Идеализация

Идеализа́ция в обыденном смысле — это понятие, означающее представление о чём-либо (или о ком-либо) в более совершенном виде, чем это есть на самом деле. В науке этот термин используется в несколько отличном смысле: как один из методов познания, а именно — как далеко зашедшее абстрагирование. Идеализация в творческой деятельности человека способствует выходу за рамки обыденного мышления и более глубокому постижению реальности.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Одним из важнейших вкладов Вебера в социологическую методологию является его концепция идеального типа. Эту концепцию правомерно было бы назвать имагинативной, т. е. созданной (изобретенной, придуманной) творческим воображением автора, однако такое словоупотребление отсутствует, главным образом, из-за противоречивых интерпретаций основного термина и его производных. Между тем в социологии существуют два основных пути получения нового знания: 1) выводной, когда знание следует из анализа эмпирического материала – статотчетов, данных наблюдений, опросов и т. д., например, причины разводов, предпочтения в выборе товаров, социальные ожидания разных групп населения и др.; 2) креативный, в котором новое знание есть плод творческого воображения: перекомбинации и синтеза множества мысленных представлений, например, вывод о том, что глубинная причина разводов связана с рассогласованием взаимных ожиданий. Веберовский «идеальный тип» создан по второму варианту. О данной конструкции, как отмечал французский социолог Раймон Арон (1905–1983), «уже так много написано…, но уступка (использование обычных терминов. – С. Ш) не должна приводить к забвению обязанности строго определять научные понятия»[64]. Да, об идеальном типе написано много, но нас в данном случае интересует как раз то, что, кажется, совсем обойдено вниманием, а именно – роль социологического воображения (imagination) в создании данной конструкции. Конечно, Вебер знал примеры идеализации в математике (точка – тело, не имеющее размеров) и естествознании (абсолютно упругое тело – способное восстанавливать свой объем и форму и др.); термин «идеальный тип» встречается у Э. Дюркгейма, правда, не категорийно, а как аналогия, но в социологию, другие «науки о культуре» его ввел Вебер. Однако прежде чем пытаться выяснить, как он это сделал, целесообразно ответить на вопрос, который часто опускается: зачем ему понадобилась идеально-типическая конструкция?

С. А. Шавель, Перспективы развития социума, 2015

Важно отметить, что в истории социологии XX века социология знания в ряде случаев перерастала масштабы специальной исследовательской области и превращалась в особым образом толкуемую версию общей социологической теории. Наиболее показательный пример здесь – феноменологическая социология. В системах А. Шютца, П. Бергера и Т. Лукмана концепт «знания» занимает центральное положение, выступая ключевым элементом языка теоретического описания. С его помощью феноменологи фактически пытаются решить корневую для всей социологии проблему социального порядка, ответить на вопрос – как возможно общество? Речь идет о той самой проблеме, которую пытался поставить и решить Т. Парсонс, проблеме преодоления «двойной контингентности» и достижения взаимности ролевых ожиданий ego и alter, реализующейся одновременно на ментальном и поведенческом уровнях. У Парсонса нормативный порядок общества систематически поддерживается в институциональных контекстах через поведенческий конформизм с опорой на разделяемые акторами ценности и образцы. У Шютца эта же интегративная миссия выполняется интерсубъективным универсумом знаний, подлежащих структурной социализации и опирающихся на ряд т. н. «идеализаций» (латентных допущений здравого смысла). Проще говоря, именно знания, общие, хотя и не равно распределенные, «скрепляют мир», обеспечивая определенный, минимально необходимый уровень постоянства воспроизводимых во времени форм социальной жизни. В результате чего в этом «ненадежном со всех сторон» мире оказывается возможно как-то жить: строить планы и достигать цели, в том числе совместные, рассчитывать на хотя бы относительное понимание окружающих, предсказывать хотя бы до известной степени их поведение.

