Жажда справедливости. Политические мемуары. Том I

Алексей Краснопивцев, 2013

Перед вами мемуары А.А. Краснопивцева, прошедшего после окончания Тимирязевки более чем 50-летний путь планово-экономической и кредитно-финансовой работы, начиная от колхоза до Минсельхоза, Госплана, Госкомцен и Минфина СССР. С 1981 по 1996 год он служил в ранге заместителя министра. Ознакомление с полувековым опытом работы автора на разных уровнях государственного управления полезно для молодых кадров плановиков, экономистов, финансистов, бухгалтеров, других специалистов аппарата управления, банковских работников и учёных, посвятивших себя укреплению и процветанию своих предприятий, отраслей и АПК России. В мемуарах отражена борьба автора за социальное равенство трудящихся промышленности и сельского хозяйства, за рост их социально-экономического благосостояния и могущества страны, за справедливое отношение к сельскому хозяйству, за развитие и укрепление его экономики.

Глава 3

Из Танеевки в Москву (1936–1970 гг.)

1. Немного о себе

Родился 17 сентября 1936 года на хуторе Танеевка, Медвенского района, Курской области.

Я — выпускник Волоконской средней школы, Больше-Солдатского района Курской области 1954 года. Вся моя жизнь посвящена делу развития сельского хозяйства Советского Союза и России.

Окончив в 1959 году экономический факультет Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева, я начал работать экономистом колхоза в Молдавии, затем там же — госинспектором по закупкам сельхозпродукции по Тараклийскому району.

1962–1965 годы аспирантура Всесоюзного НИИ экономики сельского хозяйства, по окончании которой я получил степень кандидата экономических наук, и с 1965 по 1971 год работа в Планово-экономическом Главке Минсельхоза СССР, в отделе экономики, цен и себестоимости.

Самая большая, интересная и счастливейшая пора моей жизни (в течение 17 лет) была связана с союзным Госпланом, где мне довелось быть начальником подотдела экономики в отделе сельского хозяйства, секретарем парткома, начальником сводного отдела агропромышленного комплекса.

В 1987–1990 годы работал заместителем председателя Госкомцен СССР, а в 1991–1996 годы пришлось быть заместителем министра финансов СССР и Российской Федерации.

За 25 лет, 1966–1990 гг., экономика Советского Союза и России выросла более чем в 3 раза: национальный доход в 3,3, продукция сельского хозяйства в 1,6 раза. Как было не радоваться, если и мой труд вливался в труд моей республики.

С 1991 года начался второй этап «перестройки». Как ни старался я, чтобы в условиях рыночного реформирования селу России был нанесен наименьший урон, за первые пять лет национальный доход страны оказался уполовинен. Даже более устойчивое сельское хозяйство сокращено на треть.

Нашему поколению, привыкшему мерить свое благополучие благополучием Родины по принципу “жила бы страна родная и нету других забот”, трудно смириться с этим, перенести издевательства над здравым смыслом. И мы ломаемся, уходим, не выдерживают сердца. С 1996 года я на пенсии, перенес три инфаркта, но до 2008 года трудился советником в Агропромбанке (СБС-АГРО), АВК «Эксима» и в Россельхозбанке.

Хочется сказать тем, кто остается на посту, что экономика, культура, нравственность нашей страны тяжело больны, ее кризис оказался затяжным. Но верьте, что придет время, Россия возродится из пепла, как птица Феникс. И оно уже начинает приходить. С этой верой работайте, живите, любите и побеждайте!

Крестьяне — соль земли русской. Недаром на первом советском червонце был отчеканен крестьянин с лукошком на груди, разбрасывающий семена.

Крестьянский быт был хорошим воспитателем. Ребенок в семье сызмальства воспитывался работником. С четырех-пяти лет птиц с огорода гоняли. Постарше становились, забот прибавлялось: траву косили, воду носили, хворост собирали, рыбу ловили, в лес по ягоды и грибы ходили. Приучались управляться с лопатой, вилами и топором. Привыкали все делать основательно, надежно, на совесть. Так была устроена жизнь на селе, практически никто за тобой ничего не доделает и не исправит. Вся надежда на себя, свои силы и сообразительность. Это потом очень пригодилось в жизни.

2. Ранние воспоминания из моей жизни и жизни моей Родины (1941–1954 гг.).

Как уже написано, родился я в соловьином краю. Видимо, от этого любовь к песне. Наши песни многообразны, как и жизнь. Из песни слов не выкинешь. Поэтому мои серьезные прозаические воспоминания будут перемежаться с песенными отрывками. Попытаюсь по ним проследить основные вехи в жизни нашей страны, да и моей. Они разбросаны по всем разделам воспоминаний. Чем дальше, тем меньше.

На свет я появился в семье тракториста. Отец мой Алексей Петрович Краснопивцев и мать Евдокия Емельяновна. Смутно припоминаю место, где это произошло. В основном, конечно, по рассказам родителей. Из раннего детства в памяти моей остались лишь отрывочные воспоминания.

В предвоенном мае 1941 года принес отцу, а он тогда уже заведовал мастерской Верхне-Реутчанской МТС, перекусить. После обеда легли на траву. Светило солнце. Отец показал мне казначейский билет — бумажный рубль. На нем был изображен шахтер. Тогда на деньгах и в песнях славили людей труда. Строили, пахали, любили. Чувствовалась и надвигающаяся гроза.

Помню позднюю осень сорок первого, как вместе с матерью и отцом, по непролазной грязи, на телеге мы перебирались к тетке со своими пожитками из Верхне-Реутчанской МТС на хутор Монастырский, что неподалеку от Танеевки. Было очень тоскливо и дождливо. Я тогда ничего не знал, что отец был оставлен для работы в тылу у врага, которой он занимался в 1941–1943 годах. Не узнал я ничего и позже, когда после освобождения Курской области летом 1943 года он начал принимать участие в восстановлении сначала Верхне-Реутчанской МТС, а затем с 1944 года Ширковской МТС Больше-Солдатского района, работая в ней старшим механиком до 1954 года, вплоть до его направления на учебу в техникум. Стали студентами, сын в академии, отец, сорокалетний механик-практик, в техникуме.

Как-то мы с отцом уже в после войны, летом 1947 года приехали на опушку леса близ Танеевки. Он сказал: «Смотри, вот здесь стояла хата, в которой ты появился на свет». Ни хаты, ни даже следов от печи и фундамента не было. Предо мной был небольшой прудик, затянутый густой тиной. На его берегах, сплошь заросших бурьяном и кустарником, ютились изломанные, замшелые, старые вишневые и яблоневые деревья с редкими плодами вишен и яблок.

Слова любимых песен 1936–1940 гг.

— Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек! Над страной весенний ветер веет, с каждым днем все радостнее жить, и никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить. Но сурово брови мы насупим, если враг захочет нас сломать, как невесту, Родину мы любим, бережем, как ласковую мать.

— Хорошо на московском просторе! Светят звезды Кремля в синеве. И как реки встречаются в море, так встречаются люди в Москве. Нас веселой толпой окружила, подсказала простые слова, познакомила нас, подружила в этот радостный вечер Москва. И в какой стороне я ни буду, по какой ни пройду я траве, друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве.

— Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля. Холодок бежит за ворот, шум на улицах сильней. С добрым утром, милый город, — сердце Родины моей! Кипучая, могучая, никем не победимая, страна моя, Москва моя, — ты самая любимая!

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор. Все выше, выше и выше стремим мы полет наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ.

— На границе тучи ходят хмуро, край суровой тишиной объят. У высоких берегов Амура часовые Родины стоят. Там живут, и песня в том порука, нерушимой, крепкою семьей три танкиста, три веселых друга — экипаж машины боевой.

— Спят курганы темные, солнцем опаленные, и туманы белые ходят чередой. Через рощи шумные и поля зеленые вышел в степь донецкую парень молодой.

— Нам ли стоять на месте! В своих дерзаниях всегда мы правы, труд наш есть дело чести, есть дело доблести и подвиг славы. К станку ли ты склоняешься, в скалу ли ты врубаешься, мечта прекрасная, еще не ясная, уже зовет тебя вперед. Нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды не облака. Пламя души своей, знамя страны своей мы пронесем через миры и века.

— Дайте ж в руки мне гармонь, чтоб сыграть страданье. Парень девушку домой провожал с гулянья. Шли они рука в руке, шли они до дому, а пришли они к реке, к берегу крутому.

— От колхозного вольного края свой привет мы тебе принесли, здравствуй, наша столица родная, здравствуй сердце советской земли!

— В степи под Херсоном высокие травы, в степи под Херсоном курган. Лежит под курганом, заросшим бурьяном, матрос Железняк, партизан. Веселые песни поет Украина, счастливая юность цветет. Подсолнух высокий, и в небе далекий над степью кружит самолет.

— По земле грохочут танки, самолеты петли вьют, о буденновской тачанке в небе летчики поют. И врагу поныне снится дождь свинцовый и густой, боевая колесница, пулеметчик молодой.

— Много песен над Волгой звенело, да напев был у песен не тот: прежде песни тоска наша пела, а теперь наша радость поет. Разорвали мы серые тучи, над страною весна расцвела, и, как Волга, рекою могучей наша вольная жизнь потекла. Красавица народная, как море, полноводная, как Родина, свободная, широка, глубока, сильна! Наше счастье, как май, молодое, нашу силу нельзя сокрушить, под счастливой советской звездою хорошо и работать и жить. Пусть враги, как голодные волки, у границ оставляют следы, не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды!

