Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь
одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время
один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и
один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие
по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы не венчались почти полным успехом:
по крайней мере, большая часть ее знакомых считали ее безусловно женщиной умной; другие именовали ее женщиною долга и святых обязанностей; только
один петербургский доктор, тоже друг ее, назвал ее лимфой.
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только
одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на
одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
По случаю безвыездной деревенской жизни отца, наставниками его пока были: приходский дьякон, который версты за три бегал каждый день поучить его часа два; потом был взят к нему расстрига — поп, но оказался уж очень сильным пьяницей; наконец, учил его старичок, переезжавший несколько десятков лет от
одного помещика к другому и переучивший,
по крайней мере, поколения четыре.
По третьей стене шел длинный диван, заваленный книгами, и кроме того, на нем стояли без рамок две отличные копии:
одна с Сикстовой Мадонны [Сикстова Мадонна — знаменитая картина Рафаэля, написанная между 1515 и 1519 годами.
— Вот уж
по пословице: старый и малый
одно творят, — сказала она и, покачав головой, ушла.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется, разделяла это мнение, и
один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему
по положению и
по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Для этого он велел ему
одну сторону оконного переплета обводить краскою темною, а другую — посветлей, — филенки на дверях разделывать таким образом, чтобы слегка их оттенять, проводя
по сырому грунту сажею, — и выходило отлично!
Оставшись жить
один, он нередко
по вечерам призывал к себе Ваньку и чету Симоновых и, надев халат и подпоясавшись кушаком, декламировал перед ними из «Димитрия Донского»: [«Димитрий Донской» — трагедия В.А.Озерова (1769—1816), впервые поставлена на сцене в 1807 году.
В учителя он себе выбрал,
по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать
одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки,
один из его товарищей,
по фамилии Живин, который прослушивал его иногда
по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал.
Княгиня-то и отпустила с ними нашу Марью Николаевну, а то хоть бы и ехать-то ей не с кем: с
одной горничной княгиня ее отпустить не желала, а сама ее везти не может, —
по Москве, говорят, в карете проедет, дурно делается, а
по здешним дорогам и жива бы не доехала…
Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та поехала с Павлом в
одном экипаже (
по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), — в первый же раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его...
— Совсем уж
один останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.
Александра Григорьевна взглянула на Павла. С
одной стороны, ей понравилась речь его, потому что она услышала в ней несколько витиеватых слов, а с другой — она ей показалась
по тону,
по крайней мере, несколько дерзкою от мальчика таких лет.
— Еще как!.. Мне mademoiselle Травайль, какая-нибудь фигурантка, двадцать тысяч стоила… Maman так этим огорчена была и сердилась на меня; но я,
по крайней мере, люблю театр, а Утвинов почти никогда не бывал в театре; он и с madame Сомо познакомился в
одном салоне.
—
По моему мнению, — начал он неторопливо, — для человеческого тела существуют две формы одежды:
одна — испанский колет, обтягивающий все тело, а другая — мешок, ряса, которая драпируется на нем. Я избрал последнюю!
Павлу,
по преимуществу, в новом его знакомом нравилось то, что тот, как ему казалось, ни
одного шагу в жизни не сделал без того, чтобы не дать себе отчету, зачем и почему он это делает.
— Потому что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть, я, в этом случае, и не прав, — но мне всякий позитивный, реальный, материальный, как хотите назовите, философ уже не
по душе, и мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они думают, что у человека
одна только познавательная способность и есть — это разум.
— Он-то!.. Он и тут вон влюблен в
одну молоденькую девочку: она теперь чистенькая, конечно, но, разумеется, того только и ждет, чтобы ее кто-нибудь взял на содержание, а он ей, вместо того, Шекспира толкует и стихи разные читает. Глупо это, по-моему.
Во все это время Анна Ивановна, остававшаяся
одна,
по временам взглядывала то на Павла, то на Неведомова. Не принимая, конечно, никакого участия в этом разговоре, она собиралась было уйти к себе в комнату; но вдруг, услышав шум и голоса у дверей, радостно воскликнула...
Анна Ивановна была дочь
одного бедного чиновника, и приехала в Москву с тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней,
по даже при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна душою!
Главным образом, Павла беспокоила мысль — чем же, наконец, эти люди за свои труды в пользу господ, за свое раболепство перед ними, вознаграждены: одеты они были почти в рубища, но накормлены ли они,
по крайней мере, досыта — в чем ни
один порядочный человек собаке своей не отказывает?
Войдя в комнаты, Павел увидел, кроме хозяйки, еще
одну даму, или, лучше сказать, девицу, стоявшую к нему спиной: она была довольно стройна, причесана по-модному и, видимо, одета не в деревенского покроя платье.
У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него
одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он
по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.
— Нет, и вы в глубине души вашей так же смотрите, — возразил ему Неведомов. — Скажите мне
по совести: неужели вам не было бы тяжело и мучительно видеть супругу, сестру, мать, словом, всех близких вам женщин — нецеломудренными? Я убежден, что вы с гораздо большею снисходительностью простили бы им, что они дурны собой, недалеки умом, необразованны. Шекспир прекрасно выразил в «Гамлете», что для человека
одно из самых ужасных мучений — это подозревать, например, что мать небезупречна…
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в комнате царствовал полумрак. На
одном кресле Павел увидел сидящую Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали
по сторонам; самое лицо было налившееся, широкое и еще более покосившееся.
