Неточные совпадения
Не
сказав ему более ни слова, он пошел далее и в первой же небольшой гостиной, где на нескольких столиках играли в карты, остановился у
одного из них.
— Марфину спасибо, ей-богу, спасибо, что он так отделал этого нашего губернского маршала, —
сказал один из них, одетый в серый ополченский чапан, в штаны с красными лампасами, и вообще с довольно, кажется, честною наружностью.
— Не
сказал!.. Все это, конечно, вздор, и тут
одно важно, что хотя Марфина в Петербурге и разумеют все почти за сумасшедшего, но у него есть связи при дворе… Ему племянницей, кажется, приходится
одна фрейлина там… поет очень хорошо русские песни… Я слыхал и видал ее — недурна! — объяснил сенатор а затем пустился посвящать своего наперсника в разные тонкие комбинации о том, что такая-то часто бывает у таких-то, а эти, такие, у такого-то, который имеет влияние на такого-то.
— Странно!.. —
сказал он. — Граф до сегодня был у губернатора всего
один раз, отплачивая ему визит.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной
одним кончиком за петлю фрака, так она ему
сказала...
Здесь мне кажется возможным
сказать несколько слов об этой комнате; она была хоть и довольно большая, но совершенно не походила на масонскую спальню Крапчика; единственными украшениями этой комнаты служили: прекрасный портрет английского поэта Эдуарда Юнга [Юнг Эдуард (1683—1765) — английский поэт, автор известной поэмы «Жалобы или Ночные думы» («Ночи»).], написанный с него в его молодости и представлявший мистического поэта с длинными волосами, со склоненною несколько набок печальною головою, с простертыми на колена руками, персты коих были вложены
один между другого.
— Я думала, что не
один черт, а и вы это знаете, — проговорила Катрин, явно желая
сказать отцу дерзость.
— Пока достаточно написать
одному князю, — перебил Крапчика Егор Егорыч, — и, смотря, что он вам
скажет, можно будет отнестись и к другим лицам.
— Всего
один раз, и когда я его спросила, что он, вероятно, часто будет бывать у своих знакомых, так он
сказал: «Нет, я скоро уезжаю из Москвы!», и как я полагаю, что тут точно что роман, но роман, должно быть, несчастный.
— Ах, пожалуйста, оставьте нас, женщин, в покое!.. Мы совершенно иначе судим друг о друге!.. — вывертывалась Миропа Дмитриевна из прежде ею говоренного. — Но вы — мужчина, и потому признайтесь мне откровенно, неужели же бы вы, увлекшись
одним только хорошеньким личиком Людмилы и не
сказав, я думаю, с ней двух слов, пожелали даже жениться на ней?
— Очень рад, Сергей Степаныч, что вы урвали время отобедать у меня! —
сказал князь, догадавшийся по походке, кто к нему вошел в кабинет, а затем, назвав Крапчика, он
сказал и фамилию вновь вошедшего гостя, который оказался бывшим гроссмейстером
одной из самых значительных лож, существовавших в оно время в Петербурге.
—
Одним бы сокровищем вы больше всего меня осчастливили, —
сказал он, поникая головой, — если бы позволили списать портрет с себя для моей маленькой галереи.
— Что вам за дело до меня? — закричал было он; но в это время Антип Ильич, почтительно предшествуя, ввел в нумер к барину высокого старика в белом жабо и с двумя звездами, при
одном виде которого Крапчик догадался, что это, должно быть, какой-нибудь сановник, а потому мгновенно же исполнился уважения и некоторого страха; но Егор Егорыч
сказал прибывшему гостю довольно фамильярно...
— Как мало?.. Вы не видали, —
сказал ей Аггей Никитич, — а я раз, после
одной охоты в царстве польском — пропасть мы тогда дичи настреляли! — пятьдесят бекасов и куличков съел за ужином!
