Неточные совпадения
Саша приблизилась к отцу, отвела тихо его
руку от
глаз, прижала его голову к своей груди и, поцеловав отца в лоб, тихо шепнула ему...
Форов, жена его, Подозеров и Синтянина, — все четверо теперь сидели рядом на скамейке и, за исключением майора, который снова читал, все, не сводя
глаз, смотрели на встречу брата с сестрой. Катерина Астафьевна держала в своей
руке стынущую
руку генеральши и постоянно ее пожимала, Синтянина это чувствовала и раза два отвечала легким благодарным пожатием.
— Нет, а ты не шути! — настойчиво сказал Горданов и, наклонясь к уху собеседника, прошептал: — я знаю, кто о тебе думает, и не самовольно обещаю тебе любовь такой женщины, пред которою у всякого зарябит в
глазах. Это вот какая женщина, пред которою и сестра твоя, и твоя генеральша — померкнут как светляки при свете солнца, и которая… сумеет полюбить так… как сорок тысяч жен любить не могут! — заключил он, быстро кинув
руку Висленева.
— Что же, разве ты перешла «переходы» и видишь пристанище? — пошутил Висленев, гладя сестру по
руке и смотря ей в
глаза.
Это не была Александра Ивановна, это легкая, эфирная, полудетская фигура в белом, но не в белом платье обыкновенного покроя, а в чем-то вроде ряски монастырской белицы. Стоячий воротничок обхватывает тонкую, слабую шейку, детский стан словно повит пеленой и широкие рукава до локтей открывают тонкие
руки, озаренные трепетным светом горящих свеч. С головы на плечи вьются светлые русые кудри, два черные острые
глаза глядят точно не видя, а уста шевелятся.
Бодростина вместо ответа щелкнула себя своим хлыстом по ноге и потом, подняв этот тонкий хлыст за оба конца двумя пальцами каждой
руки, протянула его между своими
глазами и
глазами Горданова в линию и проговорила...
— Молчишь, но очень дурное думаешь. — Она прищурила
глаза, и после минутной паузы положила свои
руки на плечи Горданову и прошептала, — ты очень ошибся, я вовсе не хочу никого посыпать персидским порошком.
— Я лежу и никак не засну, все Бог знает что идет в голову, как вдруг она, не касаясь ногами пола, влетает в мою спальню: вся бледная, вся в белом,
глаза горят, в обеих
руках по зажженной свече из канделябра, бросилась к окну, открыла занавеску и вдруг…
«Он бежит меня и tant mieux [тем лучше (франц.).]». Она истерически бросила за окно пахитоску и, хрустнув пальцами обеих
рук, соскользнула на диван, закрыла
глаза и заснула при беспрестанных мельканиях слов: «Завтра, завтра, не сегодня — так ленивцы говорят: завтра, завтра». И вдруг пауза, лишь на рассвете в комнату является черноглазый мальчик в розовой ситцевой рубашке, барабанит и громко поет...
— Да-а-с, сумасшедший, а вы что же меня допрашиваете! Мы ведь здесь с вами двое с
глаза на
глаз, без свидетелей, так вы немного с меня возьмете, если я вам скажу, что я этому не верю и что верить здесь нечему, потому что пятьдесят тысяч были, они действительно украдены, и они в
руках Кишенского, и из них уже вышло не пятьдесят тысяч, а сто пятьдесят, и что же вы, наконец, из всего этого возьмете?
Ванскок стояла посреди комнаты на том самом месте, где ее обнял Горданов; маленькая, коренастая фигура Помадной банки так прикипела к полу всем своим дном, лицо ее было покрыто яркою краской негодования, вывороченные губы широко раскрылись,
глаза пылали гневом и искри лись, а
руки, вытянувшись судорожно, замерли в том напряжении, которым она отбросила от себя Павла Николаевича.
— Катя! перестань плакать, Бога ради, перестань! — начала успокоивать ее Синтянина, отводя ее
руки и стараясь заглянуть ей в
глаза.