— Идем, идем, веселые подруги! Страна, как мать, зовет и любит нас. Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский, теплый женский глаз. Расти, страна, где волею единой народы все слились в один народ, цвети, страна, где женщина с мужчиной в одних рядах, свободная, идет! А ну-ка, девушки! А ну, красавицы! Пускай поет о нас страна, и звонкой песнею пускай прославятся среди героев наши имена!

— А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете и все на свете песенки слыхал. Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоет: «Кто весел — тот смеется, кто хочет — тот добьется, кто ищет — тот всегда найдет!» Спой нам, ветер, про славу и смелость, про ученых, героев, бойцов, чтоб сердце загорелось, чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов.

— Я девчонка молодая, что мне делать, как мне быть? Оттого я и страдаю, что не знаю, как любить: крепко любишь — избалуешь, мало любишь — отпугнешь, беспокойный — ты ревнуешь, а спокойный — нехорош. Видно, вкус мой изменился, что поделать мне с собой! Карий глаз вчера приснился, а сегодня — голубой. Трудно в маленьких влюбляться, как их будешь обожать: целоваться — нагибаться, провожать — в карман сажать. Если Волга разольется, трудно Волгу переплыть. Если милый не смеется, трудно милого любить. Без луны на небе мутно, а при ней мороз сильней. Без любви на свете трудно, а любить еще трудней.

— Отдыхаем — воду пьем, заседаем — воду льем. И выходит — без воды и ни туды и ни сюды!

— Лейся, песня, на просторе, не скучай, не плачь, жена. Штурмовать далеко море посылает нас страна. Курс на берег невидимый, бьется сердце корабля. Вспоминаю о любимой у послушного руля.

— Но однажды капитан был в одной из дальних стран и влюбился, как простой мальчуган. Раз пятнадцать он краснел, заикался и бледнел, но ни разу улыбнуться не посмел. Он мрачнел, он худел, и никто ему по-дружески не спел: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь, только смелым покоряются моря!»

— На закате ходит парень возле дома моего. Поморгает мне глазами и не скажет ничего. И кто его знает, чего он моргает.

— Все стало вокруг голубым и зеленым, в ручьях забурлила, запела вода. Вся жизнь потекла по весенним законам, теперь от любви не уйти никуда. Любовь от себя никого не отпустит: над каждым окошком поют соловьи. Любовь никогда не бывает без грусти, но это приятней, чем грусть без любви.

— Чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась, вьется надо мной. Милый в море, на просторе, в голубом краю, передай-ка, птица-чайка, весточку мою. Знай, мой сокол: ты далеко, но любовь — со мной, будь спокоен, милый воин, мой моряк родной.

— Знойная ночь перепутала все стежки-дорожки. Задорно звенят на зеленом овсе серебряные сережки. Над тихой гречихой, над гривой овса девичью разлуку поют голоса. Девчонке-подружке семнадцатый год, дружок у девчонки уходит во флот. Сирень цветет. Не плачь — придет. Твой милый, подружка вернется.

— Уходили, расставаясь, покидая тихий край. Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай.

— Нам песня строить и жить помогает, она, как друг, и зовет и ведет, и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет. И если враг нашу радость живую отнять захочет в упорном бою, тогда мы песню споем боевую и встанем грудью за Родину свою.

— Под солнцем горячим, под ночью слепою немало пришлось нам пройти. Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути! Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались ее голубые глаза…

— Если в край наш спокойный хлынут новые войны проливным пулеметным дождем, по дорогам знакомым за любимым наркомом мы коней боевых поведем!

— Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза, я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза. Ты в жаркое дело спокойно и смело иди, не боясь ничего! Если ранили друга — сумеет подруга врагам отомстить за него! Если ранили друга — перевяжет подруга горячие раны его.

— Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой. За далекой за Нарвской заставой парень идет молодой. Далека ты, путь — дорога. Выйди, милая моя! Мы простимся с тобой у порога, и, быть может, навсегда.

— Пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет, пусть он землю бережет родную, а любовь Катюша сбережет.

— Пройдет товарищ все фронты и войны, не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны.

— Ой, вы, кони, вы, кони стальные. Боевые друзья — трактора, веселее гудите, родные, — нам в поход отправляться пора! Мы с чудесным конем все поля обойдем — соберем, и посеем, и вспашем. Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим. Наглый враг, ты нас лучше не трогай. Не балуйся у наших ворот, не пуглив, справедливый и строгий, наш хозяин советский народ!

Всех песен, отражавших кипучую, «как море полноводную», жизнь народа нашей страны сороковых годов, и не припомнить, и не перепеть.

Наступил грозный 1941-й…

В память врезалась картина суровой зимы сорок первого. Тогда я впервые увидел продрогших завоевателей, в пилотках, повязанных палаточными платками, кутающих посиневшие руки в рукавах своих летних шинелей, бредущих по взгорку со стороны Танеевки к нашему хутору Монастырский. Мы, местная детвора, прилипли к окнам хатенок, наблюдая за этим. Колонна прошла через хутор.

Скажу, что все время, которое мы провели в фашистской оккупации, никто, ни мы, детвора, ни дедушки и бабушки, ни наши мамы и тети не сомневались, что враг будет изгнан с нашей земли, победа будет за нашим народом и его армией. Даже тогда, когда фашисты были у самой Волги, в Сталинграде.

Жаркое лето сорок третьего. Мы с матерью жили в землянке на хуторе около деревни Быканово Обоянского района, у дедушки по матери Алексеева Емельяна Егоровича и бабушки Федоры Емельяновны. Хутор был расположен километрах в двух-трех от Симферопольского шоссе, недалеко от Обояни. Ожесточенные сражения за нашу землю шли недели две, не стихая ни днем, ни ночью. Особенно сильные воздушные и танковые бои велись на шоссе около Обояни. После того, когда они закончились, мы с мальчишками пошли на место прошедших сражений и удивились: так много подбитых танков и пушек нам никогда видеть не приходилось. Влезешь на башню одного из подбитого танка, посмотришь вдаль, и до самого горизонта видна покореженная техника, как будто ее специально сюда на смерть сгоняли.

И опять нахлынули слова любимых песен 1941–1945 гг.

— Грустные ивы склонились к пруду, месяц плывет над водой. Там, у границы, стоял на посту ночью боец молодой. В грозную ночь он не спал, не дремал, землю родную стерег. В чаще лесной он шаги услыхал и с автоматом залег. Черные тени в тумане росли. Туча на небе темна… Первый снаряд разорвался вдали, так началася война. Трудно держаться бойцу одному, трудно атаку отбить. Вот и пришлось на рассвете ему голову честно сложить.

— Споемте, друзья, ведь завтра в поход уйдем в предрассветный туман. Споем веселей, пусть нам подпоет седой боевой капитан. Прощай, любимый город! Уходим завтра в море. И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой.

— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой с фашистской силою темною, с проклятою ордой. Не смеют крылья черные над Родиной летать, поля ее просторные не смеет враг топтать! Пусть ярость благородная вскипает, как волна, идет война народная, священная война!

— Мы запомним суровую осень, скрежет танков и отблеск штыков. И в веках будут жить двадцать восемь самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица, золотая моя Москва!

— Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза. Ты сейчас далеко-далеко, между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага.

— И врага ненавистного крепче бьет паренек за советскую Родину, за родной огонек.

— Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь. И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

— На вольном, на синем, на тихом Дону походная песня звучала. Казак уходил на большую войну, невеста его провожала. Будь смелым, будь храбрым в жестоком бою, за русскую землю сражайся. И помни про Дон, про невесту свою, с победой домой возвращайся.

— Ты увидел бой, Днепр отец-река, мы в атаку шли под горой. Кто погиб за Днепр, будет жить века, коль сражался он, как герой. Из твоих стремнин ворог воду пьет, захлебнется он той водой. Славный день настал, мы идем вперед и увидимся вновь с тобой.

— Прощайте скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет. Мы вышли в открытое море, в суровый и дальний поход. Нелегкой походкой матросской идем мы навстречу врагам, а завтра с победой геройской к скалистым придем берегам. Хоть волны и стонут, и плачут, и плещут на борт корабля, но радостно встретит героев Рыбачий — родимая наша земля.

— За лесом пушки грохотали, клубился дым пороховой. Но мы столицу отстояли, спасли березу под Москвой. И с той поры на все угрозы мы неизменно говорим: «Родную русскую березу в обиду больше не дадим».

— И вот он снова прозвучал в лесу прифронтовом, и каждый слушал и молчал о чем-то дорогом. И каждый думал о своей, припомнив ту весну, и каждый знал: дорога к ней ведет через войну.

— О чем ты тоскуешь, товарищ моряк? Гармонь твоя стонет и плачет, и ленты повисли, как траурный флаг. Скажи нам, что все это значит? Друзья, свое горе я вам расскажу, от вас я скрываться не стану: незримую рану я в сердце ношу, кровавую, жгучую рану. Есть муки, которые смерти страшней, они мне на долю достались — над гордой и светлой любовью моей фашистские псы надругались. Рыдает и стонет по милой гармонь, она так любила трехрядку… Скорей бы услышать команду «Огонь!» и броситься в смертную схватку.

— Ой, туманы мои, растуманы, ой, родные леса и луга! Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага. Не уйдет чужеземец незваный, своего не увидит жилья. Ой, туманы мои, растуманы, ой родная сторонка моя!

