Неточные совпадения
Господин этот что-то
такое запальчиво говорил, потом зачем-то топал ногой,
проходил небольшое пространство, снова топал
и снова делал несколько шагов.
Анна Гавриловна еще несколько раз входила к ним, едва упросила Пашу
сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал,
и вообще он прихотливо, но очень мало, ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело,
и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку
и велел сделать то же
и Павлу, хотя тому еще
и хотелось почитать.
Так прошел еще день, два, три… В это время Павел
и Еспер Иваныч ездили в лес по грибы; полковник их
и туда не сопровождал
и по этому поводу сказал поговорку: «рыбка да грибки — потерять деньки!»
После отца у него осталась довольно большая библиотека, — мать тоже не жалела
и давала ему денег на книги,
так что чтение сделалось единственным его занятием
и развлечением; но сердце
и молодая кровь не могут же оставаться вечно в покое: за старухой матерью
ходила молодая горничная Аннушка, красавица из себя.
Читатель, вероятно,
и не подозревает, что Симонов был отличнейший
и превосходнейший малый: смолоду красивый из себя, умный
и расторопный, наконец в высшей степени честный я совершенно не пьяница, он, однако,
прошел свой век незаметно,
и даже в полку, посреди других солдат, дураков
и воришек, слыл
так себе только за сносно хорошего солдата.
— Что вам туда
ходить! Я сейчас сбегаю
и проведаю. Говорят, украл что-то
такое, — отозвался Симонов
и действительно ушел.
Симонов сейчас засветил свечку,
и все они сначала
прошли по темному каменному коридору, потом стали подниматься по каменной лестнице, приотворили затем какую-то таинственную маленькую дверцу
и очутились в огромной зале. Мрак их обдал со всех сторон. Свечка едва освещала небольшое около них пространство,
так что, когда все взглянули вверх, там вместо потолка виднелся только какой-то темный простор.
Он возвратился из церкви под влиянием сильнейшего религиозного настроения,
и когда потом, часу в двенадцатом, заблаговестили к преждеосвященной обедне, он первый отправился к службе;
и его даже удивляло, каким образом
такие религиозные люди, как Семен Яковлевич
и Евлампия Матвеевна, молились без всякого увлечения:
сходят в церковь, покланяются там в пояс
и в землю, возвратятся домой только несколько усталые, как бы после какого-то чисто физического труда.
—
Так что же вы говорите, я после этого уж
и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя —
ходить в Семеновский трактир
и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек,
так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою
и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно
и жестоко с вашей стороны!
«Да, нелегко мне выцарапаться из моей грязи!» — повторял он мысленно,
ходя по красному двору
и глядя на поля
и луга, по которым он когда-то
так весело бегал
и которые теперь ему были почти противны!
— Когда лучше узнаю историю, то
и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо
и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль
сходить в дом к Есперу Иванычу
и посмотреть на те места, где он
так счастливо
и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли каких известий
и от Имплевых.
— Весь он у меня, братец, в мать пошел: умная ведь она у меня была, но тоже этакая пречувствительная
и претревожная!.. Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: «Ай, батюшка, чтобы спасти сына от смерти, пойду сама в Геннадьев монастырь пешком!..»
Сходила, надорвалась, да
и жизнь кончила,
так разве бог-то требует того?!
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает
и думал, что я очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не
ходи, говорю, брат больше ко мне, не-пошто!»
Так он болтал тут что-то
такое, что свадьба-то была.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке
и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо
прошел к Неведомову
и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб
и обитый совершенно
таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных
и ножных костей, огромное евангелие
и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Хорошо-с. Сейчас я ужинать
ходил, щей важных дали похлебать, — отвечал тот
и бессовестно в этом случае солгал, потому что ему дали совершенно протухлых щей,
так что он едва их доел.
— Что за вздор
такой! — произнес с улыбкой Салов, а сам между тем встал
и начал
ходить по комнате.
Любовь к Мари в герое моем не то чтобы
прошла совершенно, но она как-то замерла
и осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною
и оскорбленною,
так что ему вспоминать об Мари было больно, грустно
и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла,
и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
— Я не знаю, как у других едят
и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу
и мою, а потому вот в чем дело: вы были
так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума
сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины,
и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
— Батюшка, вы подарили мне эти деньги,
и я их мог профрантить, прокутить, а я хочу их издержать
таким образом,
и вы, я полагаю, в этом случае не имеете уж права останавливать меня! Вот вам деньги-с! — прибавил он
и, проворно
сходя в свою комнату, принес оттуда двести пятьдесят рублей
и подал было их отцу. — Прошу вас, сейчас же на них распорядиться, как я вас просил!
— А вот что
такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая
ходить и подходя по временам к водке
и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала
и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
Петр подумал немного
и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была
такая теснота, что четверка едва
проходила.
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых
и достославных мужах Греции, описал также
и богов ихних, которые беспрестанно у него
сходят с неба
и принимают участие в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато
и люди, герои его, возводятся до богов;
и это до
такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся в продолжение веков,
и что Гомер только собрал их.
В
такого рода соображениях
и колебаниях
прошло около двух месяцев; наконец в одно утро Иван сказал Вихрову, что пришел Макар Григорьев. Павел велел позвать его к себе.
В одну из
таких минут, когда он несколько часов
ходил взад
и вперед у себя по комнатам
и приходил почти в бешенство оттого, что никак не мог придумать, где бы ему убить вечер, — к нему пришел Салов.
На другой день, впрочем, началось снова писательство. Павел вместе с своими героями чувствовал злобу, радость; в печальных, патетических местах, — а их у него было немало в его вновь рождаемом творении, — он плакал,
и слезы у него капали на бумагу…
Так прошло недели две; задуманной им повести написано было уже полторы части; он предполагал дать ей название: «Да не осудите!».
