В тине адвокатуры

Прошло несколько дней. Истинный и верный путь, к достижению желанных целей, открытие которого было куплено княжной Маргаритой Дмитриевной такою дорогою ценою при последнем свидании ее с Гиршфельдом в «старом парке», был пока известен ей лишь в общих чертах.

Николай Леопольдович не успел еще посвятить ее в отдельные детали.

Она знала лишь одно, что на этом пути ей не следует смущаться препятствиями, именуемыми на языке «пошляков», как говорил Гиршфельд, совестью, честью, стыдом, правдой, нравственностью, пороком, грехом и преступлением.

Она догадывалась также, что она должна будет вести подпольную борьбу со всем родом князей Шестовых, начиная со старика дяди и кончая, быть может, сестрой и двоюродным братом.

Это ее не смущало, тем более, что она была уверена, что выйдет с помощью ее друга и руководителя, из этой борьбы победительницей.

Она, несомненно, сделает зло всей этой семье, она составит ее несчастье, но зато она отомстит.

Сладкое удовлетворение своего дьявольского самолюбия находила она в этой мысли.

Отец, бросивший ее, как ей казалось, на произвол судьбы и няньчащяйся с этой «глупой Лидкой», дядя, неудовлетворяющийся мелкими уколами и оскорблениями ее, при жизни, а наносящий ей страшное оскорбление после своей смерти насмешкой в духовном завещании — не стоили пощады с ее стороны.

Они не оценили ее, и будут за это жестоко наказаны.

Поскорее бы только начать.

Она с нетерпением ждала удобного времени для второго свидания, когда она узнает все подробно.

Давнишняя злоба ее к дяде, князю Александру Павловичу, дошедшая до своего апогея, когда она узнала относящийся к ней пункт его завещания, еще более укрепилась в ней через день после свидания с Гиршфельдом.

Княжна получила телеграмму от одной своей подруги по курсам, что та проездом будет на станции Ломовис, куда и просила княжну выехать повидаться с ней минутку.

Маргарита Дмитриевна переговорила с княгиней и отдала приказание приготовить к утру следующего дня лошадей.

Проснувшись рано, она оделась и совсем готовая вышла садиться, но у подъезда экипажа не было.

— Узнай, скоро ли подадут! — обратилась она к проходившему через залу лакею.

— Его сиятельство приказали распречь! — почтительно отвечал тот.

— Как распречь? — вспыхнула она. — В чем же я поеду?

— А можете и не ездить, такая же будете, — вышел в это время из кабинета князь, находившийся с самого раннего утра в дурном расположении духа. — Стану ли я для всяких ваших проходимиц или, как они теперь называются, курсисток дорогих лошадей гонять. Заведите своих да и катайтесь сколько угодно.

— А! — могла только прошипеть сквозь зубы вся побагровевшая княжна и быстро ушла в свою комнату.

Князь уже кого-то распекал во дворе. Его голос был слышен в комнате княжны.

«Жестоко поплатишься ты мне за это, негодный старикашка, с тебя первого начну я уничтожение захудалого рода аристократов-тунеядцев!» — со страшною, непримиримою ненавистью думала она.

Наконец, давно желанное второе свидание с Гиршфельдом состоялось.

Во время ее обычной прогулки, между вечерним чаем и ужином, по задним аллеям «старого парка», на дорожке, ведущей к «проклятому дубу», показался Николай Леопольдович.

Маргарита Дмитриевна бросилась ему навстречу.

— Наконец-то! — прошептала она. — Я уже думала, что ты никогда не выберешь время.

— Напрасно думала, о чем думать не следует… — улыбнулся он. — В нашем положении осторожность — первое условие успеха.

Они опустились на «скамейку старого князя».

Была чудная тихая ночь. Луна с безоблачнного, усыпанного мириадами звезд неба лила на землю кроткий волшебный свет, таинственно отражавшийся в оконечностях медных крестов на решетке, окружающей старый дуб. Вокруг «проклятого места» царило ужасное безмолвие. Поднявшийся с протекающей невдалеке реки туман окутывал берег и часть старого парка, примыкающего к нему, создавая между стволами и листвой вековых деревьев какие-то фантастические образы.

Нашим собеседникам, впрочем, было, видимо, не до созерцания окружающей их природы.

— Время дорого, приступим прямо к делу, — серьезно начал он. — Необходимо прежде всего уничтожить завещание князя.

— Да, да; но как это сделать?

— Способы есть, но надо выбрать лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и не найдя написать новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после смерти, но, во-первых, смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и не собирается.

— Кажется! — злобно прошептала она.