— А смуглянка-молдавнка отвечала парню в лад: «Партизанский молдаванский собираем мы отряд. Нынче рано партизаны дом покинули родной, ждет тебя дорога к партизанам в лес густой». Раскудрявый клен зеленый, лист резной, здесь у клена мы расстанемся с тобой. Клен зеленый, да клен кудрявый, да раскудрявый резной.

— Шумел сурово Брянский лес, спускались синие туманы. И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны. В лесах врагам спасенья нет. Летят советские гранаты, и командир кричит им вслед: «Громи захватчиков, ребята!»

— Кто там улицей крадется, кто в такую ночь не спит? На ветру листовка бьется. Биржа-каторга горит. Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны, комсомольское подполье поднялось за честь страны.

— Друзья-моряки подобрали героя, кипела вода штормовая. Он камень сжимал посиневшей рукою и тихо сказал умирая: «Когда покидал я родимый утес, с собою кусочек гранита унес, затем, чтоб вдали от крымской земли о ней мы забыть не могли.

— По врагу стреляю метко, и зовут меня в строю то ли «детка», то ли «дедка» за бородку за мою. Но повсюду боевому бородатому стрелку и привет, как молодому, и почет, как старику. Парень я молодой, а хожу то с бородой, я не беспокоюся, пусть растет до пояса. Вот когда закончим битву, будем стричься, наряжаться, с милкой целоваться!

— Вот солдаты идут стороной незнакомой, всех врагов разобьют и вернутся до дому. Где задумчивый сад и плакучая ива, где родные леса, где родные леса да широкая нива.

— За них родных, за нежных любимых таких, строчит пулеметчик за белый платочек, что был на плечах дорогих.

— От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли, с «лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом сквозь огонь и стужу мы прошли. Без глотка, товарищ, песни не заваришь, так давай за дружеским столом выпьем за писавших, выпьем за снимавших, выпьем за шагавших под огнем.

— Полюбилась любовью такой, что вовек никогда не кончается. Вот вернется он с фронта домой и под вечер со мной повстречается. А тебя об одном попрошу — понапрасну мня не испытывай, я на свадьбу тебя приглашу, а на большее ты не рассчитывай.

— А кругом сады белеют, а в садах бушует май, и такой на небе месяц, хоть иголки подбирай. За рекой гармонь играет, то зальется, то замрет. Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет.

— Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая — заря моя вечерняя, любовь неугасимая!

— Снова замерло все до рассвета — дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно — на улице где-то одинокая бродит гармонь.

— С той поры, как мы увиделись с тобой, в сердце радость я, как солнышко, ношу. По-другому и живу я и дышу с той поры, как мы увиделись с тобой. Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни и хорошей, большой любви.

— А когда не будет Гитлера в помине, и когда к любимым мы придем опять, вспомним, как на запад шли по Украине. Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать — об огнях-пожарищах, о друзьях товарищах где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить. Вспомню я пехоту, и родную роту, и тебя за то, что дал мне закурить. Давай закурим по одной, давай закурим, товарищ мой!

— Что ты, Вася приуныл, голову повесил, ясны очи опустил, хмуришься, невесел? С прибауткой-шуткой в бой хаживал, дружочек. Что случилось вдруг с тобой, Вася-Василечек? Ой, милок, ой, Вася-Василек! Не к лицу бойцу кручина, места горю не давай. Если даже есть причина, никогда не унывай, места горю не давай, никогда не унывай!

— Боец средь дыма-пороха с тальяночкой дружил, и в лютой битве с ворогом медаль он заслужил. Пришло письмо летучее в заснеженную даль, что ждет, что в крайнем случае согласна на медаль. Играй, играй, рассказывай, тальяночка, сама о том, как черноглазая свела с ума.

— Ничего не говорила, только с нами до речки дошла. Посмотрела, как будто рублем подарила, посмотрела, как будто огнем обожгла. Первой роте сегодня ты ночью приснилась, а четвертая рота заснуть не могла.

— Пусть не легко до тебя дойти, я вернусь родная, жди и не грусти. С победой приеду, любовь твоя хранит меня в пути.

— Ведь завтра снова будет бой. Уж так назначено судьбой, чтоб нам уйти не долюбив, от наших жен, от наших нив. Но с каждым шагом в том бою нам ближе дом в родном краю. Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят, немного пусть поспят.

— Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой. Который год красавицы гуляют без ребят. Без нас девчатам кажется, что месяц сажей мажется, а звезды не горят. Зачем им зорьки ранние, коль парни на войне, в Германии, в Германии, в далекой стороне. Лети, мечта солдатская к дивчине самой ласковой, что помнит обо мне. Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей, фронтовой. Не тратя время попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой…

— Солнце скрылось за горою, затуманились речные перекаты, а дорогою степною шли с войны домой советские солдаты.

— Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, куда нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе на перекресток двух дорог, нашел солдат в широком поле травой заросший бугорок. Стоит солдат — и словно комья застряли в горле у него. Сказал солдат: «Встречай, Прасковья, героя мужа своего». Он пил солдат, слуга народа, и с болью в сердце говорил: «Я шел к тебе четыре года, я три державы покорил».

— День победы. Как он был от нас далек. Как в костре потухшем таял уголек. Пол-Европы пропахали, пол-земли, этот день мы приближали, как могли. Этот день Победы порохом пропах, это праздник со слезами на глазах, это праздник с сединою на висках. День Победы, день Победы, день Победы!

— Над тобою шумят, как знамена, годы наших великих побед. Солнцем славных боев озаренный, весь твой путь в наших песнях воспет. Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, тебе, любимая, родная армия, шлет наша Родина песню-привет!

3. Волоконская средняя школа (1944–1954 гг.).

Послевоенная жизнь. Вот уже минуло 67 лет, а кажется, что вчера это было.

Начало всех начал, которое позволило мне получить среднее образование, опыт взаимодействия с людьми, было положено в Волоконской средней школе Больше-Солдатского района.

Жил я тогда в Ширковской МТС, расположенной в бывшей усадьбе князя Баратынского. Представьте себе как бы «полуостров», окруженный с трех сторон глубокими и широкими (до километра) оврагами с относительно крутыми (до 40 градусов) склонами.

С одной стороны по дну оврага располагался перелесок, затем был сад, чуть ниже торфяное болото, из которого вытекала речушка, соединявшая свои струи с другой такой же безымянной речушкой, образуя уже речку, текшую влево в село Волоконск по дну более широкого оврага с одним относительно крутым и другим более пологим склонами.

С другой стороны в овраге тоже сначала шел перелесок, затем на противоположном «полуострову» склоне посаженный сосновый бор, который тянулся вплоть до самой низины, по которой протекала речка, поворачивая вслед за ней влево, в Волоконск.

Мыс «полуострова» по склонам и наверху был покрыт мелколесьем. За этими насаждениями располагался большой старый сад. И, наконец, в виде большого прямоугольника, в самом центре «полуострова» раскинулась территория МТС, окруженная вековыми дубами неимоверной высоты в полтора-два метра в диаметре. На этой площадке по периметру располагались дизельная электростанция, кузница, мастерские, включавшие в себя большой протяженностью метров сто-сто пятьдесят сарай, в котором ремонтировались тракторы, плуги, сеялки, автомобили и другая техника. Далее шли два-три дома, где жили несколько семей работников МТС, сельмаг. Затем поодаль располагалась нефтебаза. Перпендикулярно машинному сараю располагался склад запасных частей. Направо по часовой стрелке большой длинный жилой дом для нескольких семей директора МТС и его заместителя, главного агронома, старшего механика, и некоторых других работников. Еще раз направо, и прямоугольник замыкался административным зданием, в котором размещались директор, специалисты, бухгалтерия и красный уголок.

В центральной части прямоугольника располагалась площадка, на которой ровными рядами становили тракторы, автомобили, комбайны, плуги, культиваторы и сеялки.

Административное здание примыкало к уже упоминавшемуся саду на мысу. За жилым домом руководителей МТС тоже располагался большой старый сад.

Следует отметить, что более трети плодовых деревьев в садах было поломано или вырублено. Но удивлял подбор сортов. Помимо Антоновки и Белого налива, были чудесные Лимоновка и Красный воронец, разнообразные сорта вишни.

Что касается вековых дубов, то в 1943–1945 годах со многими из них пришлось расстаться. Они пошли на выжигание угля, без которого невозможно было управиться с ремонтом техники, так как каменного угля в годы войны не поступало.

Ранняя близость к технике делала со мной свое «черное» дело. Одежда моя почти не отличалась от трактористской, поскольку едва ли не все свободное время я проводил в ремонтных мастерских. За это от матери иногда влетало. Зато отец посвятил меня в тайны узлового ремонта тракторов. Я рано поехал за рулем на тракторе У-2 «Универсал» и на грузовой полуторке ГАЗ-АА. Летом я нередко неделю-вторую проводил в тракторном отряде со знакомыми механизаторам. Днем культивируем поля или занимаемся ремонтом, а ночью спим в шалаше на соломе, иногда под волчьи завывания. Эти волчьи концерты остались в памяти навсегда.

Вернемся к селу Волоконск и его средней школе. Чтобы попасть в него, нам, школьникам из МТС, требовалось пройти путь длиною около трех километров. Для этого надо было спуститься с «полуострова», пересечь низину и дальше продолжать путь в Волоконск по ней или по склону с сосновым лесом, повернув налево вслед за речкой, остававшейся по правую руку. Перед входом в село мы проходили мост через речку. После уроков шли обратно. И так весь учебный год с сентября по май-июнь, все десять лет. Ходили мы гурьбой, восемь-десять разновозрастных девчонок и мальчишек. Зимой иногда на лыжах, весной и осенью на велосипеде.

