Неточные совпадения
— Для чего, на кой черт? Неужели ты
думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь
как надула-то, главное: из-за этого дела
я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
— О, отец! Разве он
думает что обо
мне; ему бы только
как подешевле было! — воскликнул Павел, под влиянием досады и беспокойства.
— Ну да,
как же ведь, благодетель!.. Ему,
я думаю, все равно, куда бы ты ни заехал — в Москву ли, в Сибирь ли, в Астрахань ли; а
я одними мнениями измучусь,
думая, что ты один-одинехонек, с Ванькой-дураком, приедешь в этакой омут,
как Москва: по одним улицам-то ходя, заблудишься.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж сказать, извините, поехали с Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!»
Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» —
думаю; так, так сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну
как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Да, он
мне очень предан; он
меня обыкновенно провожал от Имплевых домой;
я ему всегда давала по гривенничку на чай, и он за это получил ко
мне какую-то фанатическую любовь, так что
я здесь гораздо безопаснее, чем в какой-нибудь гостинице, — говорила m-me Фатеева, но сама,
как видно,
думала в это время совсем об другом.
— Сама Мари, разумеется… Она в этом случае,
я не знаю, какая-то нерешительная, что ли, стыдливая:
какого труда,
я думаю, ей стоило самой себе признаться в этом чувстве!.. А по-моему, если полюбила человека — не только уж жениха, а и так называемою преступною любовью — что ж, тут скрываться нечего: не скроешь!..
— Да ты
меня больше стеснишь:
я измучусь,
думая,
как ты один поедешь!
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко
мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и
думал, что
я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка,
какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а
я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат больше ко
мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
«Что-то он скажет
мне, и в
каких выражениях станет хвалить
меня?» —
думал он все остальное время до вечера: в похвале от профессора он почти уже не сомневался.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле
мне, может быть, рано еще писать!» —
подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но
как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Потому что, — продолжал Неведомов тем же спокойным тоном, — может быть,
я, в этом случае, и не прав, — но
мне всякий позитивный, реальный, материальный,
как хотите назовите, философ уже не по душе, и
мне кажется, что все они чрезвычайно односторонни: они
думают, что у человека одна только познавательная способность и есть — это разум.
— У
меня написана басня-с, — продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, — что одного лацароне [Лацароне (итальян.) — нищий, босяк.] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: «Послушай,
я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш
мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у
меня вострый, не намает уж никак!..» Ну,
как вы
думаете — наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?..
— Нет,
я не могу так! — произнес Павел,
подумав немного, и потом прошелся несколько раз по комнате и,
как видно, что-то придумал.
— Что это Замин вздумал представлять,
как мужика секут;
я тут,
я думаю, сидела;
я женщина… Стало быть, он никакого уважения ко
мне не имеет.
— И
какую,
я думаю, все чушь, дребедень все французскую, — обратился Павел к Анне Ивановне.
— Научите вы
меня,
как мне все мое именье устроить, чтобы всем принадлежащим
мне людям было хорошо и привольно; на волю
я вас
думал отпустить, но Макар Григорьев вот не советует… Что же
мне делать после того?
Вихров ничем иным не мог себе объяснить этот печальный и быстрый отъезд Мари,
как нежеланием с ним встретиться. «Неужели это она
меня избегает?» —
подумал он, отчасти огорченный отъездом Мари, а частью и польщенный им в своем самолюбии.
« Мать моя родилась в роскоши, и
я не знаю
как была избалована успехами в свете, и когда прожила состояние и молодость, все-таки
думала, что она может еще нравиться мужчинам.
— Отчего же никому? — произнес протяжно Салов: у него в это время мелькнула мысль: «За что же это он
меня одного будет этим мучить, пусть и другие попробуют этой прелести!» У него от природы была страсть хоть бы чем-нибудь да напакостить своему ближнему. — Вы бы позвали и других ваших знакомых: Марьеновского,
как этих, — Замина и Петина;
я думаю, перед более многочисленной публикой и читать приятнее?
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко
мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело
какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! —
думали, что деньги у него есть.
— Вы больше бы, чем всякая другая женщина, стеснили
меня, потому что вы, во имя любви, от всякого мужчины потребуете, чтобы он постоянно сидел у вашего платья. В первый момент,
как вы
мне сказали,
я подумал было сделать это для вас и принести вам себя в жертву, но
я тут же увидел, что это будет совершенно бесполезно, потому что много через полгода
я все-таки убегу от вас совсем.
—
Я думаю,
как все доктора-утешители, — проговорил Вихров.
