Неточные совпадения
«Ах ты, физик проклятый, думаю; полагаешь, я тебе теплоух дался?» Терпел я, терпел, да и не утерпел, встал из-за стола да при все честном народе и бряк ему: «Согрешил я, говорю, перед тобой, Фома Фомич, благодетель; подумал было, что ты благовоспитанный человек,
а ты, брат, выходишь такая
же свинья,
как и мы все», — сказал, да и вышел из-за стола, из-за самого пудинга: пудингом тогда обносили.
— Да вы-то чего! — закричал я, в запальчивости снова обращаясь к мужикам. — Вы бы ему так все прямо и высказали. Дескать, эдак нельзя, Фома Фомич,
а вот оно
как! Ведь есть
же у вас язык?
В ту
же минуту добрая тетушка, Прасковья Ильинична, не вытерпела, бросила разливать чай и кинулась было ко мне лобызать меня; но я еще не успел ей сказать двух слов,
как тотчас
же раздался визгливый голос девицы Перепелицыной, пропищавшей, что «видно, Прасковья Ильинична забыли-с маменьку-с (генеральшу), что маменька-с требовали чаю-с,
а вы и не наливаете-с,
а они ждут-с», и Прасковья Ильинична, оставив меня, со всех ног бросилась к своим обязанностям.
— Вы уж изволите знать мою главную черту, благодетель: подлец, настоящий подлец! Ведь я,
как вхожу, так уж тотчас
же главную особу в доме ищу, к ней первой и стопы направляю, чтоб таким образом, с первого шагу милости и протекцию приобрести. Подлец, батюшка, подлец, благодетель! Позвольте, матушка барыня, ваше превосходительство, платьице ваше поцеловать,
а то я губами-то ручку вашу, золотую, генеральскую замараю.
— То-то, батюшка! Коли я шут, так и другой кто-нибудь тут!
А вы меня уважайте: я еще не такой подлец,
как вы думаете. Оно, впрочем, пожалуй, и шут. Я — раб, моя жена — рабыня, к тому
же, польсти, польсти! вот оно что: все-таки что-нибудь выиграешь, хоть ребятишкам на молочишко. Сахару, сахару-то побольше во все подсыпайте, так оно и здоровее будет. Это я вам, батюшка, по секрету говорю; может, и вам понадобится. Фортуна заела, благодетель, оттого я и шут.
—
А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт: комаринский мужик — экономический. Гм!.. Ну, что
же сделал этот экономический мужик? за
какие подвиги его так воспевают и… выплясывают?
Вы видите, например, что человек в простом, дружеском разговоре невольно выказал свои познания, начитанность, вкус: так вот уж вам и досадно, вам и неймется: «Дай
же и я свои познания и вкус выкажу!»
А какой у вас вкус, с позволения сказать?
Я
же, сударь, Фома Фомич, хотя и господский холоп,
а такого сраму,
как теперь, отродясь над собой не видывал!
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня идет дело, потому что они то
же говорят, что и вы, ту
же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня.
А так
как я бедная, ничтожная,
а так
как замарать меня ничего не стоит,
а они хотят женить его на другой, так вот и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу, для безопасности.
А ему когда скажут про это, то он тотчас
же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и кричат об этом; уж я предчувствую, что об этом.
— Сообразно? Но равны ли мы теперь между собою? Неужели вы не понимаете, что я, так сказать, раздавил вас своим благородством,
а вы раздавили сами себя своим унизительным поступком? Вы раздавлены,
а я вознесен. Где
же равенство?
А разве можно быть друзьями без такого равенства? Говорю это, испуская сердечный вопль,
а не торжествуя, не возносясь над вами,
как вы, может быть, думаете.
— Это правда, Фома; я все это чувствую, — поддакнул растроганный дядя. — Но не во всем
же и я виноват, Фома: так уж меня воспитали; с солдатами жил.
А клянусь тебе, Фома, и я умел чувствовать. Прощался с полком, так все гусары, весь мой дивизион, просто плакали, говорили, что такого,
как я, не нажить!.. Я и подумал тогда, что и я, может быть, еще не совсем человек погибший.
А так
как я не достану ничего службой, сам
же по себе ни на что не способен и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой.
—
А то
как же? именно так, именно самое великодушное дело! — вскричал Мизинчиков, разгорячаясь в свою очередь.
Ну,
какая ему жена Татьяна Ивановна? да и она с ним будет несчастна, потому что,
как хотите,
а ведь ее нужно
же будет тогда ограничить, чтоб она не бросала розанами в молодых людей.
