Неточные совпадения
На середине реки ей захотелось напиться, и для этого она вдруг опустила
голову; но Павел дернул поводьями и даже выругался: «Ну, черт, запалишься!» В такого рода приключениях он доезжает до села, объезжает там кругом церковной ограды, кланяется
с сидящею у окна матушкой-попадьею и, видимо гарцуя перед нею, проскакивает село и возвращается домой…
— Мне бог привел
с первого же раза в правую лопатку ему угодать; а тут он вертеться стал и
голову мне подставил, — толковал Сафоныч Кирьяну.
Вдруг из всей этой толпы выскочила, —
с всклоченными волосами,
с дикими глазами и
с метлою в руке, — скотница и начала рукояткой метлы бить медведя по
голове и по животу.
Тот встал. Александра Григорьевна любезно расцеловалась
с хозяйкой; дала поцеловать свою руку Ардальону Васильичу и старшему его сыну и — пошла. Захаревские,
с почтительно наклоненными
головами, проводили ее до экипажа, и когда возвратились в комнаты, то весь их наружный вид совершенно изменился: у Маремьяны Архиповны пропала вся ее суетливость и она тяжело опустилась на тот диван, на котором сидела Александра Григорьевна, а Ардальон Васильевич просто сделался гневен до ярости.
— Придет-то придет, — не к кому и некому будет приехать!.. — подхватил полковник и покачал
с грустью
головой.
Еспер Иваныч одарил ту
с ног до
головы золотом.
Солдат ничего уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку. Выйди за ворота и увидев на
голове Вихрова фуражку
с красным околышком и болтающийся у него в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
Павел, как бы все уж похоронив на свете,
с понуренной
головой и весь в слезах, возвратился в комнаты.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов; на лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька,
с всклоченной
головой и
с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в свою темную конуру в каменном коридоре и лег там.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил
с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в
голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
Юноши наши задумали между тем дело большое. Плавин, сидевший несколько времени
с закрытыми глазами и закинув
голову назад, вдруг обратился к Павлу.
Бритую хохлацкую
голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую
голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал на
голову Павла и смазывал белилами
с кармином, под цвет человечьей кожи, так что пузырь этот от лица не было никакой возможности отличить; усы, чтобы они были как можно длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Вслед за этой четой скоро наполнились и прочие кресла, так что из дырочки в переднем занавесе видны стали только как бы сплошь одна
с другой примкнутые
головы человеческие.
Павел подумал и сказал. Николай Силыч,
с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз
головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из гимназии. Директор, очень добрый в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав совет учителей и бледный,
с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд в древних Афинах, в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили
головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
Павел не мог довольно налюбоваться на нее, когда она сидела у окна,
с наклоненною
головой, перед пяльцами.
читал он, кивая
с грустью в такт
головою и сам в эти минуты действительно искреннейшим образом страдал.
Народ в церкви остался
с наклоненными
головами.
«Неужели это, шельмец, он все сам придумал в
голове своей? — соображал он
с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве — и только в этом случае не стал бы откладывать и сберегать денег для него же.
— Нет, не то, врешь, не то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою
голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти
с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
Алена Сергеевна была старуха, крестьянка, самая богатая и зажиточная из всего имения Вихрова. Деревня его находилась вместе же
с усадьбой. Алена явилась, щепетильнейшим образом одетая в новую душегрейку, в новом платке на
голове и в новых котах.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув
головой, а потом всю дорогу ни слова не сказал
с сыном и только, уж как стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское стало!..
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в
голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе
с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
— Если завтра, так, конечно, теперь же надо приготовить, — проговорил он и затем, церемонно раскланявшись
с Павлом и мотнув
с улыбкою
головой Фатеевой, вышел.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В
голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра,
с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти
головой отворил дверь и вышел. Через несколько минут после того он вошел,
с всклоченной
головой и
с измятым лицом, к Павлу.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что все эти слухи были одни только пустяки, вдруг промелькнула в
голове Павла, так что он в комнату дяди вошел
с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и
с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
Через несколько минут в комнату вошла, слегка тряся
головой, худощавая старушка
с лицом, похожим на печеное яблоко.
— И прекрасно сделала: не век же ей было подставлять ему свою
голову! — произнес Павел серьезно. Он видел, что Анна Гавриловна относилась к m-me Фатеевой почему-то не совсем приязненно, и хотел в этом случае поспорить
с ней.
