Неточные совпадения
— Если бы у господина Марфина хоть на копейку
было в голове мозгу, так он должен
был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник
начал перечислять по пальцам) — еще
бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за то, когда Екатерина умерла, получил
в награду двести душ.
Валерьян
был принят
в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать
в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом ввели
в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов
начинал от себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться
в ноги великому мастеру, который при этом,
в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Ну, это, дядя, вы ошибаетесь! —
начал тот не таким уж уверенным тоном. — Золота я и
в царстве небесном пожелаю, а то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно
быть, все из старых монахинь…
— Он
был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен
был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели после
начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни
в руки Звездкина.
— Ваше высокопревосходительство! —
начал Дрыгин тоном благородного негодования. — Если бы я
был не человек, а свинья, и уничтожил бы
в продолжение нескольких часов целый ушат капусты, то умер бы, а я еще жив!
— Всему этому только улыбнутся
в Петербурге, —
начал было губернский предводитель, но, заметив, что Марфин готов
был вспетушиться, поторопился присовокупить: — Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что я вам доложу.
Катрин
была уверена, что божественный Ченцов (она иначе не воображала его
в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом
начале обеда неверен.
Сверстов,
начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов,
был назначен флотским врачом
в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою
в немецком языке,
в котором он
был отчасти слаб.
— Причиной тому
был отчасти и я по тому случаю, что
в этом именно уезде, где скопцы
начали открываться,
есть у меня небольшая усадьба, подаренная мне еще покойным благодетелем, императором Павлом…
— Скопцы, действительно, у нас
были в древности, — отвечал Евгений, — и
в начале нынешнего тысячелетия занимали даже высшие степени нашей церковной иерархии: Иоанн, митрополит киевский, родом грек, и Ефим, тоже киевский митрополит, бывший до иночества старшим боярином при князе Изяславе […князь Изяслав (1024—1078) — великий князь киевский, сын Ярослава Мудрого.]; но это
были лица единичные, случайные!..
Я
был мальчуган живой и подвижный; мне что-то не заспалось, и прежде всего я догадался, что нас из сеней снаружи, должно
быть, заперли, а потом
начинаю слышать
в соседней избе шум, гам, пение и топанье великое, и
в то же время вижу сквозь щель
в перегородке свет из той избы…
На этот крик Парасковья показалась
в дверях избы с огромной горящей лучиной
в руке, и она
была вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная и красивая баба
в ситцевом сарафане и
в красном платке на голове. Gnadige Frau и доктор вошли
в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть
в светец. Сверстов прежде всего
начал разоблачать свою супругу, которая
была заметно утомлена длинной дорогой, и когда она осталась
в одном только ваточном капоте, то сейчас же опустилась на лавку.
Сколько ни досадно
было Крапчику выслушать такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще за последнее время стал заметно пасовать перед Катрин, и не столько по любви и снисходительности к своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот
начал обнаруживать характер вряд ли не посердитей и не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик не мог не принимать
в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно с женою, не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а не ему.
— Вот видите-с, —
начал он, — доселе у меня
были управляющие из моих крепостных людей, но у всех у них оказывалось очень много родных
в имении и разных кумов и сватов, которым они миротворили; а потому я решился взять с воли управляющего, но не иначе как с залогом, который,
в случае какой-нибудь крупной плутни, я удержу
в свою пользу.
— Сражение под Красным между армиями Кутузова и Наполеона произошло 3-6 ноября 1812 года.] убит
был ее жених, после чего она
начала тосковать, по временам даже заговариваться, и кончила тем, что поступила
в монастырь, завещав
в него свое состояние.
Егор Егорыч, оставшись один, хотел
было (к чему он всегда прибегал
в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое время
начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются
в области сердца, или — точнее —
в солнечном узле брюшных нервов, то
есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч
был скоро выведен стуком, раздавшимся
в его дверь.
Егор Егорыч, став около фортепьяно, невольно
начал глядеть на Сусанну, и часто повторяемые священником слова: «мати господа моего», «мати господа вышняго», совершенно против воли его вызвали
в нем воспоминание об одной из множества виденных им за границей мадонн, на которую показалась ему чрезвычайно похожею Сусанна, — до того лицо ее
было чисто и духовно.
— Видите… —
начала она что-то такое плести. — Людмиле делают ванны, но тогда только, когда приказывает доктор, а ездит он очень неаккуратно, — иногда через день, через два и через три дня, и если вы приедете, а Людмиле
будет назначена ванна, то
в этакой маленькой квартирке… понимаете?..
