Неточные совпадения
А так
как, в ожидании, надобно
же мне как-нибудь провести время, то я располагаюсь у себя в кабинете и выслушиваю,
как один приятель говорит: надо обуздать мужика,
а другой: надо обуздать науку.
Во-вторых,
как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги,
а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят понять, что они болтают совершенно одно и то
же.
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту,
как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик,
а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот
же, что вся разница в том, что один делает руладу вверх, другой
же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что вот
как ни дрянна и ни немощна плоть,
а все-таки почему-нибудь да берет
же она над тобою, «бодрым духом», верх.
Рассудите сами,
какой олимпиец не отступит перед этою беззаветною наивностью? «Посмотри на бога!» — шутка сказать!
А ну,
как посмотришь, да тут
же сквозь землю провалишься!
Как не смутиться перед этим напоминанием,
как не воскликнуть: «Бог с вами! живите, множитесь и наполняйте землю!»
—
Какие нонче курчата! — неизменно
же ответствовал на это приветствие капитан, — нынешние, сударь, курчата некормленые,
а ежели и есть которые покормнее, так на тех уж давно капитан-исправник петлю закинул.
Другой голос отвечает: «Хорошо бы это, только
как же тут быть! теперича у нас молоко-то робята хлебают,
а тогда оно, значит, на недоимки пойдет?..»
— Но почему
же они предприняли именно ее,
а не другую
какую игру, и предприняли именно в такой момент, когда меня завидели? Позвольте спросить-с?
Чиновники, мол, обижают,
а ведь чиновники-то — слуги царские,
как же, мол, это так!
— Позвольте вам доложить!
как же возможно, чтобы без умысла! Тут, значит, публика… чай кушают… в умилении…
а они в фуражке!
— Помилуйте! зачем же-с? И
как же возможно это доказать? Это дело душевное-с! Я, значит, что видел, то и докладываю! Видел, к примеру, что тут публика… в умилении-с…
а они в фуражке!
"По получении твоего письма, голубчик Николенька, сейчас
же послала за отцом Федором, и все вместе соединились в теплой мольбе всевышнему о ниспослании тебе духа бодрости,
а начальникам твоим долголетия и нетленных наград. И когда все это исполнилось, такое в душе моей сделалось спокойствие,
как будто тихий ангел в ней пролетел!
Вот почему я,
как друг, прошу и,
как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство на нас нисходит,
а между прочим, и напасть. Ежели
же ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить,
как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
— То-то, говорю: чти! Вот мы, чернядь,
как в совершенные лета придем, так сами домой несем! Родитель-то тебе медную копеечку даст,
а ты ему рубль принеси!
А и мы родителей почитаем!
А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости все из дому тащите —
как же вам родителей не любить!
—
Какое же дело! Вино вам предоставлено было одним курить — кажется, на что статья подходящая! —
а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к тому
же Дерунову на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь все заводы в округе у меня в аренде состоят. Плачу аренду исправно, до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да живи на теплых водах!
Через минуту в комнату вошел средних лет мужчина, точь-в-точь Осип Иваныч,
каким я знал его в ту пору, когда он был еще мелким прасолом. Те
же ласковые голубые глаза, та
же приятнейшая улыбка, те
же вьющиеся каштановые с легкою проседию волоса. Вся разница в том, что Осип Иваныч ходил в сибирке,
а Николай Осипыч носит пиджак. Войдя в комнату, Николай Осипыч помолился и подошел к отцу, к руке. Осип Иваныч отрекомендовал нас друг другу.
— Не продали. Все,
как есть, в Р*** уехали. Приехали —
а там опять мы
же. Только уж я там, папенька, по пятидесяти копеечек купил.
Ведь сам
же он, и даже не без самодовольства, говорил давеча, что по всему округу сеть разостлал? Стало быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит? кого ловит? не таких ли
же представителей принципа собственности,
как и он сам? Воля ваша,
а есть тут нечто сомнительное!
— Вот, ты говоришь:"нестоющий человек",
а между тем сам
же его привел!
Как же так жить! Ну, скажи, можно ли жить, когда без подвоха никакого дела сделать нельзя!
— Парень-то уж больно хорош. Говорит:"Можно сразу капитал на капитал нажить". Ну,
а мне что ж! Состояние у меня достаточное; думаю, не все
же по гривенникам сколачивать, и мы попробуем,
как люди разом большие куши гребут.
