Неточные совпадения
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в
самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб
себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах
из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже
из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в
самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
В учителя он
себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже
сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один
из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
Дрозденко ненавидел и преследовал законоучителя, по преимуществу, за притворство его, — за желание представить
из себя какого-то аскета, тогда как на
самом деле было совсем не то!
Оставшись вдвоем, отец и сын довольно долго молчали. Павел думал
сам с
собою: «Да, нелегко выцарапаться
из тины, посреди которой я рожден!» Полковник между тем готовил ему еще новое испытание.
Павлу тогда и в голову не приходило, что он в этом старике найдет
себе со временем, в одну
из труднейших минут своей жизни,
самого верного и преданного друга.
Стряпуха Пестимея верна — и
самой себе никогда ничего не возьмет; но другие, из-под рук ее, что хочешь бери — никогда не скажет и не пожалуется.
Павел велел
себе оседлать лошадь,
самую красивую
из всей конюшни: ему хотелось возобновить для
себя также и это некогда столь любимое им удовольствие.
Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась
из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и
сам уже не отдавая
себе в том отчета, протянул руку и проговорил...
Он велел остановиться, вышел
из экипажа и приказал Ивану
себя почистить, а
сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей!
— Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны
собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для человека одно
из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
— Это входят в церковь разные господа, — начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к
самым местным иконам и перед каждой
из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет… И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного
из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.
Клеопатра Петровна уехала
из Москвы, очень рассерженная на Павла. Она дала
себе слово употребить над
собой все старания забыть его совершенно; но скука, больной муж, смерть отца Павла, который, она знала, никогда бы не позволил сыну жениться на ней, и, наконец, ожидание, что она
сама скоро будет вдовою, — все это снова разожгло в ней любовь к нему и желание снова возвратить его к
себе. Для этой цели она написала ему длинное и откровенное письмо...
— Но, однако, я пересилила
себя, — продолжала она, — села около него и начала ему говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до
самой смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять
из моих рук.
Он в одно и то же время чувствовал презрение к Клеопатре Петровне за ее проделки и презрение к
самому себе, что он мучился из-за подобной женщины; только некоторая привычка владеть
собой дала ему возможность скрыть все это и быть, по возможности, не очень мрачным; но Клеопатра Петровна очень хорошо угадывала, что происходит у него на душе, и, как бы сжалившись над ним, она, наконец, оставила его в зале и проговорила...
— Ах, непременно и, пожалуйста, почаще! — воскликнула Мари, как бы спохватившись. — Вот вы говорили, что я с ума могу сойти, я и теперь какая-то совершенно растерянная и решительно не сумела, что бы вам выбрать за границей для подарка; позвольте вас просить, чтобы вы
сами сделали его
себе! — заключила она и тотчас же с поспешностью подошла, вынула
из стола пачку ассигнаций и подала ее доктору: в пачке была тысяча рублей, что Ришар своей опытной рукой сейчас, кажется, и ощутил по осязанию.
Путники наши поблагодарили его за это приглашение и пошли в сад, который
сам собой не представлял ничего, кроме кустов смородины и малины; но вид
из него был божественный.
— А! — произнес многозначительно полковник. — Ну, этого, впрочем, совершенно достаточно, чтобы подпасть обвинению, — время теперь щекотливое, — прибавил он, а
сам встал и притворил дверь
из кабинета. — Эти господа, — продолжал он, садясь около Вихрова и говоря почти шепотом, — господа эти, наши старички, то делают, что уму невообразимо, уму невообразимо! — повторил он, ударив
себя по коленке.
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам
из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял у
себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух —
из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было: у нас сегодня ночью у хозяина сын жену убил».
Вихров пошел
из острога. Все, что он видел там, его поразило и удивило. Он прежде всякий острог представлял
себе в гораздо более мрачном виде, да и
самые арестанты показались ему вовсе не закоренелыми злодеями, а скорей какими-то шалунами, повесами.
С Вихровым священник (тоже, вероятно,
из опасения, чтобы тот не разболтал кому-нибудь) лег спать в одной комнате и уступил даже ему свою под пологом постель, а
сам лег на голой лавке и подложил
себе только под голову кожаную дорожную подушку.
В гостиной висел портрет
самого хозяина в уланском еще мундире и какой-то, весьма недурной
из себя, дамы, вероятно, жены его.
— Ну, судья-то, кажется, не дастся ему очернить
себя, он не
из таких —
сам зубаст! — возразил Вихров.
Солнце в
самом деле уже село, и начинались сумерки. Вихров очень хорошо понимал, что он был одурачен — и вышел
из себя от этого.
В одном
из углов церкви Вихров увидал также и Грушу, стоявшую там, всю в черном, и усерднейшим образом кланявшуюся в землю: она
себя в
самом деле считала страшно согрешившею против Клеопатры Петровны.
— Но ты тут не могла
сама себе выстрелить! — говорил Вихров, ощупывая дрожащею рукою ее рану. — Уж это не ты ли, злодей, сделал? — обратился он к стоявшему все еще на прежнем месте Ивану и не выпуская Груши
из своих рук.
Возвратившись
из театра в свой неприглядный номер, герой мой предался
самым грустным мыслям; между ним и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать в Петербург, и она ему ответит, и что еще ответит… так что в этой переписке, по крайней мере, с месяц пройдет; но чем же занять
себя в это время?
Женичка дома не жил: мать отдала его в один
из лучших пансионов и
сама к нему очень часто ездила, но к
себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем — и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут Мари или сидела около них с работой, или просто смотрела им в карты.
«Ну,
из этой гадости, конечно, уж ты
сама — первая!» — подумал про
себя Вихров, и как ни мало он был щепетилен, но ему все-таки сделалось не совсем ловко стоять среди белого дня на Невском с этими чересчур уж провинциальными людьми, которые, видимо, обращали на
себя внимание проходящих, и особенно m-me Живина, мимо которой
самые скромные мужчины, проходя, невольно делали удивленные физиономии и потупляли глаза.
— Да, — продолжал Абреев, — но я вынужден был это сделать: он до того в делах моих зафантазировался, что я
сам мог из-за него подпасть серьезной ответственности, а потому я позвал его к
себе и говорю: «Николай Васильич, мы на стольких пунктах расходимся в наших убеждениях, что я решительно нахожу невозможным продолжать нашу совместную службу!» — «И я, говорит, тоже!» — «Но, — я говорю, — так как я сдвинул вас
из Петербурга, с вашего пепелища, где бы вы, вероятно, в это время нашли более приличное вашим способностям занятие, а потому позвольте вам окупить ваш обратный путь в Петербург и предложить вам получать лично от меня то содержание, которое получали вы на службе, до тех пор, пока вы не найдете
себе нового места!» Он поблагодарил меня за это, взял жалованье за два года даже вперед и уехал…