Неточные совпадения
— Ты мне брат! — отвечал он, — я тотчас узнал тебя. Ты такой
же блаженный,
как и я. И ума-то у тебя не боле моего,
а то бы ты сюда не приехал. Я все твое сердце вижу. У тебя там чисто, чисто, одна голая правда; мы с тобой оба юродивые!
А эти, — продолжал он, указывая на вооруженную толпу, — эти нам не родня! У!
Боярин Морозов уже с час,
как отдыхал в своей опочивальне. Елена с сенными девушками сидела под липами на дерновой скамье, у самого частокола. На ней был голубой аксамитный летник с яхонтовыми пуговицами. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие
же серьги висели по самые плечи; голову покрывал кокошник с жемчужными наклонами,
а сафьянные сапожки блестели золотою нашивкой.
— Слушай! — произнес он, глядя на князя, — я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово и прощения моего назад не возьму. Только знай, что, если будет на тебе
какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Ты
же тогда, ведая за собою свою неправду, не захоти уходить в Литву или к хану,
как иные чинят,
а дай мне теперь
же клятву, что, где бы ты ни был, ты везде будешь ожидать наказания,
какое захочу положить на тебя.
Царь не забывает верных слуг своих;
а как дойдут до смертной казни Колычевы, так животы их никому другому,
а нам
же достанутся.
— Максимушка, — сказал он, — на кого
же я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не уезжай от меня, останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от меня! Вспомни, что я тебе отец!
Как посмотрю на тебя, так и прояснится на душе, словно царь меня похвалил или к руке пожаловал,
а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел бы живого!
—
Как же, батюшка! — продолжал Михеич, поглядывая сбоку на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили на стол, — еще мельник сказал так: скажи, дескать, атаману, чтоб он тебя накормил и напоил хорошенько, примерно,
как бы самого меня.
А главное, говорит, чтоб выручил князя. Вот что, батюшка, мельник сказал.
— Хитер
же ты, брат! — перебил Перстень, ударив его по плечу и продолжая смеяться, — только меня-то напрасно надувать вздумал! Садись с нами, — прибавил он, придвигаясь к столу, — хлеб да соль! На тебе ложку, повечеряем;
а коли можно помочь князю, я и без твоих выдумок помогу. Только
как и чем помочь? Ведь князь-то в тюрьме сидит?
Как и будешь ты во славном во Новегороде, и ты ударь челом ему, Новугороду, и ты скажи, скажи ему, Новугороду:
а и дай
же то, боже, тебе ли, Новугороду, век вековать, твоим ли детушкам славы добывать!
—
Какую же сказку соизволишь, батюшка-государь? — спросил он с притворным,
а может быть, и с настоящим страхом. — Не рассказать ли тебе о Бабе-яге? О Чуриле Пленковиче? О Иване Озере? Или не велишь ли твоей милости что-нибудь божественное рассказать?
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья!
Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич!
А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда пропал! Ну ж
как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну, слава богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется
же твоя матушка!
— Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец не из тех, что вас обидели; я его знаю; он такой
же враг опричнине,
как и вы. Сохрани вас бог тронуть его хоть пальцем!
А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
— Спасибо
же вам, ребятушки;
а коли уж вы меня уважили, так я беру вот
каких: ступай сюда, Поддубный, и ты, Хлопко, и ты, Дятел, и ты, Лесников, и ты, Решето, и Степка, и Мишка, и Шестопер, и Наковальня, и Саранча!
—
А ведь ты опять поверил мне, князь! Ты подумал, я и вправду расхныкался! Эх, Никита Романыч, легко ж тебя провести! Ну, выпьем
же теперь про наше знакомство. Коли поживем вместе, увидишь, что я не такой,
как ты думал!
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы
же и повздорили немного,
а порванную веревку
как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана,
а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела, чтобы царь и его и вас не простил!
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас
же усмехнулся и растянул рот до самых ушей,
а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение,
как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою,
а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал,
а только повторил, усмехаясь...
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай
же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на тебя ничего,
а грехи-то у меня с тобою одни!
Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом!
А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
— Борис, — сказал он Годунову, — тому скоро два года, я боярина Дружину за такой
же ответ выдал тебе головою. Но, видно, мне пора изменить мой обычай. Должно быть, уж не мы земским,
а земские нам будут указывать! Должно быть, уж я и в домишке моем не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и бежать с людишками моими куда-нибудь подале! Прогонят они меня отсюда, калику перехожего,
как от Москвы прогнали!
— Да, — продолжал спокойно Иоанн, — боярин подлинно стар, но разум его молод не по летам. Больно он любит шутить. Я тоже люблю шутить и в свободное от дела и молитвы время я не прочь от веселья. Но с того дня,
как умер шут мой Ногтев, некому потешать меня. Дружине, я вижу, это ремесло по сердцу; я
же обещал не оставить его моею милостию,
а потому жалую его моим первым шутом. Подать сюда кафтан Ногтева и надеть на боярина!
—
Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя!
Каких шуток не перешучено на Руси, с тех пор
как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника,
а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
В тот
же самый день царь назначил казнить Вяземского и Басманова. Мельник
как чародей осужден был к сожжению на костре,
а Коршуну, дерзнувшему забраться в царскую опочивальню и которого берегли доселе на торжественный случай, Иоанн готовил исключительные, еще небывалые муки. Той
же участи он обрек и Морозова.
— Государь, — ответил Серебряный скромно, — из тюрьмы ушел я не сам,
а увели меня насильно станичники. Они
же разбили ширинского мурзу Шихмата, о чем твоей милости, должно быть, уже ведомо. Вместе мы били татар, вместе и отдаемся на твою волю; казни или милуй нас,
как твоя царская милость знает!
— Слушаю, батюшка, слушаю, да ты уж не опасаешься ли, чтоб она постриглась? Этого не будет, батюшка. Пройдет годок, поплачет она, конечно; без этого нельзя;
как по Дружине Андреиче не поплакать, царствие ему небесное!
А там, посмотри, и свадьбу сыграем. Не век
же нам, батюшка, горе отбывать!