Прошла минутная пауза, и Синтянина, разбиравшая в это время
рукой оборки своего платья, вскинула наконец свои большие
глаза и проговорила ровным, спокойным тоном...
Подозеров нагнулся и с чувством поцеловал обе
руки Александры Ивановны. Она сделала было движение, чтобы поцеловать его в голову, но тотчас отпрянула и выпрямилась. Пред нею стояла бледная Вера и положила обе свои
руки на голову Подозерова, крепко прижала его лицо к коленам мачехи и вдруг тихо перекрестила, закрыла ладонью
глаза и засмеялась.
Бодростина отвела его
руку и взглянула ему в
глаза спокойным, ничего не говорящим взглядом.
— Она точно так же ничего не видала, и вдруг Лета
рукой щелк по
руке старика, — и с этим «Сумасшедший Бедуин» неожиданно ударил Висленева по
руке, в которой была табакерка, табак взлетел; все, кроме отворотившейся Ларисы, невольно закрыли
глаза. Водопьянов же в эту минуту пронзительно свистнул и сумасшедшим голосом крикнул: «Сюда, малютка! здесь Испанский Дворянин!» — и с этим он сверкнул на Ларису безумными
глазами, сорвал ее за
руку с места и бросил к раскрытой двери, на пороге которой стоял Подозеров.
— Без но, без но: вы сегодня мой милый гость, — добавила она, лаская его своими бархатными
глазами, — а я, конечно, буду не милою хозяйкой и овладею вами. — Она порывисто двинулась вперед и, встав с места, сказала, — я боюсь, что Висленев лукавит и не пойдет искать моего Бедуина. Дайте мне вашу
руку и пройдемтесь по парку, он должен быть там.
— Пустите меня! нас непременно увидят… — чуть слышно прошептала Лара, в страхе оборачивая лицо к двери теткиной комнаты. Но лишь только она сделала это движение, как, обхваченная
рукой Горданова, уже очутилась на подоконнике и голова ее лежала на плече Павла Николаевича. Горданов обнимал ее и жарко целовал ее трепещущие губы, ее шею, плечи и
глаза, на которых дрожали и замирали слезы.
— Не говорите: переходы в этих случаях ужасно нехороши: от ходьбы ноги слабеют и
руки трясутся и в
глазу нет верности. И еще я вам вот что хотел сказать… это, разумеется, может быть, и не нужно, да я даже и уверен, что это не нужно, но про всякий случай…
Генеральша взвизгнула, взялась за сердце и, отыскав дрожащею
рукой спинку стула, тихо на него села. Она была бледна как плат и смотрела в
глаза Форовой. Катерина Астафьевна, тяжело дыша, сидела пред нею с лицом покрытым пылью и полузавешанным прядями седых волос.
Его не интересовало, отчего он, открывая
глаза, так часто видит ее в каком-то окаменелом состоянии, со взглядом, неподвижно вперенным в пустой угол полутемной комнаты; отчего белые пальцы ее упертой в висок
руки нетерпеливо движутся и хрустят в своих суставах.
Бодростина вместо ответа спокойно подала ему свою правую
руку, а левой откинула вуаль. Она тоже несколько переменилась с тех пор, как мы ее видели отъезжавшею из хуторка генеральши с потерпевшим тогда неожиданное поражение Гордановым. Глафира Васильевна немного побледнела, и прекрасные говорящие
глаза ее утратили свою беспокойную тревожность: они теперь смотрели сосредоточеннее и спокойнее, и на всем лице ее выражалась сознательная решимость.
Горданов сел у ее ног и, взяв в свои
руки руку Глафиры, прошептал, глядя ей в
глаза...
Горданов зорко следил во все это время и за
глазами Глафиры, и за всем ее существом, и не проморгнул движения ее бровей и белого мизинца ее
руки, который, по мере чтения, все разгибался и, наконец выпрямясь, стал в уровень с устами Павла Николаевича. Горданов схватил этот шаловливый пальчик и, целуя его, спросил...
— Катя! это уже наконец жестоко! — проговорила она и, закрыв
рукой лицо, отошла к стене. Она как бы чего оробела, и на веках ее
глаз повисли слезы.
