Неточные совпадения
— В таком случае, остерегитесь: Михайло Сергеич отличный игрок! —
продолжал сенатор, разумея под этим именем своего правителя дел,
с которым губернатор играл в пикет.
— Третие-с, —
продолжал советник все более и более
с озлобленными глазами, — это уж вы сами должны хорошо знать, и скажите, как он собирает оброк
с своих мужиков? По слухам, до смерти некоторых засекал, а вы, земская полиция, все покрывали у него.
Людмила, кажется, и не расслушала Марфина, потому что в это время как бы
с некоторым недоумением глядела на Ченцова и на Катрин, и чем оживленнее промеж них шла беседа, тем недоумение это увеличивалось в ней. Марфин, между тем, будучи весь охвачен и ослеплен сияющей, как всегда ему это казалось, красотой Людмилы,
продолжал свое...
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и
продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей русской поговорке: «души она — положим, мать, сестра, жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа
с ним, а между тем эта мать или жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
— И что ж в результате будет?.. —
продолжал он рассуждать. — По необходимости продашь себя какой-нибудь корове
с золотыми сосками.
— А между тем, ваше высокопревосходительство, —
продолжал Дрыгин
с тем же оттенком благородного негодования, — за эту клевету на меня я отозван от службы и, будучи отцом семейства, оставлен без куска хлеба.
— А вот это мне иногда представляется, —
продолжал Ченцов, уже вставая и отыскивая свою шляпу, — что со временем мы
с вами будем злейшие враги на смерть… на ножи…
Ченцов закусил себе губы и, отвернувшись от Людмилы, начал смотреть на Катрин, которая, видимо, уничтоженная и опечаленная, танцевала
с одним из самых щеголеватых сенаторских чиновников, но говорить
с своим кавалером не могла и только отчасти вознаграждена была, танцуя вторую кадриль
с Ченцовым,
с которым она тоже мало говорила, но зато крепко пожимала ему руку, чувствуя при этом, что он хоть
продолжал кусать себе усы, но отвечал ей тоже пожатием.
— Мне, во времена моей еще ранней юности, —
продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой возили
с нашей вакации в училище в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к одной деревне и всех нас свел в эту деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать в небольшой избенке вповалку на полу.
И вообще, —
продолжал Евгений
с несколько уже суровым взором, — для каждого хлыста главною заповедью служит: отречься от всего, что требуют от него церковь, начальство, общежитие, и слушаться только того, что ему говорит его внутренний голос, который он считает после его радений вселившимся в него от духа святого, или что повелевает ему его наставник из согласников, в коем он предполагает еще большее присутствие святого духа, чем в самом себе.
— Так и
с великими истинами! —
продолжал Евгений, уже снова усаживаясь на диван.
— Как и подобает кажинному человеку, — подхватил Иван Дорофеев, подсобляя в то же время доктору извлечь из кибитки gnadige Frau,
с ног до головы закутанную в капор, шерстяной платок и меховой салоп. — На лесенку эту извольте идти!.. —
продолжал он, указывая приезжим на свое крыльцо.
— Дурно тут поступила не девица, а я!.. — возразил Марфин. — Я должен был знать, —
продолжал он
с ударением на каждом слове, — что брак мне не приличествует ни по моим летам, ни по моим склонностям, и в слабое оправдание могу сказать лишь то, что меня не чувственные потребности влекли к браку, а более высшие: я хотел иметь жену-масонку.
— Однако надобно же вам что-нибудь предпринять
с собой?.. Нельзя так оставаться!.. —
продолжал Сверстов, окончательно видевший, до какой степени Егор Егорыч был удручен и придавлен своим горем.
Возражение это нисколько не сбивало капитана: он
продолжал упорно стоять на своем и вообще по многим вопросам расходился в своих мнениях
с Миропою Дмитриевною, причем в ней, сколько ни субтильна была ее фигура, всегда проглядывали некоторая практичность и материальность, а у здоровеннейшего капитана, напротив, поэзия и чувство.
— Сначала я ее, —
продолжала она, — и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу: в одной комнате сидит адмиральша, а в другой дочь, которая, вероятно, только что встала
с постели и стоит недалеко от окна в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, — и что это за красота у ней личико и турнюр весь — чудо что такое!