Избранники сии пошли отыскивать труп и, по тайному предчувствию, вошли на
одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули в это место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо
скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда
один из мастеров взял труп за руку, то мясо сползло с костей, и он в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
Великий мастер
сказал мне приветствие, после чего я стала
одним коленом на подушку, и они мне дали раскрытый циркуль, ножку которого я должна была приставить к обнаженной груди моей, и в таком положении заставили меня дать клятву, потом приложили мне к губам печать Соломона, в знак молчания, и тут-то вот наступила самая страшная минута!
— Поняла… —
сказала было сначала Сусанна протяжно, но потом уже скоро и голосом, явно трепещущим от радости, присовокупила: — Я, конечно, сочту за счастие быть женой Егора Егорыча и всю мою жизнь посвятить ему, но как мамаша, — я не знаю, — даст ли она согласие; она уже останется совершенно
одна, если я выйду замуж.
Одно, что они не знакомились ни с кем из соседей, да, признаться
сказать, и не с кем было, потому что близко от них никого не жило из помещиков; знакомиться же с чиновниками уездного города Катрин не хотела, так как они ее нисколько не интересовали, а сверх того очень возможно, что в их кругу могла найтись какая-нибудь хорошенькая дама, за которой ее Валерьян, пожалуй, приволокнется.
Не
сказав, впрочем, об этом мужу, Катрин проговорила с покорностью: «Как тебе угодно!», и Василий Иваныч с того же дня стал обедать за
одним столом с своими господами.
Пылкая в своих привязанностях и гневливая в то же время, она была
одной из тех женщин, у которых, как
сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
— Ждать так ждать! —
сказал с тем же невеселым лицом Егор Егорыч и затем почти целую неделю не спал ни
одной ночи: живая струйка родственной любви к Валерьяну в нем далеко еще не иссякла. Сусанна все это, разумеется, подметила и постоянно обдумывала в своей хорошенькой головке, как бы и чем помочь Валерьяну и успокоить Егора Егорыча.
— Нет, барин… Что ж это?.. Нет, нет! — повторила Аксинья. — Только, барин,
одно смею вам
сказать, — вы не рассердитесь на меня, голубчик, — я к Арине ходить боюсь теперь… она тоже женщина лукавая… Пожалуй, еще, как мы будем там, всякого народу напускает… Куда я тогда денусь с моей бедной головушкой?..
— Отлично придумала!.. О, моя милушка, душка моя! —
сказал Ченцов и начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и Людмилу, а затем Аксинья
одна уже добежала домой, так как Федюхино было почти в виду!
— Непременно! —
сказала Катрин, с
одной стороны, с удовольствием подумавшая, что Аксинья не утопилась от ее бесчеловечного распоряжения, а с другой — это мучительно отозвалось на чувстве ревности Катрин. «Таким образом, — думала она, — эта тварь совершенно заменяет теперь меня Валерьяну и, может быть, даже милей ему, чем когда-либо я была!» Но тут уж в Катрин заговорило самолюбие.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем лице и, наконец, по мужицким сапогам с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее
сказать, токовала густым басом и все в
один тон: «То-то-то!..
Оставшись
одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась в изложении своих мыслей и начала писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение,
сказала потом Тулузову...
— Те и другие
одно и то же, потому что мистики! —
сказал доктор.
— Женских, или, лучше
сказать, смешанных, лож было много!.. Спросите gnadige Frau, — она была принята в
одну из лож!
Так дело шло до начала двадцатых годов, с наступлением которых, как я уже
сказал и прежде, над масонством стали разражаться удар за ударом, из числа которых
один упал и на голову отца Василия, как самого выдающегося масона из духовных лиц: из богатого московского прихода он был переведен в сельскую церковь.
Отец Василий после того, засветив восковую свечку, прошел за стоявшие в
одном из церковных углов исповедальные ширмы, где что-то такое покопошился, и потом, выглянув из-за ширм,
сказал Сусанне Николаевне...
— К крестьянке
одной, —
сказала gnadige Frau, не совсем верившая, чтобы Ченцов от любви именно застрелился, и относившая это к тому, что он очень развратился и запутался в своих денежных делах.
