Неточные совпадения
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть
и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене
и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха
и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка
и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким!
Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Как ни ошеломлен был Глеб, хотя страх его
прошел вместе с опасностью, он тотчас же смекнул, что Аким, запуганный случившимся, легко мог улизнуть вместе с мальчиком; а это, как известно, не входило в состав его соображений: мальчику можно задать таску
и раз навсегда отучить его баловать, — выпускать его из рук все-таки не след.
Возвращался он обыкновенно в дом рыбака измученный, усталый, с загрязненными лаптишками
и разбитой поясницей, ложился тотчас же на печку, стонал, охал
и так крепко жаловался на ломоту в спине, как будто в том месте, куда
ходил получать должишки, ему должны были несколько палок
и поквитались с ним, высчитав даже проценты.
Предчувствия не обманули Глеба. Дядюшка Аким подавал надежду пролежать если не всю зиму,
так по крайней мере долгое время. Он лежал пластом на печи, не принимал пищи,
и лишь когда только мучила жажда, подавал голос.
Так прошло несколько дней.
— Тронься только с места,
сойди только,
так вот тебя тут
и пришибу! — сказал он, показывая кулак Ванюшке, который, испугавшись не на шутку дерзости предприятия, карабкался из отверстия.
— Вот что… я было совсем запамятовал… Я чай, на ставни-то потребуется однотесу: в городе тогда не купили,
так ты
сходи без меня на озеро к Кондратию
и одолжись у него. Он сказывал, есть у него гвозди-то.
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы
и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму его да
схожу к Кондратию: просватаем, а там
и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более
и скучает он, что один, без жены, живет:
таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил,
так и беда
прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да
и полно!.. Ума не приложу…»
Вода
и льдины
ходили уже поверх кустов ивняка, покрывающих дальний плоский берег; там кое-где показывались еще ветлы: верхняя часть дуплистых стволов
и приподнятые кверху голые сучья принимали издали вид черных безобразных голов, у которых от страха стали дыбом волосы; огромные глыбы льда, уносившие иногда на поверхности своей целый участок зимней дороги, стремились с быстротою щепки, брошенной в поток; доски, стоги сена, зимовавшие на реке
и которых не успели перевезти на берег, бревна, столетние деревья, оторванные от почвы
и приподнятые льдинами
так, что наружу выглядывали только косматые корни, появлялись беспрестанно между икрами [Льдинами.
— Ну, вот что, грамотник, — примолвил он, толкнув его слегка по плечу, — на реку тебе идти незачем: завтра успеешь на нее насмотреться, коли уж
такая охота припала. Ступай-ка лучше в избу да шапку возьми: сходим-ка на озеро к дедушке Кондратию. Он к нам на праздниках два раза наведывался, а мы у него ни однова не бывали — не годится. К тому же
и звал он нонче.
Причина
такого необыкновенного снисхождения заключалась единственно в хорошем расположении: уж коли нашла сердитая полоса на неделю либо на две, к нему лучше
и не подступайся: словно закалился в своем чувстве, как в броне железной; нашла веселая полоса,
и в веселье был точно
так же постоянен: смело
ходи тогда; ину пору хотя
и выйдет что-нибудь неладно, не по его — только посмеется да посрамит тебя неотвязчивым, скоморошным прозвищем.
— Ну, что, дьячок, что голову-то повесил? Отряхнись! — сказал Глеб, как только
прошло первое движение досады. — Али уж
так кручина больно велика?.. Эх ты! Раненько, брат, кручиной забираешься… Погоди, будет время, придет
и незваная, непрошеная!.. Пой, веселись — вот пока твоя вся забота… А ты нахохлился; подумаешь, взаправду несчастный какой… Эх ты, слабый, пра, слабый! Ну, что ты за парень? Что за рыбак? Мякина, право слово, мякина! — заключил Глеб, постепенно смягчаясь,
и снова начал ухмыляться в бороду.
—
Так, право,
так, — продолжал Глеб, — может статься, оно
и само собою как-нибудь там вышло, а только погубили!.. Я полагаю, — подхватил он, лукаво прищуриваясь, — все это больше от ваших грамот вышло:
ходил это он,
ходил к тебе в книжки читать, да
и зачитался!.. Как знаешь, дядя, ты
и твоя дочка… через вас, примерно, занедужился парень, вы, примерно,
и лечите его! — заключил, смеясь, Глеб.
— Ты обогни избу да
пройди в те передние ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри, не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься… Того
и смотри прочуяли; на слуху того
и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх! Не все, видно, лещи да окуни, бывает
так ину пору, что
и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку, добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
Так как кабак находился у входа в село,
и притом с луговой стороны, Глеб Савинов должен был неминуемо
пройти мимо.
— Ладно, что встретились, — подхватил Глеб, — я
и сам собирался ноне тебя проведать. Переехал сюда лознячком запастись: верши надыть исправить; а там, думал, как порешу дело,
схожу к соседу. А ты зачем пробирался? Надобность, что ли, была какая? Али
так, проведать хотел?
Захар также отвернулся, подперся локтем
и принялся беспечно посвистывать.
Так прошло несколько минут. Наконец Захар снова обратился к приемышу; на лице его не было уже заметно признака насмешки или презрения.
Но как бы там ни было, тяжкие трудовые дни, в продолжение которых старый Глеб, подстрекаемый присутствием дедушки Кондратия, надрывался
и работал без устали, или, как сам он говорил: «Не берег себя, соблюдая промысел», —
такие дни не
проходили ему даром.
—
Так что ж?.. Уж ты, брат,
и оробел?.. Ах ты, соломенная твоя душа!..
Так что ж, что отворена? Пущай узнают! Рази ты воровать
ходил? Твое добро, тебе предоставлено,
и не может тебе запретить в этом никто; захотел — взял, вот те все!.. Эх ты, Фалалей, пра, Фалалей!.. Ну, качай! Чего стал!..
— А
так же, что этот вот мошенник калякал с работниками на лугу, а тот быка уводил: «Я, говорит, портной; портной, говорит, иду из Серпухова!» — смеясь, отвечал Федот Кузьмич. —
И то портной; должно быть, из тех, что
ходят вот по ночам с деревянными иглами да людей грабят.
Так проходила их жизнь. Ваня
ходил за стариком как родной сын, берег его внучка, ласково, как брат, обходился с Дуней
и никогда ни единым словом не поминал ей о прежних, прожитых горестях…