— Нет-с, я скоро уезжаю из Москвы, — проговорил, едва владея собою, Ченцов и быстро сошел вниз, причем он даже придавил несколько Миропу Дмитриевну к перилам лестницы, но это для нее ничего не значило; она
продолжала наблюдать, как Ченцов молодцевато сел на своего лихача и съехал
с ее дворика.
Егор Егорыч
продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться
с мыслями; когда же она наконец уселась, он ей прежде всего объяснил...
— Клянусь, что я не нуждаюсь, и вот вам доказательство! —
продолжала адмиральша, выдвигая ящик, в котором действительно лежала довольно значительная сумма денег: она еще
с неделю тому назад успела продать свои брильянты.
— История такого рода, —
продолжал он, — что вот в том же царстве польском служил наш русский офицер, молодой, богатый, и влюбился он в одну панночку (слово панночка капитан умел как-то произносить в одно и то же время насмешливо и
с увлечением).
— Если бы таких полковников у нас в военной службе было побольше, так нам, обер-офицерам, легче было бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и ушел от нее,
продолжая всю дорогу думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а еще более ее — полковник Марфин,
с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
— Да и другое! —
продолжала с упорством Юлия Матвеевна. — Для вас, разумеется, не секрет, что Валерьян очень дурной человек, и я бы никакой матери не посоветовала выдать за него не только дочери своей, но даже горничной.
— Чаша
с кровию Христовой и надпись: «redemptio mundi!» — искупление мира! —
продолжал Егор Егорыч, переходя в сопровождении своих спутников к южной стене. — А это агнец delet peccata — известный агнец, приявший на себя грехи мира и феноменирующий у всех почти народов в их религиях при заклании и сожжении — очищение зараженного грехами и злобою людского воздуха.
Да-с, —
продолжал капитан, — я там не знаю, может быть, в артиллерии, в инженерах, между штабными есть образованные офицеры, но в армии их мало, и если есть, то они совершенно не ценятся…
— Уезжаю!.. Я тут лишний!.. Не нужен!.. Но, —
продолжал он уже
с одушевлением и беря Сусанну за руку, — я прошу вас, Сусанна Николаевна, заклинаю писать мне откровенно, что будет происходить в вашей семье.
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! —
продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах
с моим покойным мужем и должна сказать, что не дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он, как и вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
— Доктора, доктора, madame Зудченко!.. Моя старшая дочь, Людмила, умирает! —
продолжала кричать
с крылечка адмиральша.
— За обедом князь, —
продолжал Крапчик, — очень лестно отрекомендовав меня Сергею Степанычу, завел разговор о нашем деле, приказал мне говорить совершенно откровенно. Я начал
с дела, лично меня касающегося, об одном раскольнике-хлысте Ермолаеве, который, по настоянию моему, посажен в острог и которого сенатор оправдал и выпустил.
— И она мне принесла невероятное известие, —
продолжал князь, разводя руками, — хотя правда, что Сергей Степаныч мне еще раньше передавал городской слух, что у Василия Михайлыча идут большие неудовольствия
с его младшей дочерью, и что она даже жаловалась на него; но сегодня вот эта старшая его дочь, которую он очень любит,
с воплем и плачем объявила мне, что отец ее услан в монастырь близ Казани, а Екатерина Филипповна — в Кашин, в монастырь; также сослан и некто Пилецкий [Пилецкий — Мартин Степанович Пилецкий-Урбанович (1780—1859), мистик, последователь Е.Ф.
—
С губернатором, —
продолжал Петр Григорьич: — граф больше не видится; напротив того, он недавно заезжал к дочери моей, непременно потребовал, чтобы она его приняла, был
с нею очень любезен, расспрашивал об вас и обо мне и сказал, что он
с нетерпением ждет нашего возвращения, потому что мы можем быть полезны ему советами. Из всего этого ясно видно, что нахлобучка его сиятельству из Петербурга была сильная.
— Когда же однако, —
продолжал он, — мы
с вами явимся на помощь к его сиятельству?
— Не любите ли, например, покушать много? —
продолжал Егор Егорыч
с доброю улыбкой.
— Учиться мне надобно, — вот что-с! —
продолжал майор.
Аггей Никитич между тем
продолжал сидеть
с понуренной головой.