И профессор опять при этом значительно мотнул Вихрову
головой и подал ему его повесть назад. Павел только из приличия просидел у него еще
с полчаса, и профессор все ему толковал о тех образцах, которые он должен читать, если желает сделаться литератором, — о строгой и умеренной жизни, которую он должен вести, чтобы быть истинным жрецом искусства, и заключил тем, что «орудие, то есть талант у вас есть для авторства, но содержания еще — никакого!»
Вошли шумно два студента: один — толстый, приземистый,
с курчавою
головой,
с грубыми руками,
с огромными ногами и почти оборванным образом одетый; а другой — высоконький, худенький,
с необыкновенно острым, подвижным лицом, и тоже оборванец.
— Конечно! — подтвердил Неведомов. — А какую он теперь еще, кажется, затевает штуку — и подумать страшно! — прибавил он и мотнул
с грустью
головой.
— «Как бы хорошо гулять по этой поляне
с какою-нибудь молоденькою и хорошенькою девушкой, и она бы сплела из этих незабудок венок себе и надела бы его на
голову», — думалось ему, и почему-то вдруг захотелось ему любить; мало того, ему уверенно представилось, что в церкви у этого прихода он и встретит любовь!
Между тем двери в церковь отворились, и в них шумно вошла — только что приехавшая
с колокольцами — становая. Встав впереди всех, она фамильярно мотнула
головой полковнику но, увидев Павла, в студенческом,
с голубым воротником и
с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась: тот был столичная штучка!
Проговоря это, Александр Иванович значительно мотнул
головой полковнику, который,
с своей стороны, ничего, кажется, не нашел возразить против того.
«Так, значит, сегодня вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!» — подумал Павел и
с грустью склонил
голову. Встретиться
с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного.
«Она там», — подумал Павел и
с помутившейся почти совсем
головою прошел залу, коридор и вошел в чайную.
С этой, как бы омертвившей все ее существо, тоской и
с своей наклоненной несколько вниз
головой, она показалась Павлу восхитительною и великолепною; а Мари, в своем шелковом платье и в нарукавничках, подающая отцу лекарство, напротив того, возмущала и бесила Павла.
— Сделай милость, не догадался! — произнесла Фатеева, покачав
головой. — Ни один мужчина, — прибавила она
с ударением, — никогда не показал бы женщине такого большого участия без того, чтобы она хоть на капельку, хоть немножко да не нравилась ему.
— Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, — сказал Замин, — баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не то, что наш мужичок, —
с деготьком да луком.
Сам Салов,
с всклоченной
головою, в шелковом разорванном халате и в туфлях на босу ногу, валялся на мягком, но запачканном диване и читал.
Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать
с Плавиным о Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив
голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?
— А я за вами петушком, петушком! — сказал Петин, чтобы посмешить ее, но Клеопатра Петровна не смеялась, и таким образом обе пары разъехались в разные стороны: Вихров
с Анною Ивановною на Тверскую, а Клеопатра Петровна
с Заминым на Петровку. Неведомов побрел домой один, потупив
голову.
С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он начал почитывать кой-какие романы. Почти во все время университетского учения замолкнувшая способность фантазии — и в нем самом вдруг начала работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов в
голове довольно накопилось, и он сел и начал писать…
Затем в одном доме она встречается
с молодым человеком: молодого человека Вихров списал
с самого себя — он стоит у колонны, закинув курчавую
голову свою немного назад и заложив руку за бархатный жилет, — поза, которую Вихров сам, по большей части, принимал в обществе.
Он полагал, что те
с большим вниманием станут выслушивать его едкие замечания. Вихров начал читать:
с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский
с каким-то даже удивлением стал смотреть на Павла, когда он своим чтением стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, — когда молодая женщина
с криком убежала от мужа, — Замин затряс
головой и воскликнул...
Вихров в умилении и
с поникшей
головой слушал приятеля.
Я
с пятидесяти годов только стал ночи спать, а допрежь того все, бывало, подушки вертятся под
головой; ну, а тут тоже деньжонок-то поприобрел и стар тоже уж становлюсь.
— Слушаю-с, — отвечал тот и только что еще вышел из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно горячий пунш влил себе в горло, но этот прием, должно быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в углу в коридоре и несколько минут стоял, понурив
голову, и только все плевал по сторонам.
— А черт его знает! — отвечал тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая
головой в ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то
с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».