А сверх того, кстати уж и Марья Потапьевна проветриться пожелала.
— Да, сударь, всякому люду к нам теперь ходит множество. Ко мне — отцы, народ деловой,
а к Марье Потапьевне — сынки наведываются. Да ведь и то сказать: с молодыми-то молодой поваднее, нечем со стариками. Смеху у них там… ну,
а иной и глаза таращит — бабенке-то и лестно, будто
как по ней калегвардское сердце сохнет! Народ военный, свежий, саблями побрякивает —
а время-то, между тем, идет да идет. Бывают и штатские, да всё такие
же румяные да пшеничные — заодно я их всех «калегвардами» прозвал.
— Нет,
как хочешь,
а нанять тройку и без всякой причины убить ямщика — тут есть своего рода дикая поэзия! я за себя не ручаюсь… может быть, и я сделал бы то
же самое!
Я поклонился, думая в то
же время (эта мысль преследует меня везде и всегда):"
А ну,
как последует назначение… ведь бывали
же примеры!"
— Нельзя, сударь, нрав у меня легкий, — онзнает это и пользуется. Опять
же земляк, кум, детей от купели воспринимал — надо и это во внимание взять. Ведь он, батюшка, оболтус оболтусом, порядков-то здешних не знает: ни подать, ни принять — ну, и руководствуешь. По его,
как собрались гости, он на всех готов одну селедку выставить да полштоф очищенного! Ну,
а я и воздерживай. Эти крюшончики да фрукты — ктообо всем подумал? Я-с!
А кому почет-то?
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я
же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал…
а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет…
А все-таки,
как подумаешь: этакой аспид,
а на даровщину все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга… помилуйте!
—
Как же так, преосвященнейший!
А помните:"и в древности были господа и рабы, и напредь таковые должны остаться без изменения"? — огрызнулся он.
— Ну-с,
а теперь будем продолжать наше исследование. Так вы говорите, что лен…
как же его у вас обработывают? Вот в Бельгии, в Голландии кружева делают…
Но исследователь все-таки отправлялся к Дерунову (нельзя: во-первых, местный Ротшильд,
а во-вторых, и «сношения» надо
же завести), калякал с ним, удивлял его легкостью воззрений и быстротою мысленных переходов — и в конце концов,
как и предсказывал Антошка, выходил от него недовольный.
— Позвольте вам, ваше превосходительство, доложить! вы еще не отделенные-с! — объяснил он обязательно, — следственно, ежели какова пора ни мера,
как же я в сем разе должен поступить? Ежели начальство ваше из-за пустяков утруждать — и вам конфуз,
а мне-то и вдвое против того! Так вот, собственно, по этой самой причине, чтобы, значит, неприятного разговору промежду нас не было…
Точно так
же и насчет чистоты нравов; только сначала есть опасение,
как бы бока не намяли,
а потом,
как убедится человек, что и против этого есть меры и что за сим, кроме сладости, ничего тут нет, — станет и почаще в чужое гнездо заглядывать.
—
Какой он молодой — сорок лет с лишком будет! Приехал он сюда, жил смирно, к помещикам не ездил, хозяйством не занимался, землю своим
же бывшим крестьянам почесть за ничто сдавал —
а выжили!
—
Как будто это причина? Почему
же варшавский сапог перебил дорогу вашему,
а не ваш варшавскому?
—
Какой же дурак!
Какие в нынешнем году, во время рекрутского набора, симфонии разыгрывал — гениальнейший человек-с!
А тут вот слепота нашла.
— Если он ему обещал… положим, десять или пятнадцать тысяч… ну,
каким же образом он этакому человеку веры не даст? Вот так история!! Ну,
а скажите, вы после этого видели эскулапа-то?
А так
как"наши дамы"знают мои мирные наклонности и так
как они очень добры, то прозвище «Гамбетта» звучит в их устах скорее ласково, чем сердито. К тому
же, быть может, и домашние Руэры несколько понадоели им, так что в Гамбетте они подозревают что-нибудь более пикантное.
Как бы то ни было, но наши дамы всегда спешат взять меня под свое покровительство,
как только услышат, что на меня начинают нападать. Так что, когда однажды князь Лев Кирилыч, выслушав одну из моих «благоначинательных» диатриб, воскликнул...
