В тине адвокатуры

По возвращении в гостиницу, Николая Леопольдовича ожидал новый сюрприз. Не успел он войти в номер, как служащий в коридоре лакей подал ему письмо, на конверте которого был бланк редакции «петуховской газеты». Гиршфельд разорвал конверт и прочел письмо следующего содержания, написанное тоже на редакционном бланке.

«Николай Ильич Петухов имеет честь уведомить уважаемого Николая Леопольдовича, что будет ожидать его к себе сегодня, между 5-ю и 6-ю часами вечера.

С почтением за Николая Ильича

П. Астапов».

Вся кровь бросилась в лицо Николая Леопольдовича. Он не устоял на ногах и бессильно опустился на первый попавшийся стул. Николка Петухов! Это питейное отродье, этот недавний оборванец — репортеришка, бывший у него на посылках, смеет не только не являться на его приглашение, но даже назначать почти аудиенцию через своего секретаря. Это было уже оскорбление. Гиршфельд низко, низко склонил свою голову.

— До чего дошел я! Горничная княгини Шестовой, заводившая шашни со всеми княжескими лакеями — вспомнились ему слова покойного князя Александра Павловича, вдова бывшего писаря квартала — моя жена. Другая горничная той же княгини, хотя и случайная, принимает меня, как владетельная принцесса, предписывает мне условия и не терпит возражения, и наконец, этот бывший кабацкий сиделец, по моей милости сделавшийся редактором, осмеливается третировать меня с высоты своего величия!..

Он нервно захохотал.

— А я, я бессилен перед ними! — продолжал он, и из глаз его полились злобные слезы. — Я всецело в их руках, в руках этих отправителей надо мною не земного, а скорей адского правосудия.

Он смолк за минуту.

— Отомщены ли вы, души загубленных мною, или это все еще только начало! — почти вскрикнул он, схватив себя за голову.

Он впал в какое-то нервное оцепенение.

«Сколько, заломит с меня этот живоглот?» — привел он через несколько времени в порядок свои мысли.

«О, я отдам все, отдам и триста тысяч этой „обаятельной“ акуле, этому дьяволу в изящном образе женщины, лишь бы кончить роковые счеты с прошлым, вздохнуть свободно. От шестовских капиталов, таким образом, у меня не останется почти ничего, но и пусть — они приносили мне несчастье. Буду работать, на мой век хватит! Aprez nous le déluge!» — пришла ему на память любимая фраза покойной Зинаиды Павловны.

Он старался себя успокоить, а между тем мысль о необходимости расстаться с громадным капиталом невыносимо больно сжимала его сердце.

«Авось я отделаюсь от него подешевле», — мелькнула в его уме надежда.

Поведение Николая Ильича и тон письма не давали ей укрепиться в его сердце.

«Будь что будет?» — махнул рукой Николай Леопольдович, но решил, впрочем, чтобы не раздражать Петухова, ни одним словом не упоминать о его бестактной выходке с письмом.

Время визита к Николаю Ильичу, между тем, приближалось. Гиршфельд приказал подать себе обедать и, подкрепившись наскоро, поехал к Петухову.

Николай Ильич Петухов жил уже не на набережной Москвы-реки, а в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры — внизу помещалась редакция и контора, а в бельэтаже жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как новая блестящая бронза и картины в золоченых рамах неведомых миру художников резали глаз.

Кабинет был огромный и в одной из стен его был вделан, видимо недавно, несгораемый шкаф. Он первый и бросился в глаза вошедшему Гиршфельду.

«Приготовился!» — злобно подумал он.

Из-за письменного стола поднялся сам Николай Ильич, облаченный в новый драповый, вышитый шнурками халат. Ворот ночной рубашки тонкого полотна был расстегнут и обнаруживал волосатую грудь.

— Николаю Леопольдовичу, питерскому гостю, сколько лет, сколько зим! — пошел Петухов на встречу Гиршфельду своей семенящей походкой и протянул обе руки.

Гиршфельд сухо пожал правую.

— Садитесь, дорогой мой, вот сюда, на отоманку, покойнее будет. Уж вы меня извините, что я в халате, работы страсть. Не сладка, не сладка, я вам скажу, жизнь литератора! — суетился Николай Ильич.

Гиршфельд уселся на отоманку.

— Какими судьбами к нам в Белокаменную? По делам? — спросил Петухов с самым невинным видом.