— Слышите ли вы, слышите ли, что я говорю вам? — добивалась шепотом Лара, во всю свою силу сжимая
руку больного и удерживая пальцами другой
руки веки его
глаз.
Лариса подняла личико и, взглянув заплаканными глазками в пристально на нее глядевшие
глаза Подозерова, молча сжала его
руку.
С такими мыслями Подозеров слегка забылся пред утром и с ними же, открыв
глаза, увидел пред собою Ларису и протянул ей
руку.
И с этим он, отмахнув полу своей голубой кашемировой рясы на коричневом подбое и держа в
руках венок пред своими
глазами, подал его воспетой им невесте.
Увидав пред собою эту мягкую светлорусую бороду и пару знакомых веселых голубых
глаз, Катерина Астафьевна выпустила
руки обеих женщин и, кинувшись к Евангелу, прошептала...
Кто (как мы), долго не видя Висленева, увидал бы его в эту минуту, или вообще увидал бы его с тех пор, как он выскочил из фиакра, подав
руку траурной Бодростиной и сопровождал ее, неся за нею шаль, тот нашел бы в нем ужасную перемену: темя его еще более проредело, нос вытянулся, и на бледных щеках обозначались красноватые, как будто наинъекцированные кармином жилки;
глаза его точно сейчас только проснулись, и в них было какое-то смущение, смешанное с робостью и риском на «авось вынесет», на «была не была».
Висленев вскинул голову и взглянул в ярко освещенное лицо Глафиры. Она глядела на него спокойными, задумчивыми
глазами и, медленно подняв
руку, стала тихо перебирать его волосы.
— Это так и должно быть, — произнес, возведя к небу резко очерченные темною каемочкой
глаза, тихий отец парижских спиритов и, заложив по своей привычке левую
руку за борт доверху застегнутого длиннополого коричневого сюртука, положил два пальца правой
руки на
руку тощего молодого человека с зеленовато-желтым лицом и некоторым намеком на бакенбарды.
Стройная и сильная фигура ее была прекрасна: все на ней было свежо, чисто и необыкновенно ловко, и, вдобавок, все, что было на ней, точно с нею сливалось: ее скрипящий башмачок, ее шелестящее платье, этот прыгающий в ее
руке тонкий антука и эта пестрая вуалетка, из-под которой еще ярче сверкают ее страстные
глаза и которая прибавляет столько нежности открытой нижней части лица, — все это было прекрасно, все увеличивало ее обаяние и давало ей еще новый шик.
Мы сейчас это поверим, — и Висленев засуетился, отыскивая по столу карандаш, но Глафира взяла его за
руку и сказала, что никакой поверки не нужно: с этим она обернула пред
глазами Висленева бумажку, на которой он за несколько минут прочел «revenez bientôt» и указала на другие строки, в которых резко отрицался Благочестивый Устин и все сообщения, сделанные от его имени презренною Ребеккой Шарп, а всего горестнее то, что открытие это было подписано авторитетным духом, именем которого, по спиритскому катехизису, не смеют злоупотреблять духи мелкие и шаловливые.
Она вздохнула, оглянулась вокруг по пустому покою и, хрустнув пальцами схваченных
рук, бросила их с досадой на колени и, закрыв
глаза, опустила голову и задремала.
Лишь фигура да взор напоминали прежнего Висленева: он также мялся на месте и то тупил
глаза вниз, то хотел их поднять и рассмеяться, что ему, наконец, и удалось. Видя недоумение Глафиры, он вдруг принял из несмелой и потерянной позы самую развязную, и шаркнув и размашисто поклонясь пред Бодростиной, отнес в сторону
руку и произнес...
Схватив в свои
руки этот листок, Казимира быстро разорвала его на мелкие кусочки и, вспыхнув до ушей, скомкала эти клочки в
руке и со словом «подлец» бросила их в
глаза Горданову и, никому не поклонясь, пошла назад в двери.