Я,
проходя мимо, будто
так нечаянно схвачу ведерко их с краской, вижу — легонько: на гуще, знаете, а не на масле; а я веду
так, что где уж шифервейс [Шифервейс — сорт свинцовых белил, считающийся одним из лучших.],
так шифервейс
и идет.
Жениться на мне вы не хотите,
так как считаете меня недостойною этой чести,
и потому — что я
такое теперь? — потерянная женщина, живущая в любовницах,
и, кроме того, дела мои все запутаны; сама я ничего в них не смыслю,
пройдет еще год,
и я совсем нищей могу остаться, а потому я хочу теперь найти человека, который бы хоть сколько-нибудь поправил мою репутацию
и, наконец, занялся бы с теплым участием
и моим состоянием…
— Мнение народа сначала было
такое, что аки бы гарнизонные солдаты,
так как они
и до того еще времени воровства много производили
и убийство даже делали!.. А после слух в народе
прошел, что это поляки, живущие в нашей губернии
и злобствующие против России.
По отъезде приятеля Вихров несколько времени
ходил по комнате, потом сел
и стал писать письмо Мари, в котором извещал ее, что с известной особой он даже не видится,
так как между ними все уже покончено; а потом, описав ей, чем он был занят последнее время, умолял ее справиться, какая участь постигла его произведения в редакции.
Вихрова, сам он не мог понять почему, ужасно тянуло уйти скорее домой,
так что он, сколько силы только доставало у него, самым поспешным шагом достигнул своего Воздвиженского
и прямо
прошел в дом.
— Ну, где ж, — произнес Виссарион Захаревский, —
и негодяев наказывают… Конечно, это странно, что человека за то, что он написал что-то
такое,
ссылают! Ну, обяжи его подпиской, чтобы он вперед не писал ничего подобного.
—
И он ужасы рассказывал; что если, говорит, вы опять не возьмете его к себе
и не жените на какой-то девушке Груше, что ли, которая живет у вас,
так он что-то
такое еще донесет на вас,
и вас тогда непременно
сошлют.
Когда затем
прошел последний акт
и публика стала вызывать больше всех Вихрова,
и он в свою очередь выводил с собой всех, — губернатор неистово вбежал на сцену, прямо подлетел к m-me Пиколовой, поцеловал у нее неистово руку
и объявил всем участвующим, чтобы никто не раздевался из своих костюмов, а
так бы
и сели все за ужин, который будет приготовлен на сцене, когда публика разъедется.
Она писала: «Ты с ума
сошел, mon cousin,
и что ты
такое наконец хочешь делать с собой?..
Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру
и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже
и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты
и все время ее чтения
ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык
так помногу выслушивать чтения повестей.
— Сами они николи не ездят
и не
ходят даже по земле, чтобы никакого
и следа человеческого не было видно, — а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет,
так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой,
и так иной раз с версту идут.
— Много их тут сегодня
прошло: след на следе
так и лепится! — говорил он. —
И мостик себе даже устроили! — прибавил он, показывая Вихрову на две слеги, перекинутые через реку.
—
Так как родители наши
ходили сюда,
и нам желается того, — отвечал один из раскольников.
— Ей вот надо было, — объяснил ему священник, — выйти замуж за богатого православного купца: это вот не грех по-ихнему, она
и приняла для виду православие; а промеж тем все-таки продолжают
ходить в свою раскольничью секту — это я вас записать прошу!
Встреть моего писателя
такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему —
и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман
и стал его писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал
ходить за охотой —
и это на него благотворно действовало: после каждой
такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный
и почти счастливый.
— А,
так вот это кто
и что!.. — заревел вдруг Вихров, оставляя Грушу
и выходя на средину комнаты: ему пришло в голову, что Иван нарочно из мести
и ревности выстрелил в Грушу. — Ну,
так погоди же, постой, я
и с тобой рассчитаюсь! — кричал Вихров
и взял одно из ружей. — Стой вот тут у притолка, я тебя сейчас самого застрелю; пусть меня
сошлют в Сибирь, но кровь за кровь, злодей ты этакий!
Возвратившись из театра в свой неприглядный номер, герой мой предался самым грустным мыслям; между ним
и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать в Петербург,
и она ему ответит,
и что еще ответит…
так что в этой переписке, по крайней мере, с месяц
пройдет; но чем же занять себя в это время?
— Но он все-таки холоп в душе, — я ему никак не поверю в том!.. — воскликнул он. — Потому что двадцать лет канцелярской службы не могут
пройти для человека безнаказанно: они непременно приучат его мелко думать
и не совсем благородно чувствовать.
— Главное, я думаю, в том, что все эти новые предположения, которые одних пугают
и смущают, а другими не совсем сразу понимаются, он
так их сумеет понизить
и объяснить, что их сейчас же уразумевают
и перестают пугаться. Он в этом отношении очень полезен, потому что многое бы не
прошло, что
проходит через посредство его.
— Но зато
и вреден тем, что оно
проходит так, как он понимает.
«Ну, из этой гадости, конечно, уж ты сама — первая!» — подумал про себя Вихров,
и как ни мало он был щепетилен, но ему все-таки сделалось не совсем ловко стоять среди белого дня на Невском с этими чересчур уж провинциальными людьми, которые, видимо, обращали на себя внимание проходящих,
и особенно m-me Живина, мимо которой самые скромные мужчины,
проходя, невольно делали удивленные физиономии
и потупляли глаза.
— Нет-с, не
пройдет, потому что все
так уж к тому
и подстроено; скажите на милость, где это видано: какому-то господину в его единственном лице вдруг предоставлено право судить меня
и присудить, если он только пожелает того, ни много ни мало, как на три месяца в тюрьму.