Коллектив авторов, Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации, 2015

Процесс объективирования подразумевает психическую дистанцию. Там, где элементарный смысл именно переживается, его выражение включает в себя отстранение, отличение, отделение от опыта. Если улыбка или хмурость интерсубъективно выражают чувство как оно есть, то художественное творчество претворяет эмоцию в покой. Это вопрос инсайта, всматривания в элементарный смысл, схватывания его ведущей формы, которую надлежит раскрыть, разработать, развить; это означает последующий процесс обработки, уточнения, исправления, дополнения изначального инсайта. Результатом становится идеализация порождающего опытного паттерна. Искусство – не автобиография, не рассказывание своей истории психоаналитику. Искусство – это схватывание того, что является или кажется значимым, сиюминутно важным, заботящим, существенным для человека. Оно истиннее, чем опыт, ученее, действеннее, точнее. Это центральный момент, с его собственными импликациями, и они развертываются, не вызывая искажений, взаимоналожений, случайных нарушений в исходном паттерне.

Бернард Лонерган, SJ, Метод в теологии, 1971

Феномен «идеализации». Наделяется этими сверхчувственными системными качествами и такой вполне телесный объект природы, как человек, вступая как личность во все новые и новые отношения с другими людьми и становясь порой мотивом их деятельности. Именно эти системные качества человека, а не то, что «спрятано под поверхностью его кожи», составляют плоть его личности. Здравый смысл упорно сопротивляется в самых разных формах подобному «предметному» пониманию личности, выступая в обыденном сознании, например, в виде расхожих представлений вроде представления об «идеализации», приукрашивании любимого человека. В действительности же любящий человек, включаясь в такой тип творческой деятельности, как творчество любви, не идеализирует, а открывает появившиеся в совместной деятельности системные социальные качества другой личности. Одну из важнейших характеристик предметной деятельности, неразделимость в деятельности личности и общества, можно проиллюстрировать образным высказыванием публициста Е.М. Богата. По его мысли, одна из самых замечательных особенностей творчества в том и состоит, что в нем меняются, рождаются заново не только полотно или камень, но и сам художник. К творчеству, объединяющему в одно целое двух близких людей, это относится особенно, так как в нем «субъект» и «объект» – живые, и понять, кто субъект, а кто объект, практически невозможно.

А. Г. Асмолов, Психология личности. Культурно-историческое понимание развития человека, 2007

В процессе деятельности происходит, с одной стороны, опредмечивание свойств и способностей общественного человека (“особых человеческих сущностных сил”) в “предметах природы” (Маркс), с другой – как бы “распредмечивание” действительности, раскрытие и усвоение человеком сущности этих “предметов природы”, развитие человеческих способностей и форм деятельности на основе включения в деятельность новых объективных свойств и качеств предметов действительности. Каждый из этих предметов есть таким образом двусторонняя, точнее – двуединая, единая в своей двусторонности сущность. Он, во-первых, есть реальный, “естественный”, чувственный предмет, и, “включая предмет в систему деятельности и тем самым в систему своей культуры, человек населяет его огромным множеством идеальных значений, совершенно отличных от реального изменения его реальной формы: предмет “означает” все то, что деятельность заставляет его “обозначать”[91]. Он, во-первых, есть источник, из которого человек (индивид) берет материал для того, чтобы строить себя как субъект, как личность, свое деятельное сознание. Здесь мы сталкиваемся с процессом идеализации, превращения реальных предметных форм в идеальные формы благодаря использованию знаков, знаковых систем. “Без постоянно возобновляющейся идеализации реальных предметов общественно-человеческой жизнедеятельности, без превращения их в идеальное, а тем самым и без символизации человек вообще не может выступать в качестве действительного агента, деятельного субъекта общественного производства материальной и духовной жизни общества”[92].