Поэтому, не случайно, я, впервые участвуя в 1953 г. в областных соревнованиях ДСО «Урожай», занял третье место в лыжной гонке и выполнил норму второго разряда, пробежав 10 км за 41 минуту.

Волоконская школа давала ее выпускникам надежную путевку в жизнь. Кроме учебы и физкультуры, мы занимались художественной самодеятельностью, участвовали в поддержании школьного сада и цветника, выпускали стенгазеты, отдавали много сил пионерской и комсомольской работе. Хорошо помню, как мне, комсомольскому секретарю школы, доводилось метельными дорогами водить вновь вступающих в комсомол ребят за 12 километров в райцентр для утверждения на бюро РК ВЛКСМ. Эта закалка пригодилась.

Как сейчас помню май сорок пятого года. Мы шли во вторую смену, ничего еще не зная, а навстречу нам шли ребята из первой, шумя и размахивая платками и сумками. По мере их приближения слышались радостные возгласы: «Война закончилась! Победа! Ура!».

Слова любимых песен школьных лет

— Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои. Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?

А фронтовики вместе с подрастающим поколением восстанавливали и строили новые села и города, пахали землю, растили хлеб, добывали руду, уголь, нефть и газ, варили чугун и сталь, делали машины, любили и растили детей, учились.

— Каким ты был, таким остался. Орел степной, казак лихой. Зачем, зачем ты снова повстречался, зачем нарушил мой покой? Свою судьбу с твоей судьбою пускай связать я не смогла, но я жила, жила одним тобою, я всю войну тебя ждала.

— Все, что нами пройдено, будет помнить Родина: милые, привольные советские края. Новыми надеждами молоды, как прежде, мы, потому что стариться нам некогда, друзья!

— Сюда мы ребятишками с пеналами и книжками входили и садились по рядам. Здесь десять классов пройдено, и здесь мы слово Родина впервые прочитали по складам.

— В стороне моей от края и до края снова слышатся напевы мирных лет. Краше моря и тебя, земля родная, для матроса ничего на свете нет.

— Ой, за волнами, бурей полными, моряка родимый дом, над крылечками дым колечками, и черемуха под окном. Ну, а главное, это славная, та, что всех милей собой, шлют улыбки ей волны зыбкие, ветер ластится штормовой! Синие очи далеких подруг! Ой, вы ночи, матросские ночи, только море да небо вокруг!

— Дождливым вечером, вечером, вечером, когда пилотам, скажем прямо, делать нечего, мы приземлимся за столом, поговорим о том, о сем и нашу песенку любимую споем. Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем, над милым порогом качну серебряным тебе крылом. Пускай судьба забросит нас далеко, пускай! Ты к сердцу только ни кого не допускай! Следить буду строго, мне сверху видно все — ты так и знай!

— От Волги до Дона — густые хлеба, судьба золотая, иная судьба. Сияют над степью огни городов, цветенье весенних вишневых садов.

— Где найдешь страну на свете краше Родины моей? Все края земли моей в расцвете, без конца простор полей! Светит солнышко на небе красное. Цветут сады, шумят поля. Россия вольная, страна прекрасная, советский край — моя земля!

— Пусть враги запомнят это, не грозим, а говорим: «Мы прошли, прошли с тобой полсвета, если надо, повторим». Солдаты в путь, в путь, в путь! А для тебя, родная, есть почта полевая. Прощай! Труба зовет, солдаты в поход!

— Всей земли народ пусть тревогу бьет: будем мир беречь! Встанем, как один, скажем: не дадим вновь войну зажечь! Мы за мир! И песню эту понесем, друзья, по свету. Пусть она в сердцах людей звучит: смелей, вперед, за мир! Не бывать войне-пожару, не пылать земному шару! Наша воля тверже, чем гранит.

— Все, что нами пройдено, будет помнить Родина: милые, привольные советские края. Новыми надеждами молоды, как прежде, мы, потому что стариться нам некогда, друзья!

— Весны своей огни навеки в душе сохрани, пускай они светятся, если вдруг встретятся облачные дни. Когда тверда рука и вера в победу крепка, туманы, как водится, быстро расходятся, тают облака. Так пусть душа поет и просится сердце в полет, в дорогу далекую, небо высокое к звездам нас зовет.

— На волге широкой, на стрелке далекой гудками кого-то зовет пароход. Под городом Горьким, где ясные зорьки, в рабочем поселке подруга живет.

— Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной. Встретишь вечерочком милую в садочке — сразу жизнь становится иной.

— В тумане скрылась милая Одесса — золотые огоньки. Не горюйте, ненаглядные невесты, в сине море вышли моряки.

— В городском саду играет духовой оркестр. На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест. Оттого, что пахнут липы и река блестит, мне от глаз твоих красивых взор не отвести. Прошел чуть не полмира я, с такой, как ты не встретился, подумать не додумался, что встречу я тебя.

— Жизнь моя, любовь моя с темными глазами! Где вы скрылись от меня, что случилось с вами? Или я обидел чем? Или что другое? Ах, любить красивую — век не знать покоя!

— То березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой!

— Куда бежишь, тропинка милая? Куда зовешь, куда ведешь? Кого ждала, кого любила я, уж не догонишь, не вернешь!

— Лучами красит солнышко стальное плотно. Без устали, без устали смотрю, смотрю в окно. Леса, равнины русские, пригорки да кусты, платформы деревянные, железные мосты. Любимая, знакомая, зеленая, бескрайняя, земля родная Родина! Привольное житье! Эх, сколько мною езжено, эх, сколько мною видено, эх, сколько мною пройдено, и все вокруг мое!

— Солнцу и ветру навстречу, на битву и доблестный труд, расправив упрямые плечи, вперед комсомольцы идут! Комсомольцы беспокойные сердца, комсомольцы все доводят до конца. Друзья, вперед нас жизнь зовет. Наша Родина кругом цветет!

— За весенние ночи, за родную страну да за карие очи я ходил на войну. Вы цветите пышнее, золотые края. Ты целуй горячее, дорогая моя! Эй, встречай, с победой поздравляй белыми руками покрепче обнимай.

— А дорога дальше мчится, пылится, клубится, а кругом земля дымится — чужая земля. Эх. Дороги… пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян. Край сосновый, солнце встает. У крыльца родного мать сыночка ждет.

— Ты земли едва касаешься, только травы шевелишь. Что ж ты птицам улыбаешься, на меня не поглядишь? Косы за плечи заброшены, очи звездами горят, а вокруг в лугах некошеных колокольчики звенят.

— Это чей там смех веселый? Чьи глаза огнем горят? Это смена комсомола — юных ленинцев отряд. Пионер, не теряй ни минуты, никогда, никогда не скучай! Пионерским салютом утром солнце встречай. Ты всегда пионерским салютом солнце Родины встречай!

— За дальнею околицей, за молодыми кленами мы с милым, расставаяся, клялись в любви своей. И было три свидетеля: река голубоглазая, березонька пушистая да звонкий соловей.

— Ягодиночка на льдиночке, а я на берегу. Брось, Андрюша, хворостиночку — к тебе перебегу. Мы с тобою постоим, я под крылышком твоим выслушаю скромную лекцию любовную. Я такого энергичного не видела нигде, в поцелуях симпатичного, отличного в труде. Люди знают — милый мой стратегический такой. Не зазря я бегаю за его стратегою.

— Любимую землю, великую землю, где мы родились и живем, мы Родиной светлой, мы Родиной милой, мы Родиной нашей зовем. И где бы не жил я, и что бы ни делал, я вечно пред нею в долгу. Любимую землю, великую землю я в сердце своем берегу.

— Легла роса, спустился вечер синий, доносит ветер через ширь лугов и запах свежей скошенной полыни, и эхо дальнее девичьих голосов. Легла роса, спустился вечер синий, а надо мной сияет, как всегда, звезда моих полей, звезда моей России, страны единственной прекрасная звезда.

— По берлинской мостовой снова едет верховой, про любовь свою к дивчине распевает так: «Хоть далеко синий Дон, хоть далеко милый дом. Но землячку и в Берлине повстречал казак…» Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки

— Мы вернулись домой в край советский родной. Вновь, как прежде, каштаны в цвету. И опять я вас жду. Вдоль бульваров мы идем и как в юности, поем. Севастопольский вальс, золотые деньки. Мне свет или в пути не раз ваших глаз огоньки. Севастопольский вальс помнят все моряки. Разве можно забыть мне вас, золотые деньки?

— Славься шахтеров племя, славься шахтерский труд. Мы покоряем время, Сталин наш лучший друг. Шахтеры первые всегда, шахтеры гвардия труда. Мы любим Родину свою — народов дружную семью.

— Есть город, который я вижу во сне. О, если б вы знали, как дорог, у Черного моря открывшийся мне в цветущих акациях город. Родная земля, где мой друг-одессит лежал, обжигаемый боем. Недаром венок ему Родиной свит и назван мой город героем, и назван мой город героем, у Черного моря!

— Ой, подруженьки, что я делаю, мне без милого нет житья. Все зовут меня в жизни смелою, а в любви оробела я. Как увижу вдали любимого, так навстречу к нему бегу, а как встретимся, ни единого слова вымолвить не могу.

— Дети разных народов, мы мечтою о мире живем. В эти грозные годы мы за счастье бороться идем. В разных землях и странах, на морях, океанах каждый, кто молод, дайте нам руки, друзья! Песню дружбы запевает молодежь. Эту песню не задушишь, не убьешь! Нам, молодым, вторит песне той весь шар земной. Эту песню не задушишь, не убьешь!