Егор Егорыч слушал капитана весьма внимательно: его
начинало серьезно занимать, каким образом
в таком, по-видимому, чувственном и мясистом теле, каково оно
было у капитана, могло обитать столько духовных инстинктов.
— Я сейчас вам докажу! —
начала она со свойственною ей ясностью мыслей. — Положим, вы женитесь на восемнадцатилетней девушке; через десять лет вам
будет пятьдесят, а ей двадцать восемь; за что же вы загубите молодую жизнь?.. Жене вашей захочется
в свете
быть, пользоваться удовольствиями, а вы
будете желать сидеть дома, чтобы отдохнуть от службы, чтобы почитать что-нибудь, что, я знаю, вы любите!
— Бесспорно, что жаль, но приходить
в такое отчаяние, что свою жизнь возненавидеть, — странно, и я думаю, что вы еще должны жить для себя и для других, —
начала было она неторопливо и наставническим тоном, но потом вдруг переменила на скороговорку. — Утрите, по крайней мере, слезы!.. Я слышу, Сусанна идет!..
— Егор Егорыч, —
начал он, — бесспорно умен и самых высоких душевных качеств, но не думаю, чтобы
был осмотрителен и строг
в выборе своих друзей: очень уж он
в облаках витает.
Мне
начинает казаться, что
в этом мире не стоит ни о чем заботиться и надобно думать только о смерти и что
будет там за гробом.
Ее
начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более
будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда
в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее
в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно
было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
— Что это такое, скажите вы мне, — говорила она с настойчивостью и
начала затем читать текст старинного перевода книги Сен-Мартена: «Мне могут сделать возражение, что человек и скоты производят действия внешние, из чего следует, что все сии существа имеют нечто
в себе и не
суть простые машины, и когда спросят у меня: какая же разница между их
началами действий и
началом, находящимся
в человеке, то ответствую: сию разность легко тот усмотрит, кто обратится к ней внимательно.
«Приступим теперь к доводам, почему число четыре
есть число прямой линии: прежде всего скажу, что сие слово — прямая линия, принимаю здесь не
в общепринятом смысле, означающем то протяжение, которое кажется глазам нашим ровною чертою, а яко
начало токмо.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем
начала тревожиться, чтобы свадьба
была отпразднована как следует, то
есть чтобы у жениха и невесты
были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж
было взять их
в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об одном, чтобы свадьба скорее
была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда
в Москву.
— А эти столбы и мозаический пол взяты
в подражание храму Соломона; большая звезда означает тот священный огонь, который постоянно горел
в храме… —
начала было дотолковывать gnadige Frau, но, заметив, что Сусанна
была очень взволнована, остановилась и, сев с нею рядом, взяла ее за руку.
— Государь Александр Павлович, —
начал он, —
был один из самых острых и тонких умов, и очень возможно, что он бывал у madame Татариновой, желая ведать все возрастания и все уклонения
в духовном движении людей…
— Gnadige Frau, —
начал он, когда та ровно
в назначенный час вошла к нему, — вы
были два раза замужем и
были, как мне известно, оба раза счастливы; но… у вас не
было такой разницы
в летах!
— Я, Егор Егорыч, —
начала gnadige Frau с торжественностью, — никогда не считала счастием равенство лет, а всегда его находила
в согласии чувств и мнений с мужем, и с обоими мужьями у меня они
были согласны, точно так же, как и взгляды Сусанны Николаевны согласны с вашими.
Это
был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому дома,
в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и
в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что
было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда
начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя пальцем за ухом.
Воистину бог от века
был в теснейшем союзе с натурою, и союз сей не на чем ином мог
быть основан, как на том, что служит основанием всякого истинного союза и первее всего союза брачного, — разумею на взаимном самоотвержении или чистой любви, ибо бог, изводя из себя творение, на него, а не на себя, обращал волю свою, а подобно сему и тварная натура не
в себе, а
в боге должна
была видеть цель и средоточие бытия своего, нетленным и чистым сиянием божественного света должна
была она вечно питать пламенное горение своего жизненного
начала.
Ибо человек,
будучи одинаково причастен духа божия и стихийной натуры мира и находясь свободною душою своею посреди сих двух
начал, как некая связь их и проводник действия божия
в мире, тем самым имел роковую возможность разъединить их, уклонившись от божественного
начала и перестав проводить его
в натуру.