Как ни повертывайте эти вопросы, с
какими иезуитскими приемами ни подходите к ним,
а ответ все-таки будет один: нет, ни вреда, ни опасности не предвидится никаких… За что
же это жестокое осуждение на бессрочное блуждание в коридоре, которое, представляя собою факт беспричинной нетерпимости, служит, кроме того, источником «шума» и"резкостей"?
В-третьих, наконец, не напрасно
же сложилась на миру пословица: не боги горшки обжигают,
а чем
же, кроме"обжигания горшков", занимается современный русский человек, к
какому бы он полу или возрасту ни принадлежал?
Н
а ч
а л ь н и к.
Как же!
как же! Хорошенькая! Ах да! ведь она с графом Николаем Петровичем… по-ни-маю!
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце, что она,
как ужаленная, выскакивала из-за стола и, не говоря ни слова, выбегала из комнаты,
а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна утром просыпалась, то, сплеснув себе наскоро лицо и руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас
же отправлялась по хозяйству и уж затем целое утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни в контору,
а там в оранжерею,
а там на скотный двор.
Результаты в обоих случаях выходили одинаковые, и действительно, Митенька шел вперед столь
же быстрыми шагами,
как и Сенечка, с тою только разницей, что Сенечка мог надеяться всплыть наверх в таком случае, когда будет запрос на пошлецов восторженных,
а Митенька — в таком, когда будет запрос на пошлецов непромокаемых.
Когда
же, бывало, натянет он на себя свой кавалерийский мундир,
а на голову наденет медную,
как жар горящую, каску с какими-то чудодейственными орлами на вершине да войдет этаким чудаком в мамашину комнату, то Марья Петровна едва удерживалась, чтоб не упасть в обморок от полноты чувств.
Наконец и они приехали. Феденька,
как соскочил с телеги, прежде всего обратился к Пашеньке с вопросом:"Ну, что,
а слюняй твой где?"Петеньку
же взял за голову и сряду три раза на ней показал,
как следует ковырять масло. Но
как ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому.
— Вот я, мой друг, и придумала… Да что
же ты, однако, молчишь? Я,
как мать, можно сказать, перед тобой свое сердце открываю,
а ты хоть бы слово!
—
Какой же у меня капитал?
а коли и есть капитал, так ведь надо
же мне, вдове, прожить на что-нибудь до смерти!
А Марья Петровна была довольна и счастлива. Все-то она в жизни устроила, всех-то детей в люди вывела, всех-то на дорогу поставила. Сенечка вот уж генерал — того гляди, губернию получит! Митенька — поди-ка,
какой случай имеет! Феденька сам по себе,
а Пашенька за хорошим человеком замужем! Один Петенька сокрушает Марью Петровну, да ведь надо
же кому-нибудь и бога молить!
Наталья Кирилловна, твоя мать,
а моя жена, вчерашнего числа в ночь бежала, предварительно унеся из моего стола (посредством подобранного ключа) две тысячи рублей. Пишет, будто бы для свидания с Базеном бежит, я
же наверно знаю, что для канканов в Closerie des lilas. [Сиреневой беседке (франц.)] Но я не много о том печалюсь,
а трепещу только,
как бы, навешавшись в Париже досыта, опять не воротилась ко мне.
—
Какое ребячество! — разуверял я ее, — чего
же тут пугаться! Что такое вечность? Вечность — это красота, это истина, это добро, это жизнь духа — все, взятое вместе и распространенное в бесконечность… Мысль об вечности должна не устрашать,
а утешать нас.
Но они не были в забросе,
как в большей части соседних имений,
а, напротив того, с первого
же взгляда можно было безошибочно сказать, что здесь живется тепло и удобно.
— Ax, не говори этого, друг мой! Материнское сердце далеко угадывает! Сейчас оно видит, что и
как. Феогностушка подойдет — обнимет, поцелует, одним словом, все,
как следует любящему дитяти, исполнит. Ну,
а Коронат — нет. И то
же сделает, да не так выйдет. Холоден он, ах,
как холоден!
— Большой город. Париж, говорят, обширнее; ну, да ведь то уж Вавилон. Вот мы так и своим уездным городом довольны. Везде можно пользу приносить-с. И океан, и малая капля вод — кажется, разница,
а как размыслишь, то и там, и тут — везде одно и то
же солнце светит. Так ли я говорю-с?