— Ой, ты Волга-река, голубое диво, до чего ж широка, до чего красива! Над волной голубой синяя прохлада. Мне с тобой, дорогой, повидаться надо.

— Как с боями шел в Берлин солдат время песне прогреметь! Много песен можно спеть подряд, но, сколько петь, да всех не спеть! Эх ты, ласточка-касатка быстрокрылая, ты, родимая сторонка наша милая!

— За заставами ленинградскими вновь бушует соловьиная весна. Где не спали мы в дни солдатские, тишина теперь, как прежде, тишина. Над Россиею небо синее. Небо синее над Невой. В целом мире нет, нет красивее Ленинграда моего.

— Колышется даль голубая, не видно вдали берегов. Мы с детства о море мечтаем, о дальних огнях маяков. И если опять над морями взовьется сражения дым, мы знаем, что Родина с нами, а с ней мы всегда победим! Летят белокрылые чайки, — привет от родимой земли. И ночью, и днем в просторе морском стальные идут корабли!

— Небосклон над тобой опрокинулся синий, плещут быстрые реки, вздыхают моря. Широко протянулась большая Россия — дорогая Отчизна твоя и моя. О тебе, светлоокой, моей зорьке красивой, на далекой границе вновь задумался я.

— Летят перелетные птицы ушедшее лето искать. Летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, родная моя сторона! Не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна.

— Много верст в походах пройдено по земле и по воде, но советской нашей Родины не забыли мы нигде. Вспоминаем очи карие, тихий говор, звонкий смех. Хороша страна Болгария, а Россия — лучше всех!

— Ой, цветет калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я, парня полюбила на свою беду: не могу открыться, слова не найду.

— На деревне расставание поют — провожают гармониста в институт, хороводом ходят девушки вокруг: «До свиданья, до свиданья, милый друг».

4. Студенческие годы в Тимирязевке (1954–1959 гг.)

Интересно и неожиданно, с первого взгляда, произошел выбор профессии. Почти весь период обучения в десятом классе я мучился вопросом, куда пойти учиться. И, наконец, как мне казалось, твердо решил поступать в МВТУ им. Баумана, на факультет электровакуумных приборов. Почему, я до сих пор не могу объяснить.

Но приключения начались с получения аттестата и золотой медали. Поскольку до этого никакого опыта в школе не было, то одновременно со всеми я аттестата не получил. Пришлось мне на велосипеде более чем за 70 километров ехать в Курск и получить в облоно по доверенности бланк аттестата и медаль. Вернувшись, я обошел всех членов госкомиссии, большинство которых уже были на каникулах, собрал необходимые подписи, получил свои документы и отослал их в МВТУ.

Через неделю я был впервые в Москве. Остановился у бывшего главного инженера Курского областного управления сельского хозяйства Ю.Н. Скибневского, который неоднократно бывал в нашей МТС и по обычаю ночевал у нас. Теперь он жил на улице Горького в доме напротив Моссовета и работал в Минсельхозе СССР.

В МВТУ я уже опоздал. Со мной для приличия провели собеседование и отказали. Я забрал свои документы, вечером пришел на квартиру и рассказал Юрию Николаевичу о своей неудавшейся попытке стать студентом самого престижного в те времена технического вуза. Юрий Николаевич внимательно выслушал меня и сказал: «Какого лешего ты «поперся» в этот элитный вуз? Шел бы по стопам отца, и все было бы в порядке. На Лиственничной аллее есть МИМЭСХ — Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Там таких ребят с радостью берут. Мой совет поезжай завтра туда. Ни пуха, ни пера!».

Назавтра я на 87-м автобусе добрался от Большого театра до самого конца Лиственничной аллеи, где на небольшой площади перед маленьким сквером с памятником Тимирязеву была его остановка. Сразу за сквером и трамвайными путями располагалось главное здание или 10-й корпус Тимирязевской академии. Я не мог не зайти в него. На первом этаже абитуриента встречал зал центральной приемной комиссии, где по периметру висели любовно подготовленные факультетские стенды. Я внимательно ознакомился с их содержанием. В каждом из них была краткая история факультета, ведущие академики, профессора и преподаватели (многие фамилии оказались знакомыми с детства). Раскрывалась студенческая жизнь. Приводились научные достижения и имена видных выпускников. Все это поражало мое воображение.

Особое внимание я обратил на стенд экономического факультета. В нем сообщалось, что факультет готовит экономистов-организаторов сельскохозяйственного производства широкого профиля, что его окончили М.И. Калинин, И.А. Бенедиктов, П.П. Лобанов и другие известные деятели нашего сельского хозяйства, о которых я много слышал и немного знал.

Ответ на вопрос, куда пойти учиться, наконец, был выяснен сам собой. Через неделю я прошел собеседование и был принят на экономический факультет Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева — ТСХА. Вместе со мной в 26 группе оказались более 20 парней и две девушки-гимнастки-комсомолки Мишутина Валя и Евтихина Лена.

О студенческих годах, кажется, можно рассказывать бесконечно. Одних фотографий той поры осталось пол-чемодана. Учеба в Тимирязевке была организована, на мой взгляд, блестяще. Мы изучили основы почти всех сельскохозяйственных наук. Лекции чередовались с семинарскими и практическими занятиями. Особо следует сказать о производственной практике. Она была организована таким образом, чтобы каждый студент за время практики мог поработать в сельскохозяйственных предприятиях трех-пяти разных природно-экономических зон.

Мы, например, со своей Валей успели поработать на первом курсе на уборке картофеля в учхозе «Батрачка» Ярославской области и заготовке сена в учхозе «Пламя» Московской области.

Отдельная страница связана с участием в уборке урожая 1956 года в целинном совхозе «Адамовский» Оренбургской области. Половина нашего второго курса свыше трех месяцев работала в одной из бригад совхоза. Сначала делали землянки из деревянных каркасов и тростниковых фашин, обмазанных глиной. Затем убирали вместе с совхозными механизаторами урожай и закладывали его на хранение в бурты на токах. Мы с Валей всю уборочную страду провели на прицепном копнителе к комбайну «Сталинец-6».

В сентябре мы с Пашей, моим наставником-трактористом пахали зябь на тракторе «ДТ-54». Я был оформлен к нему прицепщиком, а фактически работал сменщиком. Однажды во время ночной работы у меня при пахоте «солонцового блюдца» заглох трактор. Сразу все погрузилось в непроглядную темень, так как освещение работало от генератора. Идти некуда, до бригады километра три. Спичек нет. Ночью я никогда мотор не запускал. Теоретически знал, что сначала надо завести бензиновый пускач, затем с помощью двух рычагов попытаться привести в чувство дизель. Практически мне это обошлось не менее сорока минут, пока я нащупывал карбюратор пускача и находил шнур, попадая то и дело в потемках руками в горячий выпускной коллектор дизеля. Неописуемой была моя радость, когда дизель и генератор заработали, засветились лампочки, и я залез в кабину, поставил рычаг на секторе газа в положение, при котором трактор не должен глохнуть даже при пахоте солонца.

После третьего курса в 1957 году судьба забросила нас с Валей в колхоз «Родина» Белоглазовского района Алтайского края, что расположен в богатой пойме реки Чарыш. Дело в том, что в одной из центральных газет была помещена фотография доильной площадки «елочка», сделанная якобы в этом колхозе. Руководитель производственной практики Синюков М.И. поставил перед нами задачу поехать туда, провести хронометраж работы площадки. Так мы оказались в знаменитом колхозе, попали жить на кваритру к Владимиру Ерофеевичу Ефремову, брату Михаила Ерофеевича Ефремова, известного колхозного полевода, еще до войны прославившегося высокими урожаями пшеницы (до 60 ц/га). Никакой «елочки» в «Родине» не оказалось. Там был обыкновенный «тандем», смонтированный в летнем лагере для дойки коров.

Руководитель производственной практики перевел нас в Топчихинскую МТС, где в порядке эксперимента перед продажей техники колхозам организовывались единые тракторно-полеводческие бригады. В такой бригаде колхоза «Искра» я проработал все лето. Валя была в соседнем колхозе, расположенном в селе с хорошим названием Малиновка.

Преддипломную практику мы проходили в 1958 году в колхозе «Сталинский путь», что был на реке Кубани, в станице Варениковская Крымского района Краснодарского края. Я работал в бригаде Д.А. Щербины, полнокровной бригаде, в которой выращивались рассадные и безрассадные помидоры, зеленый горошек, пшеница, подсолнечник и ячмень, табак и люцерна. У меня сохранились теплые воспоминания о дружном, работящем и певучем коллективе бригады. Параллельно я собирал материалы для дипломной работы об использовании основных производственных фондов в колхозах сырьевой зоны Крымского овощеконсервного комбината, которую впоследствии сделал.

Вернусь к моменту поступления в Тимирязевку. Помните про двух девушек-гимнасток-комсомолок. Так вот с первой из них Валей, Валентиной Федоровной, мы, спустя четыре года, осенью пятьдесят восьмого, поженились, еще через год начали свою трудовую жизнь.

Забегая вперед, скажу, что мне ни разу не пришлось сожалеть ни в выборе профессии, ни в выборе жены. Мы дружно живем и трудимся уже более полувека, вырастили двух сыновей Игоря и Максима. Есть внучки.

Слова любимых песен студенческой поры

— День завьюженный, морозный, все вокруг белым-бело. Едет парень в край колхозный на каникулы в село. Он все знает, понимает что, когда и где растет. Только одного не знает, как его дивчина ждет!