Отправив все это в городе на почту, Вихров проехал затем в погребок, который состоял всего из одной только маленькой и грязной комнатки, но тем не менее пользовался большою известностью во всем уезде: не было,
я думаю, ни одного чиновника, ни одного помещика, который бы хоть раз в жизни не пивал в этом погребке, в котором и устроено было все так, что ничего другого нельзя было делать,
как только пить: сидеть можно было только около единственного стола, на котором всегда обыкновенно пили, и съесть чего-нибудь можно было достать такого, что возбуждает жажду пить, каковы: селедка, икра…
Вихров ехал к Абрееву с весьма тяжелым и неприятным чувством. «Как-то примет
меня этот барчонок?» —
думал он.
«Очень-с рад, говорит, что вы с таким усердием приступили к вашим занятиям!» Он, конечно,
думает, что в этом случае
я ему хочу понравиться или выслужить Анну в петлицу, и велел
мне передать весь комитет об раскольниках, все дела об них; и
я теперь разослал циркуляр ко всем исправникам и городничим, чтобы они доставляли
мне сведения о том,
какого рода в их ведомстве есть секты, о числе лиц, в них участвующих, об их ремеслах и промыслах и, наконец, характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас… ну,
я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но
я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую
я тебе прощаю!» — и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и
мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее,
как и вы.
Юлия в этом случае никак не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про себя
думала: «Вот человек! Сам бог знает
какие вещи говорит при
мне, совершенно уж не стесняясь, — это ничего, а
я прослушала повесть — это неприлично».
«Он однако потрухивает,
как видно,
меня?» —
подумал он про себя.
Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении — и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что
думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы
меня; и не говорите, пожалуйста, ни о
каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами.
— Да
я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, — стал писать ей, что ворочусь домой, а она
мне пишет, что не надо, что голова стращает: «
Как он, говорит, попадется
мне в руки, так сейчас его в кандалы!..» —
Я думал, что ж,
мне все одно в кандалах-то быть, — и убил его…
— Так, так!.. — подхватила радостно Груша. —
Я сама тоже
думала, что это он только в мнении своем имел; вот тоже,
как и мы, грешные, делаем одно дело, а
думаем совсем другое.
— Да вот, барин, хотя бы то, — отвечала Груша, немного покраснев, — вот
как вы, пока в деревне жили, заставите бывало
меня что-нибудь делать —
я и делаю, а
думаю не про то; работа-то уж и не спорится от этого.
— Ни-ни-ни! — воскликнул Живин. — И не
думай отговариваться! А так
как свадьба моя в воскресенье, так не угодно ли вам пожаловать ко
мне в субботу — и вместе поедем на девичник. Надеюсь, что ты не потяготишься разделить со
мной это, может быть, первое еще счастливое для
меня дело в жизни?! — заключил Живин с чувством.
—
Я не говорю о дарованиях и писателях; дарования во всех родах могут быть прекрасные и замечательные, но, собственно, масса и толпа литературная,
я думаю, совершенно такая же,
как и чиновничья.
«
Я три раза ранен — и вот причина моего молчания; но ныне, благодаря бога,
я уже поправляюсь, и знакомая твоя девица, госпожа Прыхина, теперешняя наша сестра милосердия, ходит за
мной,
как дочь родная; недельки через три
я думаю выехать в Петербург, куда и тебя, моя Машурочка, прошу прибыть и уврачевать раны старика.
Сколько раз и с
каким тяжелым чувством подъезжал Вихров к этому крыльцу, да и он ли один;
я думаю, все чиновники и все обыватели то же самое чувствовали! Ему ужасно захотелось поскорей увидать,
как себя Абреев держал на этом посту.
— Есть, Мари, есть!.. — воскликнул Вихров. — И тем ужаснее, что вы,
как и все,
я думаю, женщины, не сознаете, до
какой степени в этом случае вы унижаете себя.
— Вот
как! — произнес герой мой, и (здесь
я не могу скрыть) в душе его пошевелилось невольное чувство зависти к прежнему своему сверстнику. «За что же, за что воздают почести этому человеку?» —
думал он сам с собой.
Я сначала рассмеялся этому,
думая, что всякому человеку может выпасть на долю столкнуться с негодяем; но потом, когда
я увидел, что этот пасквиль с восторгом читается в том обществе, для которого
я служил, трудился, что те же самые люди, которых
я ласкал, в нуждах и огорчениях которых всегда участвовал, которых, наконец, кормил так,
как они никогда не едали, у
меня перед глазами передают друг другу эту газетку, — это
меня взорвало и огорчило!..
— Нет, это никак не личные впечатления, — продолжал Абреев, краснея даже в лице, — это самым строгим логическим путем можно доказать из примера Англии, которая ясно показала, что хлебопашество,
как и всякое торговое предприятие, может совершенствоваться только знанием и капиталом. Но где же наш крестьянин возьмет все это? Землю он знает пахать,
как пахал ее,
я думаю, еще Адам; капитала у него нет для покупки машин.