— По делам! — усмехнулся Николай Леопольдович. — Уж будто бы мой приезд для вас и неожидан?

Он пристально посмотрел на него.

— Загадки задаете! — уклончиво ответил Николай Ильич, но не вынес его взгляда и опустил глаза.

— Задаю, — отвечал Гиршфельд, — и хочу, чтобы вы мне вот эту поскорей отгадали.

Он достал из кармана сюртука бумажник, вынул из него присланную ему Александрой Яковлевной газетную вырезку и подал ее Петухову.

— Хе, хе, хе, задело соколика за живое! — вдруг неожиданным циничным смехом залился Петухов.

— Чему же вы смеетесь? — вспыхнул Николай Леопольдович. — Я спрашиваю вас, что это значит?

— А значит это, государь мой, что не следует забывать благоприятелей… — с тем же гадким смехом продолжал Николай Ильич.

Гиршфельд, совершенно неожидавший такого оборота дела, был положительно ошеломлен и глядел на Петухова во все глаза. Тот, между тем, быстро подскочил к двери кабинета, запер ее на ключ и возвратился на место.

— А вы полагали, уважаемый Николай Леопольдович, — снова насмешливым тоном начал он, — что выбросив Николке Петухову двадцать пять тысяч рублей, каплю в море нажитых вами капиталов, вы с ним покончили все счета, даже облагодетельствовали, на ноги поставили, век должен вам быть обязан, стоит лишь вам крикнуть: позвать ко мне Петухова — он так к вам, как собачонка, и побежит. Прибыть в Москву изволили! Чтобы был у меня в пять часов вечера! Как бы не так! Ошибаетесь! Оно действительно, на полученные от вас деньги я из ничтожества вышел, персоною стал, вся Москва чуть не в пояс кланяется, деятелем полезным сделался.

Он самодовольно улыбнулся, погладив свою французскую бородку. Николай Леопольдович молча продолжал глядеть на него.

— Но, во-первых, деньги эти я не получил от вас в подарок, это было вознаграждение за услугу, и вознаграждение, между нами сказать, небольшое, я бы мог потребовать тогда от вас сколько мне было угодно, и вы бы беспрекословно исполнили мое требование, но я, я был великодушен! Я надеялся, что вы оцените мою умеренность и не будете неблагодарны, но оказалось, что я ошибся. Вы, видимо, решили, что мы квиты, но в данном случае ошиблись вы. Не вашим деньгам обязан я моим настоящим положением, а исключительно моему уму и литературному таланту. Не даром молвится русская пословица: «глупому сыну не в помощь богатство», а какие-нибудь двадцать пять тысяч и подавно. Значит наши счеты с вами далеко не сведены. Вот вам и разгадка этой загадки.

Петухов указал глазами на газетную вырезку. Нахальство Николая Ильича превзошло ожидание Николай Леопольдовича. Он был, что называется, сбит с панталыку.

— В какой же сумме вы меня считаете своим должником? — мог только проговорить он.

— Окончательно?

— Ну, хоть окончательно…

— Видите ли вы, уважаемый Николай Леопольдович, хотелось бы этот домик в собственность приобрести, заложен он, так не желательно бы было с кредитным обществом возиться, чистенький приобрести хотелось бы. Типографию бы свою завести, оно выгоднее, а то не весть сколько денег лишних переплачиваешь…

Петухов остановился, как бы что-то соображая.

— Сколько же надо? — нетерпеливо спросил Николай Леопольдович.

— Да как вам сказать? Как будто на мой пятипроцентный билет главный выигрыш пал.

— Двести тысяч! — воскликнул Гиршфельд и даже привскочил с места.

— Уж никак не меньше… — с невозмутимым хладнокровием подтвердил Николай Ильич.

— Вы с ума сошли! Это грабеж! Откуда я их возьму? Вы на самом деле считаете меня каким-то Ротшильдом!

— Э, батенька, ничем я вас иным, как Николаем Леопольдовичем, не считаю, но дела ваши знаю досконально.

— Видно не знаете! — возразил было Гиршфельд, но Петухов посмотрел на него в упор с такой уверенной улыбкой, что тот смолк.

— Это уж вы оставьте, и если нам с вами считаться услугами, то эта сумма явится далеко не такой громадной, как вы стараетесь представить. Я с вами поступаю, как говориться, «по-божески».

— Хорошо «по-божески»! — сквозь зубы процедил Николай Леопольдович.

