Неточные совпадения
— Не для себя, полковник, не для себя, а это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. — Я для себя шагу в жизни моей не сделала, который бы трогал мое самолюбие; но для сына моего, —
продолжала она
с смирением в голосе, — если нужно будет поклониться, поклонюсь и я!.. И поклонюсь низенько!
При этом ему невольно припомнилось, как его самого, — мальчишку лет пятнадцати, — ни в чем не виновного, поставили в полку под ранцы
с песком, и как он терпел, терпел эти мученья, наконец, упал, кровь хлынула у него из гортани; и как он потом сам, уже в чине капитана, нагрубившего ему солдата велел наказать; солдат
продолжал грубить; он велел его наказывать больше, больше; наконец, того на шинели снесли без чувств в лазарет; как потом, проходя по лазарету, он видел этого солдата
с впалыми глазами,
с искаженным лицом, и затем солдат этот через несколько дней умер, явно им засеченный…
Имплев, оставшись вдвоем
с племянником,
продолжал на него ласково смотреть.
— Ну, теперь, сударыня, —
продолжал Еспер Иваныч, снова обращаясь к Анне Гавриловне, — собери ты
с этого дивана книги и картины и постели на нем Февей-царевичу постельку. Он полежит, и я полежу.
— Да чего тут, —
продолжал он: — поп в приходе у нее… порассорилась, что ли, она
с ним… вышел в Христов день за обедней на проповедь, да и говорит: «Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!» Так вся церковь и грохнула.
— Какая она аристократка! — возразил
с сердцем Еспер Иваныч. — Авантюристка — это так!.. Сначала по казармам шлялась, а потом в генерал-адъютантши попала!.. Настоящий аристократизм, —
продолжал он, как бы больше рассуждая сам
с собою, — при всей его тепличности и оранжерейности воспитания, при некоторой брезгливости к жизни, первей всего благороден, великодушен и возвышен в своих чувствованиях.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился
с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все
продолжал приставать к нему
с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
С ним были знакомы и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда не выезжал и, точно так же, как в Новоселках,
продолжал больше лежать и читать книги.
— Мне жид-с один советовал, —
продолжал полковник, — «никогда, барин, не покупайте старого платья ни у попа, ни у мужика; оно у них все сопрело; а покупайте у господского человека: господин сошьет ему новый кафтан; как задел за гвоздь, не попятится уж назад, а так и раздерет до подола. «Э, барин новый сошьет!» Свежехонько еще, а уж носить нельзя!»
— В длину сцена будет, —
продолжал неторопливо Плавин, — для лесных декораций и тоже чтоб стоять сзади, сажени четыре
с половиной…
— Потом он
с теми же учениками, —
продолжал Павел, — зашел нарочно в трактир и вдруг там спрашивает: «Дайте мне порцию акрид и дивиева меду!»
Еспер Иваныч рассмеялся; девушка взглянула на мать; Павел
продолжал на нее смотреть
с восторгом.
— И вообразите, кузина, —
продолжал Павел, —
с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.
— Нет-с! — отвечал Ванька решительно, хотя, перед тем как переехать Павлу к Крестовникову, к нему собрались все семиклассники и перепились до неистовства; и даже сам Ванька, проводив господ, в сенях шлепнулся и проспал там всю ночь. — Наш барин, —
продолжал он, — все более в книжку читал… Что ни есть и я, Михайло Поликарпыч, так грамоте теперь умею; в какую только должность прикажете, пойду!
— В конторщики меня один купец звал! —
продолжал он врать, — я говорю: «Мне нельзя — у нас молодой барин наш в Москву переезжает учиться и меня
с собой берет!»
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее
продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти
с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— А я вот-с, —
продолжал Павел, начиная уже горячиться, — если
с неба звезды буду хватать, то выйду только десятым классом, и то еще через четыре года только!
— Это-то и дурно-с, это-то и дурно! —
продолжал горячиться Павел. — Вы выйдете титулярным советником, — обратился он снова к правоведу, — вам, сообразно вашему чину, надо дать должность; но вы и выучиться к тому достаточно времени не имели и опытности житейской настолько не приобрели.
— Государство ваше Российское, —
продолжал он почти со скрежетом зубов, — вот взять его зажечь
с одного конца да и поддувать в меха, чтобы сгорело все до тла!
— Все мы, и я и господа чиновники, —
продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем,
с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же оставалось
с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой экипаж и лошадей, чтобы она ехала сюда.
—
С вами, по-моему, —
продолжала Фатеева грустно-серьезным тоном, — она очень нехорошо поступала; она видела ваши чувства к себе, почему же она не сказала вам, что любит другого?
— Да, слышал-с, — отвечал Павел. В голосе его, против воли, высказалось неудовольствие, и Еспер Иваныч, как кажется, понял это, потому что больше об этом не
продолжал уже разговора.
— Вот не гадано, не думано! —
продолжала Анна Гавриловна, поуспокоившись. — Давно ли изволили приехать? — прибавила она, обращаясь
с своей доброй улыбкой к Павлу.
— Действительно, —
продолжал Павел докторальным тоном, — он бросился на нее
с ножом, а потом, как все дрянные люди в подобных случаях делают, испугался очень этого и дал ей вексель; и она, по-моему, весьма благоразумно сделала, что взяла его; потому что жить долее
с таким пьяницей и негодяем недоставало никакого терпения, а оставить его и самой умирать
с голоду тоже было бы весьма безрассудно.