А. А. Леонтьев, Психология общения, 1997

Несмотря на явное стремление авторов [1] оторвать теоретическое мышление от реальности, рассматривать его как свободное движение разума, они все же озабочены обоснованием объективного характера идеальных объектов. «Для любого теоретического конструкта, начиная от отдельной идеализации («чистой сущности») и кончая конкретной теорией (логически организованной системы «чистых сущностей»), имеется два способа обоснования их объективного характера. А. Эйнштейн назвал их «внешним» и «внутренним» оправданием научной теории. Внешнее оправдание продуктов разума состоит в требовании их практической полезности, в частности, возможности их эмпирического применения…

Л. С. Якунин, Философские вопросы науковедения, 2017

Подобное противопоставление классики и неклассики, и соответственно также противопоставление «философии тождества» и «философии различия», некритически выстроенное по модели классической бинарной оппозиции, под своей наглядной очевидностью «или одно, или другое, а третьего не дано» скрывает целый пучок нерешенных (и нерешаемых таким способом) проблем; что ставит под вопрос предпосылки и основания подобной схемы, а следовательно – и обоснование ее действенности. Насколько правомерно классические средства применять к противопоставлению классики и неклассики, если для классики любое иное может быть лишь ошибкой, заблуждением или обманом, если не безумием или вообще чем-то бессмысленным или даже противосмысленным? Почему мы должны обязательно исходить в своем мышлении из принципа необходимости жестких бинарных оппозиций, включающего запрет на противоречия, а не из принципов, например, диалектики, или триад, тетрад/четвериц, пентад и т. д., или же нечеткой логики [см. 213; 569; 607], или даже логики квантовой механики [см. 75; 321]? Наконец, каковы те идеализации и установки, которые заставляют нас в контексте классической мысли обращать внимание только на различие единого и многого, практически не замечая (быть может, разве что за исключением только диалектических подходов) их неустранимой связности? И можем ли мы, исходя из такой перспективы, понять и концептуально представить тенденции движения современной мысли?

В. Ю. Кузнецов, Взаимосвязь единства мира и единства культуры, 2013

Целый ряд объектов исследования естественных наук является теоретическими конструктами, не имеющими реальных прототипов и даже аналогов. Подобная ситуация издавна знакома естествознанию, но при введении, скажем, понятий идеального газа, абсолютно упругого удара или абсолютно черного тела предполагалось, что, хотя таковых не существует в природе, но эти идеализации отталкиваются от реальных аналогов, идеализируя, выделяя те или иные их особенности для разностороннего исследования. В эпоху классического естествознания ученый был убежден в реальном существовании теплорода, флогистона, эфира, хотя и сознавал, что, скажем, теплород не обязательно должен быть жидкостью с приписываемыми ей свойствами, обеспечивающими перенос тепла. Именно поэтому буквально трагедией оказался для ученых классической формации вывод опыта Майкелсона-Морли (1881 г.) о том, что эфир попросту не существует (после того, как он прослужил в течение нескольких веков в качестве исключительно полезного теоретического конструкта).

В. Г. Торосян, Концепции современного естествознания, -1

В неразрывном единстве созидания и обнаружения смысла оба аспекта взаимодействуют диалектически, так как найденный нами ответ на вопрос о смысле мотивирует нас на определенное поведение, которое, в свою очередь, тоже порождает смысл. По мнению Лея, найденный смысл лишь тогда является конкретным, когда он побуждает к действиям, наполненным смыслом, когда эти действия поддерживают развитие жизни. Смысл, следовательно, можно обрести, но доказать его научно нельзя, поэтому в наше время идеализации научности и требований четких определений понятию смысла уделяется так мало внимания.

Йогр Цобели, Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии, 1995

Описание этой фундаментальной метафорической и метафизической конструкции дает Гегель: «Во-первых, каждый язык сам по себе обладает массой метафор. Они возникают благодаря тому, что слово, которое вначале означает лишь нечто совершенно чувственное, переносится на духовное. «Схватить», «постигнуть» и вообще много слов, относящихся к знанию, будучи взяты в своем собственном значении, имеют совершенно чувственное содержание, которое, однако, затем отбрасывается и заменяется духовным значением; первый смысл слова имеет в виду нечто чувственное, второй – духовное. Но затем метафорический элемент в употреблении такого слова постепенно исчезает, и благодаря привычке несобственный смысл слова превращается в собственный».[6] Здесь базовая метафизическая оппозиция чувственного и духовного дана в корреляции с лингвистической оппозицией собственного и несобственного смысла слова. Движение метафоризации – как замены собственного чувственного смысла слова на несобственный духовный – есть, по сути, диалектическое движение снятия (Aufhebung): «Это принадлежащее понятию духа снятие внешности есть то, что мы назвали идеальностью. Все деятельности этого духа суть не что иное, как различные способы приведения внешнего к внутреннему, которое и есть сам дух, и только через это возвращение, через эту идеализацию, или ассимиляцию, внешнего дух становится духом и есть дух».[7]