Лариса промолчала и всю ночь пугалась во сне похищения. Горданов ей был страшен как демон, и она даже должна была проснуться с отчаянным криком, потому что видела себя лежащею на
руке Павла Николаевича и над собою его черные
глаза и смуглый облик, который все разгорался и делался сначала медным, потом красноогненным и жег ее, не говоря ей ни слова.
— Т-с! — остановила его, потянув его за
руку, Александра Ивановна и, указав
глазами на дорожку, по которой шибко шла к беседке Лариса, сама начала стричь головки семенников.
На дворе уже была ночь, звезды сияли во все небо, ветер несся быстрою струей вокруг открытой платформы и прохлаждал горячечный жар майорши, которая сидела на полу между ящиками и бочками, в коленях у нее помещался поросенок и она кормила его булочкой, доставая ее из своего узелочка одною
рукой, меж тем как другою ударяла себя в грудь, и то порицала себя за гордыню, что сердилась на Лару и не видалась с нею последнее время и тем дала усилиться Жозефу и проклятому Гордашке, то, подняв
глаза к звездному небу, шептала вслух восторженные молитвы.
Лариса сидела на кровати, пред печкой, которая топилась, освещая ее лицо неровными пятнами;
руки ее потерянно лежали на коленях,
глаза смотрели устало, но спокойно. Она переменилась страшно: это были какие-то останки прежней Лары. Увидя Синтянину, она через силу улыбнулась и затем осталась бесчувственною к волнению, обнаруженному генеральшей: она давала ласкать и целовать себя, и сама не говорила ни слова.
При виде растрепанной фигуры, взволнованного и перепачканного кровью лица и обезумевших
глаз Жозефа, который глядел, ничего не видя, и стремился к самому лицу Глафиры, хватая ее окровавленными
руками и отпихивая ногой Горданова, Глафира затрепетала и, сторонясь, крикнула: «прочь!»
Горданов пришел, наконец, в себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по
руке, а другим сшиб с ног и, придавив к полу, велел людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и не сопротивлялся: он только тяжело дышал и, водя вокруг
глазами, попросил пить. Ему подали воды, он жадно начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил к себе
рукой Синтянину и, закрыв лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
Полуобнаженные женщины в длинных рубахах, с расстегнутыми воротниками и лицами, размазанными мелом, кирпичом и сажей; густой желто-сизый дым пылающих головней и красных угольев, светящих из чугунков и корчажек, с которыми огромная толпа мужиков ворвалась в дом, и среди этого дыма коровий череп на шесте, неизвестно для чего сюда попавший, и тощая вдова в саване и с
глазами без век; а на земле труп с распростертыми окоченевшими
руками, и тут же суетящиеся и не знающие, что делать, гости.
Ко всему этому, для полноты впечатления, надлежит еще прибавить бедного Висленева, который, приседая, повисал на
руках схвативших его лакеев; так появился он на пороге и, водя вокруг безумными
глазами, беззвучно шептал: «обещанное ждется-с; да, обещанное ждется».
Первая пришла в себя Глафира: она сделала над собой усилие и со строгим лицом не плаксивой, но глубокой скорби прошла чрез толпу, остановилась над самым трупом мужа и, закрыв на минуту
глаза рукой, бросилась на грудь мертвеца и… в ту же минуту в замешательстве отскочила и попятилась, не сводя взора с раскачавшихся
рук мертвеца.
Глафира попросила
рукой эту записку и, пробежав ее
глазами, осталась неподвижною.
Это пустое обстоятельство так неприятно повлияло на расстроенные нервы вдовы, что она насилу удержалась на ногах, схватясь за
руку Ропшина, и закрыла ладонью
глаза, но чуть лишь отняла ладонь, как была еще более поражена: пред нею несли со стола ко гробу тело мужа и на нем был куцый кирасирский мундир с распоротою и широко разошедшеюся спинкой… Мало этого, точно из воздуха появилось и третье явление: впереди толпы людей стоял краснолицый монах…
Вокруг гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать
глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал не подходить вовсе — не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее лежа с закрытым лицом и с отпущением в связанных платком
руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему в
руки, приговаривая...