— Признаюсь вам, — отвечал он, — этот вопрос для меня хуже самой горькой пилюли. В том-то и штука, что я уже открыл мою мысль… словом, свалял ужаснейшего дурака! И
как бы вы думали, кому? Обноскину! так что я даже сам не верю себе. Не понимаю,
как и случилось! Он все здесь вертелся; я еще его хорошо не знал, и когда осенило меня вдохновение, я, разумеется, был
как будто в горячке;
а так
как я тогда
же понял, что мне нужен помощник, то и обратился к Обноскину… Непростительно, непростительно!
— С восторгом согласился,
а на другой
же день, рано утром, исчез. Дня через три является опять, с своей маменькой. Со мной ни слова, и даже избегает,
как будто боится. Я тотчас
же понял, в чем штука.
А маменька его такая прощелыга, просто через все медные трубы прошла. Я ее прежде знавал. Конечно, он ей все рассказал. Я молчу и жду; они шпионят, и дело находится немного в натянутом положении… Оттого-то я и тороплюсь.
— Сейчас после чаю; да и черт с ними!
а завтра, увидите, опять явятся. Ну, так
как же, согласны?
— Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду сходились. Только они нас, верно, и выследили, — уж знаю, что выследили, и знаю, что тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уже ничего не было;
а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел,
какая нужда была: без этого
как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать,
а она уж там целый час сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что сообщить…
— Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось, из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла;
а она мне: «Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите», — и вдруг
как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! «Я, говорит, одного вас люблю и на за кого не выйду. Я вас уже давно люблю, только и за вас не выйду,
а завтра
же уеду и в монастырь пойду».
—
А нельзя ли не выгонять? Я, брат, так решил: завтра
же пойду к нему рано, чем свет, все расскажу, вот
как с тобой говорил: не может быть, чтоб он не понял меня; он благороден, он благороднейший из людей! Но вот что меня беспокоит: что, если маменька предуведомила сегодня Татьяну Ивановну о завтрашнем предложении? Ведь это уж худо!
— Тьфу ты пропасть! Да ты, батюшка, протри глаза-то, отрезвись хоть маленько, хоть для великого Божьего праздника! Знать, тебя еще за ужином вчера укачало, коли теперь еще бродит! С
каким Мизинчиковым? С Обноскиным,
а не с Мизинчиковым.
А Иван Иваныч Мизинчиков человек благонравный и теперь с нами
же в погоню сбирается.
—
А то
как же? — вскричал Бахчеев, встрепенувшись. — Уж я говорю, что в Мишино. Только теперь его в Мишине-то, может, уж Митькой звали, Обноскина-то! Еще бы три часа на дворе попусту прокалякали!
— Под опекой не состоит! — вскрикнул Бахчеев, немедленно на меня накидываясь. — Дура она, батюшка, набитая дура, —
а не то, что под опекой не состоит. Я тебе о ней и говорить не хотел вчера,
а намедни ошибкой зашел в ее комнату, смотрю,
а она одна перед зеркалом руки в боки, экосез выплясывает! Да ведь
как разодета: журнал, просто журнал! Плюнул, да и отошел. Тогда
же все предузнал,
как по-писаному!
—
А то
как же? Небось таскать с собой станет такое сокровище? Да на что она ему? оберет ее да и посадит где-нибудь под куст, на дороге — и был таков,
а она и сиди себе под кустом да нюхай цветочки!
— Это что? — закричала она. — Что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распоряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума, слава богу, Егор Ильич!
А ты, пентюх! — продолжала она вопить, набрасываясь на сына. — Ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее
же доме,
а ты рот разинул!
Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка,
а не молодой человек после этого!
— Так, так, друг мой. Но все это не то; во всем этом, конечно, перст Божий,
как ты говоришь; но я не про то… Бедная Татьяна Ивановна!
какие, однако
же, с ней пассажи случаются!.. Подлец, подлец Обноскин!
А, впрочем, что ж я говорю «подлец»? я разве не то
же бы самое сделал, женясь на ней?.. Но, впрочем, я все не про то… Слышал ты, что кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
— К вам теперь обращаюсь, домашние, — продолжал Фома, обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, — любите господ ваших и исполняйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и господа ваши.
А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот
же человек — образ Божий, так сказать, малолетний, врученный вам,
как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
— Теперь слушайте
же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. —
А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда
как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
«Для чего, наконец, — думал я, — для чего
же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице,
как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника,
а между тем втайне продолжать преступнейшее из намерений?» Нет, полковник, если кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна, то это вы сами, и одни только вы!
Настя то
же сейчас говорила, хотя, право, не знаю,
какие на ней-то грехи, потому что она ангел,
а не человек!