят. За эту затею уволен в 1772 году,
а в следующем
же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
— Проповедник, — говорил он, — обязан иметь сердце сокрушенно и, следственно, главу слегка наклоненную набок. Глас не лаятельный, но томный,
как бы воздыхающий. Руками не неистовствовать, но, утвердив первоначально правую руку близ сердца (сего истинного источника всех воздыханий), постепенно оную отодвигать в пространство,
а потом вспять к тому
же источнику обращать. В патетических местах не выкрикивать и ненужных слов от себя не сочинять, но токмо воздыхать громчае.
Средние законы имеют в себе то удобство, что всякий, читая их, говорит: «
какая глупость!» —
а между тем всякий
же неудержимо стремится исполнять их.
И действительно, в городе вновь сделалось тихо; глуповцы никаких новых бунтов не предпринимали,
а сидели на завалинках и ждали. Когда
же проезжие спрашивали:
как дела? — то отвечали...
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам это последнее обстоятельство, что вот человек игру играет,
а в то
же время и кур ловит; но так
как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали, что так следует"по игре", и успокоились.
Было время, — гремели обличители, — когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне
же не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий не в уста,
а на пол метал,
как нынешняя некая модная затея то делать повелевает".
Едва успев продрать глаза, Угрюм-Бурчеев тотчас
же поспешил полюбоваться на произведение своего гения, но, приблизившись к реке, встал
как вкопанный. Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению,
а река журчала и двигалась в своих берегах, точь-в-точь
как за день тому назад.
В ту
же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно не на кого другого,
а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он,
как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная?
А Филипп садовник, неужели жив?
Как я помню беседку и диван! Да смотри
же, ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то
же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
― Ну,
как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз,
а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал?
А шлюпики есть?»
А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
—
А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня так, — прибавила она. — С тех пор
как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите
же мне про нее.
Так
как он не знал этого и вдохновлялся не непосредственно жизнью,
а посредственно, жизнью уже воплощенною искусством, то он вдохновлялся очень быстро и легко и так
же быстро и легко достигал того, что то, что он писал, было очень похоже на тот род, которому он хотел подражать.
Он видел, что Россия имеет прекрасные земли, прекрасных рабочих и что в некоторых случаях,
как у мужика на половине дороги, рабочие и земля производят много, в большинстве
же случаев, когда по-европейски прикладывается капитал, производят мало, и что происходит это только оттого, что рабочие хотят работать и работают хорошо одним им свойственным образом, и что это противодействие не случайное,
а постоянное, имеющее основание в духе народа.
«Да, да,
как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да,
как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте,
а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они
же женщины», вспоминал он.
— Что
же, окошко открыто… Поедем сейчас в Тверь! Одна медведица, на берлогу можно итти. Право, поедем на пятичасовом!
А тут
как хотят, — сказал улыбаясь Чириков.
А между мною и Вронским
какое же я придумаю новое чувство?
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Где
же с работниками вести дело? — сказал он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем,
какая земля — мак,
а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
Несмотря на его уверения в противном, она была твердо уверена, что он такой
же и еще лучше христианин, чем она, и что всё то, что он говорит об этом, есть одна из его смешных мужских выходок,
как то, что он говорил про broderie anglaise: будто добрые люди штопают дыры,
а она их нарочно вырезывает, и т. п.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам
как хозяин и посредник,
а главное,
как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком
же затруднении ответить,
как на вопрос, любит ли он народ.
Аннушка вышла, но Анна не стала одеваться,
а сидела в том
же положении, опустив голову и руки, и изредка содрогалась всем телом, желая
как бы сделать какой-то жест, сказать что-то и опять замирая.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. —
Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)? Вот не ждала!
А я разбираю мои девичьи платья, кому
какое…
—
А затем, что мужики теперь такие
же рабы,
какими были прежде, и от этого-то вам с Сергеем Иванычем и неприятно, что их хотят вывести из этого рабства, — сказал Николай Левин, раздраженный возражением.
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньги в кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа,
а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день зa ужином так
же приятно,
как он был начат.
— Да что
же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали,
как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали.
А на что — они сами не знают.
Но больной, хотя и, казалось, был равнодушен к этому, не сердился,
а только стыдился, вообще
же как будто интересовался тем, что она над ним делала.
А он знает меня так
же мало,
как кто бы то ни было на свете знает меня.
Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что̀ должно и что̀ не должно. Когда
же он не думал,
а жил, он не переставая чувствовал в душе своей присутствие непогрешимого судьи, решавшего, который из двух возможных поступков лучше и который хуже; и
как только он поступал не так,
как надо, он тотчас
же чувствовал это.