— О, генерал-бас надобно долго и прилежно изучать! —
продолжала с одушевлением gnadige Frau.
— Сверстов также был масон! —
продолжала gnadige Frau все-таки
с осторожностью. —
С этого и началась их дружба. И я тоже масонка! — присовокупила она после некоторого молчания и немножко улыбаясь.
— Это я предчувствовала еще прежде, что меня и вызвало на нескромность, —
продолжала gnadige Frau
с чувством, — и я теперь прошу вас об одном: чтобы вы ни родным вашим, ни друзьям, ни знакомым вашим не рассказывали того, что от меня услышите!.. Даже Егору Егорычу не говорите, потому что это может быть ему неприятно.
— Это, как впоследствии я узнала, —
продолжала та, — означало, что путь масонов тернист, и что они
с первых шагов покрываются ранами и кровью; но, кроме того, я вижу, что со всех сторон братья и сестры держат обнаженные шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать
с собой и вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне...
— Он вам сам показывал их? —
продолжала gnadige Frau
с прежним недоумением.
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и начали ею быть!..
Продолжайте с тем же рвением, какое теперь у вас, учиться, молитесь, думайте, читайте указанные вам книги и потом выйдите замуж за масона!
Несмотря на все эти утешения и доказательства, Сусанна
продолжала плакать, так что ее хорошенькие глазки воспалились от слез, а ротик совершенно пересох; она вовсе не страшилась брака
с Егором Егорычем, напротив, сильно желала этого, но ее мучила мысль перестать быть девушкой и сделаться дамой. Как бы ни было, однако gnadige Frau, отпустив Сусанну наверх в ее комнату, прошла к Егору Егорычу.
— В таком случае, я начну прямо! —
продолжал Егор Егорыч. — Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и
с французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят мелкие политические интересы в свое учение, у нас — их нет! Сверх того, мы имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного делания!
— Я во всю жизнь мою, — снова
продолжал Ченцов, закурив при этом новую трубку табаку и хлопнув залпом стакан шампанского, — никогда не мог жить
с одной женщиной, и у меня всегда их было две и три!
— Но
с какой же стати он пришел вам в голову? —
продолжала с тем же недоумением Миропа Дмитриевна.
— А вы меня еще больше оскорбляете! — отпарировала ему Миропа Дмитриевна. — Я не трактирщица, чтобы расплачиваться со мной деньгами! Разве могут окупить для меня все сокровища мира, что вы будете жить где-то там далеко, заинтересуетесь какою-нибудь молоденькой (Миропа Дмитриевна не прибавила «и хорошенькой», так как и себя таковою считала), а я, —
продолжала она, — останусь здесь скучать, благословляя и оплакивая ту минуту, когда в первый раз встретилась
с вами!
— А как же говорят, —
продолжала Катрин
с перекошенной и злой усмешкою, — что ты хочешь новый каменный дом строить?
— Потом вот что, —
продолжала она, хлопнув перед тем стакана два шампанского и, видимо, желая воскресить те поэтические ужины, которые она когда-то имела
с мужем, — вот что-с!.. Меня очень мучит мысль… что я живу в совершенно пустом доме одна… Меня, понимаете, как женщину, могут напугать даже привидения… наконец, воры, пожалуй, заберутся… Не желаете ли вы перейти из вашего флигеля в этот дом, именно в кабинет мужа, а из комнаты, которая рядом
с кабинетом, вы сделаете себе спальню.
Проговорив это, Екатерина Петровна на мгновение остановилась, а потом снова
продолжала с небольшой улыбкой...
— Много еще у него разных надежд останется! —
продолжал насмешливо Тулузов. — Потом-с, вы хоть и помещица, но не имеете права нарушать брак и принадлежащую вам крестьянку, отняв у мужа, отдать вашему супругу; и зачем, спрашивается, вы это делаете? Ответ для каждого прост.
— Я прошу вас, —
продолжал Пилецкий, — об одном лишь: мне предстоит проезжать невдалеке усадьбы одного моего друга, Егора Егорыча Марфина, то не дозволите ли вы свернуть почтовым лошадям
с большой дороги и завезти меня к нему на именины? Расстояние всего десять верст, за каковые я готов заплатить хотя бы двойные прогоны.