— У московских студентов горячая кровь, неподкупные души и светлые лица. От сибирских снегов, от днепровских садов собрались мы в твоих общежитьях, столица! Увезем из столицы мы в сердце своем вид высотного дома на старом Арбате, шумных улиц прибой, и дворцы под землей, и восторженный рокот галерки во МХАТе. Нам студенческих песен вовек не забыть, наш московский закон понесем мы по свету: коль дружить, так дружить, а любить, так любить, горячей и верней чем Ромео Джульетту.

— До встречи с тобою в час тихий заката был парень я просто огонь. Ты только одна, ты одна виновата, что вдруг загрустила гармонь.

— Оглянется каждый прохожий, завидя твой взгляд озорной. Ты в ситцевом платье похожа на яркий цветок полевой…

— По дорожке, где не раз ходили оба мы, я брожу, мечтая и любя. Даже солнце светит по-особому с той минуты, как увидел я тебя.

— До заката путь далек, шел я вдоль и поперек, все искал я ту, что в поле знает каждый стебелек. Вешним солнцем окроплен, расцветает в поле лен, ходит по полю девчонка, та, в чьи косы я влюблен.

— Гляжу в поля просторные, на нивы золотистые, а вижу брови темные, глаза твои лучистые.

— Если б в шутку ты спросила, я ответил бы всерьез, что на свете нет красивей золотых твоих волос! Загляну в глаза волжанке, нежным словом назову. Под березкой на полянке сядем рядом на траву. Соловей запел, защелкал. Прислонись к моей груди. Ой, ты, ноченька над Волгой, подожди не проходи!

— В любви надо действовать смело задачи решать самому, и это серьезное дело нельзя доверять никому!

— Родины просторы: горы и долины, в серебро одетый, зимний лес грустит. Едут новоселы по земле целинной, песня молодая далеко летит. Ой, ты, зима морозная, ноченька яснозвездная! Скоро ли я увижу мою любимую в степном краю? Вьется дорога длинная. Здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою!

— Когда взойдешь на Ленинские горы, захватит дух от гордой высоты. Во всей красе предстанет нашим взорам великий город сбывшейся мечты. Вдали огни сияют золотые, шумит над ними юная листва. Надежда мира, сердце всей России, Москва столица, моя Москва.

— Паренек с московскою гитарою и девчушка в мамином платке бродят дружной, неразлучной парою от столичных улиц вдалеке. Первой их любовью озаренные, ожили пустынные края. Это вам, романтики, Это вам, влюбленные, песня посвящается моя!

— Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить. Но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить.

— Мы с тобою не дружили, не встречались по весне. Но глаза твои большие весне дают покоя мне. Словно мне без их привета в жизни горек каждый час, словно мне дороги нету на земле без этих глаз.

— Не для тебя ли в садах наших вишни рано так начали зреть? Рано веселые звездочки вышли, чтоб на тебя посмотреть. Если б гармошка умела все говорить не тая! Русая девушка в кофточке белой, где ты, ромашка моя?

— Ветер тихой песнею над рекой плывет, дальними зарницами светится завод. Где-то поезд катится точками огня, где-то под рябинушкой парни ждут меня. Ой, рябина кудрявая, белые цветы, ой, рябина, рябинушка, что взгрустнула ты?

— Ой, красивы над Волгой закаты. Ты меня провожала в солдаты. Руку жала, провожала, провожала, провожала.

— Его я видеть не должна — боюсь ему понравиться. С любовью справлюсь я одна, а вместе нам не справиться!

— Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне, и ветки каштанов, парижских каштанов в окно заглянули ко мне. Кода поет далекий друг, теплей и радостней становится вокруг. И сокращаются большие расстояния, когда поет хороший друг!

— Когда поет в Москве Монтан, пустым становится студенческий карман, и сокращаются расходы на питание, когда поет в Москве Монтан (наш вариант).

— Пой, моя хорошая! Мы с тобою дожили до поры, загаданной нами по весне. И весной и летом думал я об этом, думал я о свадебном, о желанном дне.

5. Первые самостоятельные шаги от колхоза до Министерства сельского хозяйства СССР (1959–1970 гг.).

С приключений начиналась наша трудовая биография. Получив дипломы (Валя с отличием, я простой) и направления МСХ СССР, мы поехали в Кишинев. Минсельхоз Молдавии дал нам направление в Кагульский район. Из района нас направили в колхоз имени Кирова, в котором, по словам работника райсельхозуправления, были вакантными два места: плановика-экономиста и агронома. С утра приезжаем в колхоз, председателя уже нет, хотя он был предупрежден из района о нашем приезде. Весь день мы промаялись в ожидании. Из разговоров с людьми в конторе уяснили, что никаких вакансий в хозяйстве нет. Плановиком-экономистом работает четвертый год молодая женщина со средним специальным образованием, работает неплохо, собирается заочно получать высшее образование по специальности. Валю предполагалось принять на ее место. Мне предстояло принять обязанности агронома-виноградаря (я виноград видел только на практике в станице Варениковской) от специалиста, получившего образование в Кишиневском сельскохозяйственном институте и работающего в хозяйстве около десяти лет.

Вечером приехал Генчев, председатель, с полным, налитым лицом, этакий, как мне показалось, самоуверенный «богдыхан». Он, даже предварительно не поговорив с нами, открыл позднее заседание правления колхоза. Сказал, что предстоит обсудить один вопрос об освобождении плановика-экономиста и агронома-виноградаря и назначении вместо них молодых специалистов, приехавших из Москвы. Члены правления никаких возражений по предложенной повестке не высказали, видно, это здесь было не принято. Тогда попросил слова я. Коротко сказал, что так, с ходу у серьезных людей не принято решать кадровые вопросы. Как нам удалось узнать у колхозников, на обеих участках работают профессионально подготовленные специалисты, неплохо зарекомендовавшие себя и пользующиеся авторитетом у людей. У Генчева могут быть какие-либо замечания по их работе, именно эти замечания и можно обсуждать на правлении, чтобы помочь исправить. А не ломать с ходу человеческие судьбы, не менять их на незнакомых людей. Что касается меня, то я уж точно не подготовлен выполнять обязанности виноградаря потому, что, к сожалению, даже не представляю, что это такое. Поэтому мы от предложения работать в хозяйстве отказываемся и просим завтра отправить нас в Кагул. На этом обсуждение закончилось.

Назавтра мы с чемоданами (ведь собирались работать!) доехали на попутной машине в Кагул, объяснились в райсельхозуправлении и отбыли в Кишинев. У меня в кармане были адрес и записка к заместителю председателя Молдсовнархоза Титову от работника отдела кадров МСХ СССР, который вручал нам направления в Молдавию. «Если будет необходимость, обратитесь» — сказал он. Я и обратился к Титову, который мне сказал, что в совхозах совнархоза есть большая потребность в экономистах, и нас возьмут, если мы получим открепление от Минсельхоза республики, куда нас первоначально направили.

Пошли в Минсельхоз, побывали у кадровиков, первого замминистра В.В. Машталера и у министра С.П. Ефимова. Везде нас с пониманием выслушивали, говорили, что на кагульском колхозе свет клином не сошелся, предлагали другие варианты, но никакого согласия на открепление от Минсельхоза нам получить не удалось. Тогда мы решились на крайний шаг. Я позвонил в ЦК компартии Молдавии. Нас принял ответорганизатор Гречаный, выслушал, сказал, что правильно в Минсельхозе поступили, что не отдали свои кадры другим. Он тоже не сторонник поддерживать совнархозовский вариант. Вчера он вернулся из Тараклийского района. Там на пленуме райкома высказывалось соображение, что району еще как минимум нужно 18 экономистов для работы в колхозах. При этом в двух селах по два колхоза без экономистов. Выбирайте любое. Он посоветовал нам ехать в Тараклию и обратиться сразу в райком партии.

Мы послушались, сели на поезд и часам к семи утра были на станции Тараклия, а еще через час в райкоме. Второй секретарь Алексей Лукьянович Дубинин пришел на работу минут через десять. Он догадался, кто мы, пригласил нас к себе в небольшой кабинет и начал ознакомительную беседу, сказав, что через полчаса за нами приедут из села Копчак. Хозяин кабинета как-то сразу расположил к себе, расспросил нас про «кагульские приключения», задал другие вопросы и произвел на нас хорошее впечатление своим умением слушать, доступностью, откровенностью и душевностью. Через полчаса в кабинет вошел солидный, лет тридцати, представительный брюнет с копной черных волос на голове. Из под густых бровей смотрели умные глаза. «Николай Антонович Топалов, болгарин, главный бухгалтер гагаузского колхоза «Победа» села Копчак», — улыбаясь, представил вошедшего Дубинин. «В добрый путь!» — пожелал он нам на прощание.

Сели в председательскую «Волгу» с оленем на капоте и поехали в Копчак, что километрах в семи от райцентра. По пути Николай Антонович сказал, что, предварительно посовещавшись с председателем соседнего колхоза им. Чапаева С.К. Ангельчевым, они предлагают работать Вале главным экономистом этого колхоза, а мне на такой же должности в «Победе».

Мы положительно отнеслись к такому решению наших судеб, и с первых дней июля 1959 года с головой окунулись в работу по изучению и совершенствованию колхозной экономики. Жить мы стали на чапаевской территории.