В. Т. Фаритов, Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений), 2017

Дальнейшая возрастная динамика Д. о. в целом характеризуется их углублением, повышением устойчивости, осознанности, интимности, значимости, индивидуализации и избирательности. Так, для младших подростков особенно важна дружба со сверстниками своего пола, в то время как для 15–17-летних молодых людей – дружба со сверстниками противоположного пола. Девушки быстрее, чем юноши, переходят от детской дружбы к юношеской. Для раннего юношеского возраста типична идеализация друга и дружбы в целом. При этом друг наделяется исключительно позитивными характеристиками, а его реальные отрицательные психол. свойства игнорируются. Одной из форм проявления любви в юношестве является дружба-любовь, к-рая, в противоположность влюбленности, отличается более спокойным и сдержанным характером отношений, основана на широких социальных связях между друзьями, общности их духовных интересов. Одной из главных неосознаваемых функций дружбы в юношестве становится поддержание самоуважения. Среди др. функций выделяется функция самопознания. Исследования И. С. Кона и В. А. Лосенкова показали, что тип дружбы соотносится с опр. чертами личности: общительностью, экстраверсией, склонностью к рефлексии, зависимостью и др.

Коллектив авторов, Психология общения. Энциклопедический словарь, 2011

В течение длительного времени зеркало выполняло символическую, идеализирующую функцию в искусстве: служило средством создания автопортрета, то есть целостного, воображаемого образа себя. В искусстве XX века зеркало часто лишается функции идеализации реальности. Теперь зеркало, скорее, преграда к созданию образа (Р. Магритт «Автопортрет»). Структуралистские концепции удвоения и соотнесения образа с самим собой позволяют интерпретировать распространенные в искусстве XX века образы (расколотое или пустое зеркало) как симптомы утери смыслового центра, исчезновения субъекта. Зеркало ничего не отражает, то есть не создает идеального единого образа. Зеркальное отражение замкнуто в себе, реферирует к своей непроницаемости, как бы отражается в себе, представляет своеобразный симулякр – мультиплицирующиеся копии самого себя. Этот образ близок образам, связанным с мотивом бесконечного повторения в сюрреализме.

Е. А. Кондратьев, Художественная деталь и целое: структурные и исторические вариации, 2010

Осознание роли и места синергетики в современной культуре – не прихоть некоего мифического дирижера, управляющего в макромасштабе динамикой когнитивных процессов современной цивилизации, как ансамблем, и не самопогружение в себя («пробуждение в себя», говоря словами блаженного Августина) разума, который истощил свои возможности в традиционной классической парадигме, «выел» себя изнутри и достиг «сатурационного предела», преодолевая ловушки практики, – уже под брендом «наука для науки», как это уже было в начале XX в., когда появился такой феномен, как «искусство для искусства». В действительности здесь речь идет об адекватной ускоряющимся в информационном обществе инновационным процессам безусловной необходимости трансформации современного познания и его методологии, понимая его в качестве важнейшего средства оснащения управления постижением, освоением и преобразованием мира, а тем самым – и расчистки «авгиевых конюшен» науки от многоразличных эпистемологических напластований прошлого, которые в свое время были порождены идеализациями и изжившими себя идейными установками, ныне утратившими самоценность и де-факто оттесненными на второй план.

Коллектив авторов, Философские проблемы междисциплинарного синтеза, 2015

Характер реальности теоретического мира, который заключен в нем и выражается в теоретически неснимаемых противоречиях его идеализации теоретико-познавательной рефлексией, обнаруживает в современной науке не только результат предшествующей истории познания, но и предпосылку преодоления этих противоречий.

Г. С. Абрамова, Психологическое консультирование. Теория и практика, 2018