— А как же иначе? Именно «по-божески». Другой бы с вас с первого раза такой куш содрал, что вы бы ахнули, а все-таки выдали бы — нищим бы вас сделал и ничего вы не поделали бы. Перед перспективой копанья «царевой руды» говорить и возражать не приходится, а я вас щадил, видит Бог, щадил! Думал, авось сам поймет, почувствует. Мало того, сколько потом услуг вам оказал и не пересчитаешь, а вы возмущаетесь — грабят, дескать! Стыдитесь…

— Какие еще-то услуги? — задыхаясь от волнения, спросил Гиршфельд.

— Как какие? — воззрился на него Петухов. — Уж мы ли вас не восхваляли на все лады, как светило не только московской, но даже русской адвокатуры, но это в сторону. Я лучше буду говорить не о том, что мы печатали, а о том, о чем мы умалчивали. В печати в наше время чаще всего молчание является именно золотом. О ямщицком деле мне было известно — я промолчал; несчастный случай с покойным Иваном Флегонтовичем тоже был из подозрительных.

Николай Ильич исподлобья, но пристально посмотрел на Гиршфельд.

Тот опустил глаза.

— Я тоже промолчал… — после некоторой паузы начал Петухов. — А между тем знаю почти все подробности о дневнике покойной княжны: накануне своей смерти, Иван Флегонтович, царство ему небесное, мне все рассказал.

Он истово перекрестился.

— Повторяю, я молчал… О браке вашем с горничной покойной княжны Зинаиды Павловны, заключенном, конечно, ради того же дневника, тоже не намекнул словом, а сюжетец интересный — хоть роман пиши.

Он остановился.

Николай Леопольдович сидел, как окаменелый.

— Этого ли не довольно? — вопросительно поглядел на него Николай Ильич. — Есть и еще! Устройство опеки над князем Шестовым, подробности тоже нам не совсем не известны… Что вы на это, уважаемый Николай Леопольдович, скажете?

Тот молчал, подавленный всеведением московского репортера-редактора. Чем иным мог он ответить ему, как не согласием на его условия.

— Когда и как доставить вам деньги? — слабым голосом спросил Гиршфельд.

— Я денька через два сам к вам в Питер прикачу — там мы и рассчитаемся. Кой-какие дела есть к тамошним редакторам, да и в потомственные почетные граждане тоже пробраться хочется, так похлопотать надо…

— Деньги будут готовы, но надеюсь, что тогда мы будем с вами квиты навсегда.

— Без сомнения — я в слове кремень. Даю вам в этом честное слово… — протянул Николай Ильич ему руку.

Николай Леопольдович холодно пожал ее и направился к двери. Петухов поспешил забежать вперед и отпер ее.

— До свиданья в Питере! — проводил он гостя.

В состоянии, близком к бессознательному, вышел Гиршфельд из квартиры Николая Ильича, сел на извозчика и приехал в гостиницу. В своем номере он застал Виктора Гарина. Эта встреча отчасти вызвала его к действительности, напомнила просьбу Пальм-Швейцарской захватить с собой в Петербург князя. Рассеянно поздоровался он с ним, рассеянно слушал его рассказы о том, что Александра Яковлевна недели через две переезжает на постоянное жительство в Петербург, что Матвей Иванович Писателев принять на петербургскую казенную сцену и она надеется, при его протекции, не только играть на клубных сценах, но даже пробраться на казенную, что Адам Федорович Корн, поддев артистов на удочку контрактов с артельными началами, по окончании первого же сезона заиграл в открытую и обсчитал их хуже всякого антрепренера. Все это князь Гарин рассказывал с мельчайшими подробностями, как в номере гостиницы, так и сидя уже в вагоне железной дороги, уносившей их в Петербург.

Наконец он заснул. Николаю Леопольдовичу было не до сна. Исполнение требование Пальм-Швейцарской и Петухова, в связи с необходимостью по крайней мере года на два удовлетворять требованья князя Шестова — ни в чем ему не отказывая, делали то, что материальное его благосостояние рисковало стать далеко не завидным. Шестовские капиталы, добытые им рядом преступлений, включая и нажитые при устройстве опеки — пошли, что называется, прахом.

«Надо опять начинать с начала, приниматься за дела, работать, а я только что рассчитывал отдохнуть!» — со злобным ожесточением думал он, всю ночь не смыкая глаз.

Поезд замедлил ход, подходя под своды петербургского вокзала.