Ченцов
ел все это и
пил шампанское с великим удовольствием,
выпила и Катрин стакана два; глаза у нее после этого еще более разгорелись, и она, обняв мужа, хотела
было начать его целовать, но
в их маленьком флигеле послышались чьи-то негромкие шаги.
Начав после того почти каждый вечер играть с Тулузовым
в шашки, Ченцов все более и более убеждался, что тот, кроме своего ума и честности,
был довольно приятный собеседник, и
в силу того Валерьян Николаич однажды сказал жене...
— Отлично придумала!.. О, моя милушка, душка моя! — сказал Ченцов и
начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и Людмилу, а затем Аксинья одна уже добежала домой, так как Федюхино
было почти
в виду!
— Я теперь служу у Катерины Петровны, —
начал он, — но если Валерьян Николаич останутся
в усадьбе, то я должен
буду уйти от них, потому что, каким же способом я могу уберечь их от супруга, тем более, что Валерьян Николаич, под влиянием винных паров, бывают весьма часто
в полусумасшедшем состоянии; если же от него
будет отобрана подписка о невъезде
в Синьково, тогда я его не пущу и окружу всю усадьбу стражей.
Оставшись одна, она действительно принялась сочинять ответ мужу, но оказалось, что
в ответе этом наговорила ему гораздо более резких выражений, чем
было в письме Тулузова: она назвала даже Ченцова человеком негодным, погубившим себя и ее, уличала его, что об Аксюте он говорил все неправду; затем так запуталась
в изложении своих мыслей и
начала писать столь неразборчивым почерком, что сама не могла ни понять, ни разобрать того, что написала, а потому, разорвав с досадой свое сочинение, сказала потом Тулузову...
— Я видел плоды, которые
были последствием этого наития: одна дама, после долгого радения
в танцах, пении и музыке, весьма часто
начинала пророчествовать и очень многим из нас предсказывала будущее… Слова ее записывались и потом
в жизни каждого из нас повторились с невероятною точностью.
Так дело шло до
начала двадцатых годов, с наступлением которых, как я уже сказал и прежде, над масонством стали разражаться удар за ударом, из числа которых один упал и на голову отца Василия, как самого выдающегося масона из духовных лиц: из богатого московского прихода он
был переведен
в сельскую церковь.
Отец Василий сразу же перестал
пить и
начал заниматься сочинением истории масонства
в России.
— Понимаю, —
начала gnadige Frau, но не успела договорить своей мысли, потому что
в это время вошел Сверстов, только что вернувшийся из больницы и отыскивавший свою супругу. Войдя, он сразу же заметил, что обе дамы
были на себя не похожи. Растерявшись и сам от того, что увидел, он зачем-то сказал жене...
— Что я
буду иметь партию, и партию лучших людей
в губернии, это правда!.. —
начал было губернский предводитель.
— Думать долго тут невозможно, — сказал он, — потому что баллотировка назначена
в начале будущего года: если вы удостоите меня чести
быть вашим супругом, то я
буду выбран, а если нет, то не решусь баллотироваться и принужден
буду, как ни тяжело мне это, оставить службу вашего управляющего и уехать куда-нибудь
в другое место, чтобы устроить себе хоть бы маленькую карьеру.
— Про это рассказывают… —
начал было Аггей Никитич несколько таинственно, но тут же и позамялся. Впрочем, припомнив, как
в подобном случае поступил Мартын Степаныч, он повторил его фразу: — Я надеюсь, что здесь можно говорить все откровенно?
Доктору, кажется, досадно
было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он вышел из гостиной
в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и
в последнем случае глаза его загорались, и он
начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть
в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
Решившись отдать свою супругу под
начал и исправление, Аггей Никитич
в ту же ночь отправил с привезшим его ямщиком письмо к ней довольно лукавого свойства
в том смысле, что оно
было, с одной стороны, не слишком нежное, а с другой — и не слишком суровое.
Егор же Егорыч,
в свою очередь, тоже опасаясь, чтобы не очень уж расстроить Миропу Дмитриевну, не стал более продолжать и, позвонив, приказал вошедшему Антипу Ильичу пригласить
в гостиную Сусанну Николаевну, которая, придя и заметив, что Миропа Дмитриевна
была какая-то растерянная, подсела к ней и
начала расспрашивать, как той нравится после Москвы жизнь
в губернском городе.
Туда
в конце тридцатых и
начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и
начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал
в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что искусство должно
быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это
было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.