Несколько слов о колхозе «Победа», который расположен в Буджакской степи на правобережье Днестра. Образован он был в 1948 году и представлял собой крепкое многоотраслевое среднее хозяйство юга республики. Он имел примерно шесть тысяч гектаров сельскохозяйственных угодий, в том числе около четырех тысяч пашни, 350 га виноградников и 150 га садов. Остальные площади были под сенокосами и пастбищами. На пашне выращивали пшеницу, ячмень, подсолнечник, кукурузу, люцерну и другие культуры. В хозяйстве также держали крупный рогатый скот, свиней, овец, птицу и даже кроликов, производили мясо, молоко, шерсть, яйца и мед.

Колхоз был хорошо обеспечен трудовыми ресурсами, которые жили в гагаузском селе Копчак и одна, в основном украинская, бригада была расположена в Кирилловке.

Председателем колхоза работал гагауз Дмитрий Афанасьевич Табунщик, имевший лишь начальное образование, но прекрасно знавший своих колхозников и сельское хозяйство. Это был опытный, тактичный и мудрый руководитель, умевший опираться на специалистов, бригадиров и заведующих ферм. На его примере я ясно осознал разницу между умом и образованием. Примерно половину своего времени он отдавал поддержанию порядка, организованности и дисциплины, а также перспективным вопросам внедрения нового, передового. У него была одна особенность. Он никогда на словах не возражал начальству, не спорил и ним, но делал почти все по-своему, руководствуясь собственными убеждениями, мнением колхозников и советами специалистов.

К моменту моего вступления в колхоз, в нем работало 7 специалистов с высшим и 12 человек со средним сельскохозяйственным образованием.

Свою работу в «Победе» я начал с разработки системы внутрихозяйственного расчета. До конца года мы совместно со специалистами, бригадирами и заведующими фермами разработали на основе внутренних планов хозрасчетные задания каждой производственной единице на 1960 год, которые в итоге содержали объем реализованной продукции и затраты на его производство (без оплаты и с оплатой труда). Бухгалтерия обеспечила перестройку оперативного учета по бригадам и фермам. Ежеквартально анализировались промежуточные итоги выполнения заданий. В конце года подводился общий итог, как то или иное подразделение справилось с заданием по объему реализации и затратам на него, корректировалась оплата труда. После обсуждения в бригаде или на ферме результаты рассматривались на заседании правления. Затем они утверждались в составе годового отчета на общем собрании.

Надо отметить, что наша бухгалтерия, вместе со специалистами и правлением, всегда обеспечивала проведение годового общего собрания в январе. Это было делом чести.

К сожалению, мне пришлось участвовать в составлении годовых отчетов только за 1959 и 1960 годы и планов на 1960 и 1961 годы. Работа нравилась, она приносила удовлетворение. Кроме растениеводческих и животноводческих отраслей, в хозяйстве была налажена переработка их продукции, велось капитальное строительство, имелся парк тракторов, комбайнов, сельскохозяйственных машин и автомобилей. Было где приложить руки и голову экономисту. Я рассчитывал после 7—10 лет работы в колхозе поступать в аспирантуру.

Но так, как рассчитывалось, не вышло. К 1961 году реформаторский зуд Хрущева еще не оставлял никого в покое. Он решил упразднить райсельхозуправления, эти штабы профессионального отраслевого управления сельским хозяйством на территориях районов. Вместо них создать госинспекции по закупкам сельскохозяйственной продукции и сырья, подчинив их напрямую Минзагу республики. Численность инспекций должна быть не более 5–6 человек. Говорилось, что надо выдвинуть туда наиболее авторитетных работников. По нашему району главным госинспектором был назначен А.Л. Дубинин.

Пригласил меня первый секретарь райкома А.Е. Володько к себе и вместе с Дубинным предложили подумать о переходе в инспекцию. Я сразу ответил, что к авторитетным работникам себя не отношу, слишком молод, второй год в партии. Во вторых, в колхозе я недавно, с работой только осваиваюсь, знакомлюсь с колхозниками и специалистами. Мне работа в хозяйстве нравится, и было бы опрометчиво менять место работы. В ответ мне были высказаны контраргументы и пожелание подумать над предложением.

Вернувшись в колхоз, я поговорил с Табунщиком, попросил его вступиться за меня. Мудрый Дмитрий Афанасьевич посоветовал мне самому отбиваться «до последнего патрона». Если ничего не выйдет, придется соглашаться. Член партии обязан соблюдать дисциплину, молодой он или с бородой.

Дня через три Дубинин приехал к нам, и опять завел беседу. Он сказал, что для служебных целей инспекторам выделено две автомашины без водителей. Кроме него утверждены еще две кандидатуры госинспекторов и бухгалтер-секретарь. Остался только я. Давай соглашайся. Я, естественно, повторил в более просторном изложении все мои доводы в пользу бессмысленности этого шага. На том и расстались.

На следующей неделе меня вызвали на бюро райкома. Выслушали все мои убедительные, как мне казалось, доводы против и…приняли решение рекомендовать ЦК республики утвердить меня на должность госинспектора.

12 апреля 1961 года утром я сидел в парикмахерской в Кишиневе, когда по радио объявили о запуске в космос первого человека Земли Юрия Алексеевича Гагарина, гражданина Союза ССР. В этот день бюро ЦК КПМ утвердило меня госинспектором по закупкам сельскохозяйственной продукции и сырья по Тараклийскому району. В мою зону вошло четыре хозяйства. В трех из них мое присутствие было излишне, так как там и без меня все шло хорошо по ранее налаженному и тщательно поддерживаемому порядку, достаточно было одного-двух посещений в месяц. А из четвертого — колхоза им. Мичурина, который был вторым хозяйством в Кангазе, я буквально не вылазил. Все в нем было почти такое, как во втором кангазском колхозе им. Ленина: плодородные земли, состояние посевов и виноградников, поголовье и продуктивность скота, техника, трудовые ресурсы, правление колхоза и партийная организация. А собирали продукции на 35–40 % меньше, чем соседи, хотя виды на урожай были примерно одинаковые. Присмотрелся, как убирали кукурузу и виноград. Выходили всеми семьями. Взрослые собранный урожай сдавали в общий котел, а старики и дети несли домой. Обращал на эти факты внимание парторганизации, правления колхоза. Они почти ничего не могли (или не хотели) сделать. Председатель был украинец, не местный. Он не опирался, как наш Табунщик, на широкий актив «гагаузской общественности» в деле наведения и поддержания организованности и дисциплины. Я неоднократно говорил об этом с председателем колхоза, но открытое воровство заканчивалось только вместе с уборочной.

Я видел никчемность своих усилий и решил поступать в аспирантуру. Володько ни в какую не хотел отпускать меня в очную. Тогда я попросил его отпустить хотя бы в заочную. Так мы с женой Валей (она к тому времени работала председателем райплана) оказались в Москве на сдаче экзаменов в аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института экономики сельского хозяйства. Пока мы сдавали экзамены, Хрущев успел разделить единую партию на две. Володько был избран первым секретарем Кагульского промышленного райкома, а Тараклийским сельским первым секретарем стала наш бывший третий секретарь Сибряева Вера Васильевна.

Валю по итогам приемных экзаменов сразу зачислили в очную аспирантуру, а меня определили в заочную целевую с возможностью перехода на очную.

Приехали мы в Тараклию. Переговорили с Сибряевой, не может ли она отпустить меня в очную аспирантуру. Она сказала: «Ребята! Вы сами видите, что творится. Думаю, самое время сейчас пойти учиться. Поэтому желаю вам успехов в учебе и дальнейшей работе. Надеюсь, что все образуется и встанет на свои места. Ни пуха, ни пера!».

Дубинина забрали к тому времени на работу в Кишинев. Мы попрощались с товарищами по работе в районе, заехали в свои копчакские колхозы «Победу» и им. Чапаева, поблагодарили за ту богатую школу, которую мы прошли там, за те знания и бесценный опыт, которые они дали нам на всю оставшуюся жизнь.

Слова любимых песен 1959–1965 гг.

— Мне хорошо, колосья раздвигая, прийти сюда вечернею порой. Стеной стоит пшеница золотая по сторонам тропинки полевой. И хорошо мне здесь остановиться, и, глядя вдаль подумать, помолчать. Шумит, шумит высокая пшеница, и ей конца и края не видать.

— Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает.

— Заправлены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз маршрут. Давайте-ка, ребята, присядем перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут. Я верю, друзья, караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды. На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы.

— Шумит, растет кудрявый клен, одной березке верен он. И лишь для клена каждый год березка стройная цветет.

— С тобою годы долгие без горя проживешь, с тобою, синеокая, нигде не пропадешь. Веселая и грустная, всегда ты хороша, как наша песня русская, как русская душа!

— Любовь жены в дороге согревает, а путь-дорога нас уводит вдаль.

1962–1965 гг. мы с женой провели в аспирантуре ВНИЭСХА, родили первого сына Игоря, защитили кандидатские диссертации.

Я часто вспоминаю своего научного руководителя в аспирантуре Боева Василия Романовича, руководителя отдела цен, а впоследствие директора ВНИИЭСХа, академика ВАСХНИЛ. В 1963 году, при первой нашей встрече он сказал мне: «Запомни, что марксистская истина о том, что город вырос на костях деревни, действительна и для социализма». В справедливости этой истины я многократно убеждался всю последующую жизнь, она по сути своей стала главным, определяющим стержнем моей планово-экономической работы на всех уровнях.