В
одно утро, не
сказав никому ни слова, она отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем после постигшего Марфиных горя бывал у них почти ежедневно; но на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно все, что происходит с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
— Теперь я понимаю! — заговорила она, почти смеясь. — Это точно, что я раз
одному почтальону, хоть тут стояли и другие почтальоны,
сказала, что Аггей Никитич — начальник всех почтмейстеров, и пускай они его примут с уважением!
— Рыба вещь хорошая! — отозвался Лябьев, и, когда подана была бутылка портеру, он налил из нее два стакана и, указав на
один из них Максиньке,
сказал...
— Qui est се monsieur [Кто это Тулузов? (франц.).] Тулузов? —
сказали в
один голос Лябьев и Муза Николаевна.
— Гомер
сказал, что все вещи имеют два названия:
одно на языке богов, а другое на языке человеков.
— Нет, вы послушаетесь меня!.. Иначе я с вами ни
одного слова никогда не
скажу.
— Что это, Петр Александрыч, вы делаете? —
сказала она. — Теперь я ни
одному вашему слову не стану верить.
— Не думала я, Егор Егорыч, что вы будете так жестокосерды ко мне! —
сказала она со ртом, искаженным печалью и досадой. — Вы, конечно, мне мстите за Валерьяна, что вам, как доброму родственнику, извинительно; но вы тут в
одном ошибаетесь: против Валерьяна я ни в чем не виновата, кроме любви моей к нему, а он виноват передо мной во всем!
— Нет, уж ты можешь покупать себе крепостных крестьян у кого тебе угодно, только не у меня… Я раз навсегда тебе
сказала, что ни
одной копейки не желаю более проживать из состояния покойного отца.
Муза, конечно, кроме невыносимой тоски, стремилась к
одному: скорее увидеть и обнять мужа,
сказать ему, что нисколько не винит его и что, чем бы ни решилась его участь, она всюду последует за ним.
— Поет общий хор, —
сказал он и начал играть, стараясь, видимо, подражать нестройному татарскому пению; но русская натура в нем взяла свое, и из-под пальцев его все больше и больше начали раздаваться задушевные русские мотивы. Как бы рассердясь за это на себя, Лябьев снова начал извлекать из фортепьяно шумные и без всякой последовательности переходящие
один в другой звуки, но и то его утомило, но не удовлетворило.
И Углаков подал сказанную записку Лябьевой, которая была в восторге от подобного разрешения. Сам же m-r Пьер рассчитывал, кажется, поехать назад в
одном экипаже с Сусанной Николаевной, но та, вероятно, заранее это предчувствовавшая, немедля же, как только они вышли от Лябьева,
сказала...
— Вздор это! — отвергнул настойчиво Тулузов. — Князя бил и убил
один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник… Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах… Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало… Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого… Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все, что мы им
скажем. Полагаю, что таких людей у тебя еще нет под рукой?
— Ну, это наша полицейская тайна, — возразил частный пристав, — я могу
сказать одно, что все это дамы из высшего круга.
— Всего
одна деревня в двадцать душ, —
сказал надсмотрщик.
— Понимаю-с! — произнес, слегка мотнув головой, частный пристав. — Но вот еще осмелюсь спросить: в тот вечер, на который мы приехали с господином Тулузовым,
одно меня больше всего поразило, — все дамы и кавалеры были, с позволения
сказать, босиком.
«По ночам, говорит, ходит!» — «Не может быть», — говорит принец, и только он это слово
сказал, смотрим, из-за
одного пня мужичище высокий лезет!..
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею,
сказать: «Ты не скучай обо мне, потому что я не стою того и даже не знаю, буду ли я сама скучать о тебе!» Все эти оттенки, разумеется, как цвета преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в
одном решении...
— От меня-с, потому что подозрение касательно личности господина Тулузова мне
одному принадлежало, или, точнее
сказать, для
одного меня составляет твердое убеждение! — постарался Сверстов выразиться несколько покрасноречивее.