— Справедливое слово, Михайло Поликарпыч, — дворовые — дармоеды! —
продолжал он и там бунчать, выправляя свой нос и рот из-под подушки
с явною целью, чтобы ему ловчее было храпеть, что и принялся он делать сейчас же и
с замечательной силой. Ванька между тем, потихоньку и, видимо, опасаясь разбудить Макара Григорьева, прибрал все платье барина в чемодан, аккуратно постлал ему постель на диване и сам сел дожидаться его; когда же Павел возвратился, Ванька не утерпел и излил на него отчасти гнев свой.
— Ты, однако, прежде хотел поступить на математический
с тем, чтобы идти в военную службу, —
продолжала Мари
с участием.
— Я к вам постояльца привел, —
продолжал Неведомов, входя
с Павлом в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол,
с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и лежала в постели.
— Д-да, — протянул тот. — Убранство комнат, —
продолжал он
с обычной своей мягкой улыбкой, — тоже, как и одежда, может быть двоякое: или очень богатое и изящное — ну, на это у меня денег нет; а потом другое, составленное только
с некоторым смыслом, или, как вы очень ловко выразились, символическое.
— Его трудно переводить, — начал он неторопливо. — Я, впрочем, —
продолжал он
с полуулыбкой и потупляя несколько глаза, — думаю заняться теперь этим и перевести его «Ромео и Юлию».
— Ах, кстати, —
продолжал Неведомов, — тут
с вами желает очень познакомиться один господин.
— И он-с мне между прочим говорил, что вы великий актер, —
продолжал Салов. В голосе его как бы слышалась легкая насмешка.
— Вы знаете, он за нее в остроге сидел, —
продолжал Салов
с видимым уже удовольствием.
Потом, Неведомов сел рядом
с Марьеновским и
продолжал любовно смотреть на него; они перекинулись еще несколькими словами.
У Еспера Иваныча он
продолжал бывать очень редко, но и то делал
с величайшим усилием над собой — до того ему там было скучно.
— Как ходит? Ведь, грех, чай! —
продолжал Макар Григорьев
с крайним удивлением.
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович,
продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
— У меня написана басня-с, —
продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!..» Ну, как вы думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— В комедии-с, —
продолжал Александр Иванович, как бы поучая его, — прежде всего должен быть ум, острота, знание сердца человеческого, — где же у вашего Гоголя все это, где?
— А
с сыном вашим мы давно друзья, —
продолжала Фатеева.
— Когда все улягутся. Вот это окошечко выходит в залу; на него я поставлю свечу: это будет знаком, что я здесь, —
продолжала она по-прежнему тихо и скороговоркой. — А вот-с это — библиотека мужа! — произнесла она опять полным голосом.
— Во всяком случае, —
продолжала она, — я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять
с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым часам не спускала
с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он,
с своей стороны, тоже
продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил
с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему...
— «Посмотрите, —
продолжал он рассуждать сам
с собой, — какая цивилизованная и приятная наружность, какое умное и образованное лицо, какая складная и недурная речь, а между тем все это не имеет под собою никакого содержания; наконец, она умна очень (Фатеева, в самом деле, была умная женщина), не суетна и не пуста по характеру, и только невежественна до последней степени!..»
Придумывая, чтобы как-нибудь все это поправить, Павел
с месяц еще
продолжал m-me Фатеевой рассказывать из грамматики, истории, географии; но, замечая наконец, что Клеопатра Петровна во время этих уроков предается совершенно иным мыслям и, вероятно, каким-нибудь житейским соображениям, он сказал ей прямо...
— «Дворянство — слава моего государства», — говаривала она, — произнес
с улыбкой Марьеновский. — Не знаю, в какой мере это справедливо, —
продолжал он, — но нынешнему государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
— А скажите вот что-с! —
продолжал он. — Вы в министерстве внутренних дел служите… какого рода инвентари были там предполагаемы для помещичьих крестьян?
— Нет, теперь уж я сама на него сердита; если он не желает помириться со мной, так и бог
с ним!
С удовольствием бы, Вихров, я стала
с вами играть,
с удовольствием бы, —
продолжала она, — но у меня теперь у самой одно большое и важное дело затевается: ко мне сватается жених; я за него замуж хочу выйти.
— Как же, ведь очень весело это, —
продолжала, в свою очередь, Фатеева, — заставил меня, как дуру какую, читать на потеху приятелям своим… И какой сам актер превосходный, и какую актрису отличную нашел!.. Нарочно выбрал пьесу такую, чтобы
с ней целоваться и обниматься.
— Завтра мы
с тобой поедем в Парк к одной барыне-генеральше; смотри, не ударь себя лицом в грязь, —
продолжал Вихров и назвал при этом и самую дачу.
— Какие же взятки? — воскликнул генерал. — Нет-с, совсем нет-с! Это хозяйственная экономия — это так!.. Вы знаете что, —
продолжал Эйсмонд несколько уже даже таинственно, — один полковой командир показал в отчете в экономии пять тысяч… его представили за это к награде… только отчет возвращается… смотрят: представление к награде зачеркнуто, а на полях написано: «Дурак!».