— Во-вторых, кто нам поручится, что князь не передаст этого завещания при жизни на хранение в верные руки — своему брату, например, твоему отцу…

— Это предположение возможное… — задумчиво произнесла Маргарита Дмитриевна.

— Не это еще не все, нам необходимо, чтобы князь умер как можно скорее, чтобы умер он без завещания, так как кроме того, что из его состояния двести тысяч идут от нас твоей сестре, а она с таким приданым не засидится, и эти деньги, с момента ее замужества, пропадут для нас навсегда, сама княгиня по завещанию является очень ограниченною в своих правах на громадное состояние князя, а я желал бы, чтобы эти права ее были бы обширнее, так как, имею на нее влияние.

— И даже, как я заметила, очень большое! — съязвила княжна.

Гиршфельд посмотрел на нее.

— Ревность, кажется, не предусмотрена ни одним пунктом нашего договора.

— С чего это ты взял, что я буду ревновать к этой красивой развалине?

— В таком случае и предоставь этой развалине взять свою долю жизненного счастья. Поверь, она дорого поплатится за это.

— Не не могу же я уверить тебя, что мне приятно это видеть.

— Что делать, нет пути без терний. Я постараюсь, чтобы тебе реже все напоминало об этом. Вот единственная уступка, которую я могу сделать твоим пылким чувствам! — улыбнулся он.

— Хорошо, хорошо. Ведь я же понимаю, что не можешь же ты предпочесть меня ей для нее лично.

— Что правильно, то правильно. Я знал, что ты меня поймешь. Ты умная, рассудительная женщина. В наше время они, к сожалению, редкость.

Он привлек ее к себе.

— Что же делать, чтобы осуществить все, что ты говоришь? — начала она.

— Надо, чтобы князь окончил жизнь самоубийством, или, по крайней мере, был признан самоубийцей. Тогда, на основании 1472 ст. Уложения о наказаниях, духовное завещание его будет сочтено ничтожным. Этого только нам и надо.

— Значит, надо убить его? — резко спросила Маргарита Дмитриевна.

Она вспомнила все, вспомнила недавнее оскорбление и злобная радость прозвучала в тоне ее вопроса.

— Да, отравить; это очень удобно, так как он принимает опиум. Почтенный Август Карлович прописал, как он сам выразился, лошадиный раствор. Несколько десятков капель и князь уснет на веки. Положим, на самоубийство будет похоже мало, но, приняв во внимание, что Сергей Павлович Карамышев так же много смыслит по следственной части, как я в китайском языке, да и остальные ваши местные жрецы Фемиды довольно убоги — я полагаю, что они, за отсутствием мотивов для отравления князя посторонним лицом, поспешат покончить это дело именно в этом смысле.

Надо сознаться, что сам Николай Леопольдович плохо верил в то, что говорил княжне, но ему необходимо было как можно скорее устранить князя и сделать княгиню распорядительницей шестовских богатств. Он даже готов был поступиться двумя стами тысяч в пользу Лиды, надеясь и на них, впрочем, наложить впоследствии свою загребистую лапу, а потому ему было безразлично: умрет ли князь с завещанием, или же без него.

Говорил же он все это для княжны Маргариты, желавшей всеми силами души своей лишить сестру наследства, которое являлось смертельным для нее оскорблением.

Он надеялся таким образом добыть ее согласие. И он не ошибся.

— Кто же должен исполнить это, то есть влить опиум? — после некоторый паузы спросила княжна.

— Ты.

— Я! Но как?

— Камердинер князя приготовляет лекарство во время нашего обеда; после обеда князь идет на террасу, где курит трубку, которую ему приносит тот же камердинер из кабинета. Ты, будто бы идя в свою комнату, зайдешь в всегда отворенный кабинет и вольешь опиум, который стоит на письменном столе, около крайнего шкапчика, в коричневом пузырьке, в приготовленную на ночном столике рюмку, а затем пройдешь к себе. Это дело одной минуты. Князь уже впился в опиум. Он принимает его целый год. Он проглотит и не заметив количества. Принимающие опиум даже любят увеличение доз. Я уеду на это время для того, чтобы, как посторонний человек, не навлечь на себя подозрения.

— Ты уедешь? Куда? — тревожно спросила она.

— В Т. дня на два. Я уж устрою. До этого времени ты присмотрись к кабинету и к месту на столе, где стоит пузырек. Смотри, чтобы только никто не заметил.

Княжна молчала. В ней происходила борьба, но злоба против князя одержала верх.

— И так, решено? — спросил Гиршфельд.

— Хорошо, я делаю. Решено! — глухим голосом ответила она.