— Да, но это название ужасно глупое; они были политеисты, то есть многобожники, тогда как евреи, мы, христиане, магометане даже — монотеисты, то есть однобожники. Греческая религия была
одна из прекраснейших и плодовитейших
по вымыслу; у них все страсти, все возвышенные и все низкие движения души олицетворялись в богах; ведь ты Венеру, богиню красоты, и Амура, бога любви, знаешь?
— Не слепой быть, а,
по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время
одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него сходят с неба и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди, герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с
одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил
один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
— Главное, все это высокохудожественно. Все эти образы, начертанные в «Илиаде»,
по чистоте,
по спокойствию,
по правильности линий — те же статуи греческие, — видно, что они произведение
одной и той же эстетической фантазии!.. И неужели, друг мой, ты ничего этого не знаешь? — спросил ее в заключение Павел.
— Это
один мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти
по гримерской части, где сути-то нет, а
одна только наружность, — и он эту наружность выработал в себе до последней степени совершенства.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода человеческого: целовал у меня руки, плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного,
одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они
по кухням шумят, пляшут, песни поют.
— И Вихров указал пальцем
по направлению резко свистящего звука пара, который послышался с
одной из соседних фабрик.
— Ничего не вы, что за вы? Семидесяти лет человек помер, не Енохом [Енох —
по библейской легенде,
один из патриархов, за праведность взятый живым на небо.] же бессмертным ему быть, пора и честь знать!
— Форс тоже держат, — подхватил Макар Григорьев, — коли на богатой женится, так чтобы она думала, что и он богат; а как окрутят, так после и увидят, что свищ только
один, прохвост, больше ничего, по-нашему, по-мужицки, сказать…
М-r Леон кроме того и обирал мать; все деньги ее он прогуливал где-то и с кем-то, так что мы недели
по две сидели на
одном хлебе и колбасе; мать заставляла меня самое гладить себе платьи, замывать юбки — для того, чтобы быть всегда,
по обыкновению, нарядно одетою.
В
одну из таких минут, когда он несколько часов ходил взад и вперед у себя
по комнатам и приходил почти в бешенство оттого, что никак не мог придумать, где бы ему убить вечер, — к нему пришел Салов.
Затем в
одном доме она встречается с молодым человеком: молодого человека Вихров списал с самого себя — он стоит у колонны, закинув курчавую голову свою немного назад и заложив руку за бархатный жилет, — поза, которую Вихров сам,
по большей части, принимал в обществе.
В пьесе своей он представлял купеческого сынка, которого
один шулер учит светским манерам, а потом приходит к нему сваха, несколько напоминающая гоголевскую сваху. Все это было недурно скомбинировано. Вихров, продолжавший ходить
по комнате, первый воскликнул...
— Куда же это! Посидите еще, — произнес Павел, хотя, утомленный всеми ощущениями дня и самим чтением, он желал поскорее остаться если не
один, то
по крайней мере вдвоем с Неведомовым, который у него жил.
— И не многие, потому это выходит человеку
по рассудку его, а второе, и
по поведенью; а у нас разве много не дураков-то и не пьяниц!.. Подрядчик! — продолжал Макар Григорьев, уж немного восклицая. —
Одно ведь слово это для всех — «подрядчик», а в этом есть большая разница: как вот тоже и «купец» говорят; купец есть миллионер, и купец есть — на лотке кишками протухлыми торгует.
— Разбогател я, господин мой милый, смелостью своей: вот этак тоже собакой-то бегаючи
по Москве, прослышал, что князь
один на Никитской два дома строил; я к нему прямо, на дворе его словил, и через камердинера не хотел об себе доклад делать.
— Добров
один,
по прозванию, — отвечал Кирьян.
Раза два, матерь божья, на сеновале места присматривал, чтобы удавиться, а тут, прах дери, на мельницу меня еще с мешками вздумали послать, и жил тоже в монастыре мужичонко
один, —
по решению присутственного места.
— Вот у него с маменькой своей какая
по любви-то история была, сильнеющая; он года с три, что ли, тому назад приезжал сюда на целое лето, да и втюрился тут в
одну крестьянскую девушку свою.
— Было, что она последнее время амуры свои повела с
одним неслужащим дворянином, высокий этакий, здоровый, а дурашный и смирный малый, — и все она, изволите видеть, в кухне у себя свиданья с ним имела: в горнице она горничных боялась, не доверяла им, а кухарку свою приблизила
по тому делу к себе; только мужу про это кто-то дух и дал.
— Тогда, как ты к ней из собрания уехал… — продолжал Живин, — поднялись
по городу крики… стали говорить, что ты женишься даже на ней, и больше всех это огорчило
одного доктора у нас молоденького.
Проворно взбежав
по лестнице, Вихров сбросил с себя в передней загрязненную, замоченную шубу; но Клеопатра Петровна не выходила что-то на этот раз его встречать, а вместо нее вышла
одна только горничная Маша.
Он в
одно и то же время чувствовал презрение к Клеопатре Петровне за ее проделки и презрение к самому себе, что он мучился из-за подобной женщины; только некоторая привычка владеть собой дала ему возможность скрыть все это и быть,
по возможности, не очень мрачным; но Клеопатра Петровна очень хорошо угадывала, что происходит у него на душе, и, как бы сжалившись над ним, она, наконец, оставила его в зале и проговорила...
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в
одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя
по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Услышав довольно сильный стук
одного экипажа, Юлия,
по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что на дворе еще было довольно светло, взглянула в окно, — это в самом деле подъезжал Вихров на щегольских, еще покойным отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и в открытой коляске.