Тема моей диссертации «Вопросы выравнивания экономических условий повышения доходности колхозов» на примере Молдавской ССР. В ней исследовались различия природных и экономических условий производства колхозов республики, их влияние на результаты производства, себестоимость и рентабельность продукции, размещение и специализацию хозяйств, различия в накоплениях и оплате труда. Делались выводы, что для обеспечения нормальных условий воспроизводства хозяйствам, находящимся в различных объективных условиях производства, плановые и финансовые органы должны учитывать эти различия при планировании размещения государственных закупок и закупочных цен, при осуществлении мер по интенсификации производства (мелиорации, химизации и механизации) и регулировании экономики колхозов (финансировании, налогообложении и кредитовании).

Особенностью этого периода был взлет активности научных исследований проблем планового ценообразования. Я посещал всесоюзные конференции и сессии, посвященные теоретическим вопросам взаимосвязи цены и стоимости товаров, учету географического фактора при определении цен и другим вопросам. За два дня доводилось услышать столько, для чего требовались месяцы напряженной работы в библиотеке.

В 1965 году закончилась «хрущевская ссылка» Минсельхоза в подмосковное «Михайловское». Министерство сельского хозяйства СССР было снова возвращено на Орликов переулок, в дом 1/11. Министром назначен бывалый аграрник Мацкевич Владимир Владимирович, первым замом по экономике Воловченко Иван Платонович, до того работавший директором совхоза и министром в Михайловском. Обязанности начальника Планово-экономического главка исполнял Илья Деомидович Желонкин, старейший и опытнейший беспартийный работник этого главка, обладавший энциклопедическими знаниями в области экономики колхозно-совхозного производства и работы аппарата, начиная с Наркомзема и кончая Минсельхозм. Началось комплектование аппарата.

Поскольку я учился в целевой аспирантуре, писал диссертацию по Молдавии и защищал ее в институте экономики АН МССР, меня, естественно, пригласили на работу в этот институт. Я начал готовиться к отъезду. Здесь уместно сказать, что Валя из-за рождения ребенка брала отпуск и, соответственно, у нее на год продлевалось обучение.

Мой научный руководитель В.Р. Боев посоветовал зайти к Желонкину и, особо не навязываясь, предложить ему свои услуги. Сделать это было нетрудно, так как Отдел цен ВНИЭСХа был на шестом этаже, а ГлавПЭУ министерства на пятом.

Я зашел, поздоровался. За столом сидел старичок лет 60–70, оторвался от бумаг и посмотрел на меня острым взглядом сквозь очки с круглыми стеклами, ответил на приветствие, но не пригласил присесть. Я сказал, что пришел по совету Боева, назвался и изложил суть своего предложения.

Желонкин на миг задумался и ответил, что не уполномочен решать кадровые вопросы. Уже назначен начальник Главка — Федор Евменович Савицикий, первый замминистра Казахской ССР. После приезда он и займется комплектацией кадров.

Я поблагодарил, попрощался и развернулся, чтобы уйти и уехать в Кишинев. «Стой! Стой!» — раздалось за спиной. Я обернулся, собеседник куда-то позвонил, и мы пошли. Минут через пять мы оказались в приемной Петрова Григория Гавриловича, замминистра по кадрам. Желонкин зашел в кабинет, минут через десять пригласили меня. Навстречу поднялся высокий благообразный мужчина лет 50–55, поприветствовал меня, попросил сесть напротив. Началась беседа, которая закончилась зачислением меня в отдел экономики, цен и себестоимости ГлавПЭУ на должность главного специалиста с окладом 200 рублей в месяц. Жить мне предложили пока в Михайловском, в поселке Шишкин лес. На работу и с работы добирались автобусом МСХ.

Так началась моя работа в министерстве. Поначалу я был один. В течение 9 месяцев в отделе появились А.Г. Кошелев, В.В. Токарев, К.С. Каменева, Л.П. Чугунова — опытные специалисты, пошедшие хорошую производственную школу. Секретарем-машинисткой у нас работала В.И. Петренко, получавшая специальность экономиста на заочном отделении сельхозинститута. Меня утвердили заместителем начальника отдела. Начальником мы ждали И.Н. Чиркина из Казахской конторы Госбанка. Он оказался покладистым руководителем отдела, хорошо знающим сельские финансовые и кредитные дела. У меня с ним сложились добрые деловые отношения. Мы дополняли друг друга, все оперативные вопросы вел он, а я сосредоточился на анализе, методической и сводно-экономической работе, подготовке обобщающих материалов. В этот период я особенно сблизился с Ильей Деомидовичем, даже года два работал с ним в одном кабинете. В 1970 году Чиркина перевели на Центральное финансовое управление министерства, а руководство отделом доверили мне.

За время, проведенное в отделе в напряженных трудах, мне вместе со своими коллегами пришлось освоить немало премудростей планово-экономической работы в аппарате Минсельхоза СССР. Получить навыки взаимодействия с экономистами других отделов и главков министерства, Госплана, Минфина, Госкомцен, ЦСУ, Союзсельхозтеники, Минмеливодхоза, Минзага, Центросоюза и минсельхозов союзных республик, аппарата отделов Верховного совета, ЦК и Совмина, учеными ВНИЭСХа, ВАСХНИЛ и Института экономики АН СССР, республиканских институтов. Установились хорошие связи с журналом «Экономика сельского хозяйства» и экономической редакцией издательства «Колос».

Главной нашей работой было участие в подготовке проектов планов развития сельского хозяйства в седьмой пятилетке. Мы тесно взаимодействовали с минсельхозами союзных республик, Госпланом и Минфином СССР.

В этот период я совместно с Н.Г. Беловым подготовил основные положения калькулирования себестоимости сельскохозяйственной продукции.

Большой школой межведомственного взаимодействия для меня явилась подготовка материалов по эффективности мелиорации к майскому (1966 г.) Пленуму ЦК. В подготовке принимали участие группа из Минмеливодхоза во главе с замминистра Кудриным Б.А. и первым заместителем начальника ЦСУ Малышевым И.С. В группу также входили начальники подотделов Госплана Вовченко и М.Л. Терентьев (кстати, он раньше руководил нашим отделом в Минсельхозе), замзав сельхозотдела аппарата ЦК Засухин и мелиораторы нашего министерства. Вся «каша» варилась при непосредственном участии Савицкого и Желонкина. Тогда я глубже понял, как более объективно отражать роль отраслей в создании национального дохода, и какое это имеет значение для установления справедливых взаимоотношений между сельским хозяйством и промышленностью.

Много дала организация по поручению сельхозотдела ЦК проверки работы журнала «Экономика сельского хозяйства» за три года. Мне довелось создать комиссию из видных ученых и практиков, обеспечить объективный анализ, обобщить его результаты и доложить их редколлегии и аппарату отдела ЦК. Это была интересная и полезная работа для всех ее участников. Она способствовала улучшению освещения проблем и перспектив аграрной экономики. Выполняя это поручение, я понял, что главным в работе ЦК являлось изучение, подбор и расстановка кадров, а все остальное рассматривалось как побочный результат.

В июне 1968 года по предложению отделов науки и сельского хозяйства ЦК в ВПШ была организована конференция, обсудившая насущные проблемы колхозного и совхозного строительства. На ней выступили 6 работников плановых и сельскохозяйственных органов, 22 ученых из НИИ и 13 из вузов, 2 председателя колхоза. Только перечисление фамилий говорит о многом: Г.С. Гапоненко, В.Г. Венжер, М.Я. Лемешев, М.Л. Терентьев, В.Р. Боев, Т.С. Заславская, Коваленко, К.Д. Карпов, Суслов, В.И. Сторожев, Амвросимов, В.А. Абрамов, И.И. Лукинов, Е.С. Карнаухова, Павлов, К.И. Панкова, П.С. Иващенко, С.Г. Колеснев, П.М. Соколов, Г.Р. Романченко, В.Н. Владенков, Назаров, И.М. Прокофьев, Беляева, Осадько, К.П. Оболенский, Н.Г. Каротамм, Л.Н. Кассиров, Семин, Тогоев, В.И. Гаврилов, В.Г. Кошелев, В.С. Просин, И.И. Сальников, Елизаров, И.В. Ширшов, Лукач, Королев, Майсурян, Соловьев, П.С. Буянов, М.Ф. Ковалева, Н.И. Анисимов.

По итогам конференции была подготовлена записка в ЦК к 111-му Всесоюзному съезду колхозников, в которой были намечены пути решения насущных проблем экономики и организации сельского хозяйства. Среди них были следующие:

Объективное определение созданного сельским хозяйством национального дохода и обоснование пропорций его распределения в конкретных исторических условиях. Постепенно, но решительно поворачивать национальный доход на нужды сельского хозяйства.

Настала пора крупных вложений в сельскохозяйственное производство. Иначе мы не обеспечим высокой эффективности и сбалансированного развития всего народного хозяйства. Это должны понять в плановых и финансовых органах, в банках.

Направление выделяемых на развитие сельского хозяйства материальных и денежных средств на такие меры, которые в решающей степени влияют на повышение его эффективности.

Фонды потребления целесообразно формировать на основе оптимального распределения валового дохода в конкретных хозяйствах. Система оплаты труда должна стимулировать увеличение продукции, повышение ее качества, снижение себестоимости.

Повышение роли кредита и цен в регулировании колхозно-совхозного производства.

Модно стало говорить о развитии товарно-денежных отношений, но что понимать под рынком в современных условиях, у нас так никто и не сказал. Когда специалистам колхозов и совхозов задаешь вопрос, что им нужно — рыночная конъюнктура или обоснованный и согласованный с хозяйством план с хорошими ценами, получаешь однозначный ответ — план.

Конец ознакомительного фрагмента.