Универсум

Униве́рсум (лат. universum, «совокупность, общность» или лат. summa rerum «совокупность всего», «мир как целое», «всё сущее») — в философии — совокупность объектов и явлений в целом, рассматриваемая в качестве единой системы, то есть объективная реальность во времени и пространстве. В общем смысле тождествен термину «Вселенная».

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Природа – одно из центральных понятий философской мысли и культуры, обладающее широким спектром значений: 1) как совокупность всего сущего; 2) как противостоящий человеку (субъекту) объективно существующий, развивающийся по своим законам и независимый от него мир; 3) сущность той или иной вещи (природа вещи). В предельно широком смысле оно обозначает весь мир в целом как бесконечное многообразие его конкретных проявлений. Очевидно, что в этом смысле понятие природы совпадает в своем содержании с такими научными и философскими категориями, как «бытие», «Универсум», «реальность», «Вселенная», «Космос», поскольку с помощью этих терминов также обозначают совокупность всего сущего, включая и самого человека.

Я. С. Яскевич, Философия и методология науки. Вопросы и ответы. Полный курс подготовки к кандидатскому экзамену, 2007

Тогда каким же способом существуют модусы? Существование эмпирических вещей (модусов) не следует из их понятия, или природы, то есть из их субстанции (I 24), поскольку субстанция не обладает ординарной природой и эмпирическим существованием5. Как же тогда понимать теорему 16 ч. I «Этики», согласно которой из необходимости божественной природы вытекает бесконечное множество вещей бесконечно многими способами? На первый взгляд, в ней утверждается, что существование этих вещей, из которых складывается универсум, представляет собой исключительно результат аналитической процедуры, то есть выведения из понятия божественной природы всех содержащихся в нем свойств, а из понятия субстанции – всех ее модусов. В этом случае Спиноза должен был бы отождествлять логический вывод с процессом порождения эмпирической реальности, а это предполагало бы, что существование каждого модуса следует из сущности субстанции, или – что вещи выводятся из субстанции как следствия из теоремы6. Тогда граница между миром сущности и сферой существования оказалась бы почти неразличимой.

Аслан Гаджикурбанов, Этика Спинозы как метафизика морали, 2014

Лейбниц, напротив, постулирует исходное и фундаментальное существование множества субстанций, которые называет монадами. «Эти-то монады и суть истинные атомы природы, одним словом, элементы вещей» [254, с. 413]. Причем «всякая из таких субстанций в точности представляет весь универсум каждая по-своему и с известной точки зрения, и представления, или выражения внешних вещей, возникают в душе в данный момент в силу ее собственных законов, как будто в особом мире» [255, с. 278]. Однако, тем не менее Лейбниц утверждает также: «вся моя система основана на представлении о реальном единстве, которое не может быть разрушено, единстве sui juris, где каждый [элемент] выражает весь мир целиком, но каждый на свой лад, по законам собственной природы и не подвергаясь влиянию извне» [256, с. 296]. Так что единство оказывается не монолитом, а комплексом отдельных элементов, которые находятся в предустановленной Богом гармонии и отображают (каждый!) весь мир в целом. «И как один и тот же город, если смотреть на него с разных сторон, кажется совершенно иным и как бы перспективно умноженным, таким же точно образом вследствие бесконечного множества простых субстанций существует как бы столько же различных универсумов, которые, однако, суть только перспективы одного и того же соответственно различным точкам зрения каждой монады» [254, с. 422–423]. Считается [см. 567; 568], что именно у Лейбница впервые появляется само слово «единство»[43] (Einheit) в качестве обозначения некоторой общей характеристики, которое благодаря систематизаторским усилиям Христиана Вольфа закрепилось в философском лексиконе.

В. Ю. Кузнецов, Взаимосвязь единства мира и единства культуры, 2013

Необходимо отметить, что телеологизм в познании живого рассматривался и до Канта. Еще в античности Аристотель концептуально определил целесообразную человеческую деятельность как универсальную модель для объяснения всех явлений действительности. В средневековье «схоласты преобразовали аристотелевские понятия в собственную категориальную схему, включавшую причину формальную, причину движущую, причину материальную и причину конечную, подчеркнув различие физической каузальности и целевой детерминации»26. Успехами научного познания обусловлена трактовка каузальности Г. В. Лейбницем. Отмечая неадекватность механических моделей организма, он обращает внимание на качественное различие между ними: «Машины в природе, то есть живые тела, и в своих наималейших частях до бесконечности продолжают быть машинами. В этом и заключается различие между природой и искусством, то есть между искусством божественным и нашим»27. Для объяснения специфичности живой природы он разрабатывает идею («Монадология», 1714), по которой мир представляет собой единство множества непротяженных идеальных существ – монад, сообразующимися между собой «в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как все они суть выражения одного и того же универсума»28. Однако, в результате доведения принципа целесообразности до предустановленной гармонии, по мнению М. Г. Макарова, идея Лейбница потеряла всякое отношение к реальному научному познанию и не смогла способствовать обоснованию биологического знания29.

Сергей Денискин, Познание живого: теоритико-методологические основы

Сводя все эти симптомы в единый синдром, мы обнаруживаем сдвиг настроения, чем-то напоминающий коперниковскую эпоху расставания с геоцентризмом: уходит уверенность в существовании неподвижного центра, воплощенного нашими идеалами и ценностями; приходит ощущение разомкнутого многополярного универсума, в котором каждый субъект может постулировать свой мир и вступить в диалог с другими мирами. Параллельно этому возникает и попытка теоретического обоснования такого мировоззрения. От Вико и Гердера до Гегеля и Шеллинга простирается путь европейской мысли к «философии культуры». Возможно, пограничным и ключевым текстом была «Критика способности суждения» Канта, в которой впервые была описана телеологическая (по существу, культурная) реальность, несводимая к природе и свободе. Особо следует отметить роль йенского романтизма, который дал, пожалуй, наиболее живучую модель понимания мира как мифопоэтического культурного универсума, воспроизводившуюся другими культурами и эпохами. К началу

Александр Доброхотов, Избранное

Постановка вопроса об истории как когнитивной науке, т. е. науке, имеющей своим предметом человеческое мышление, требует прежде всего ответа на главный вопрос: что такое человек – в широком смысле? Как этот вопрос рассматривается в философской антропологии? Что составляет системообразующее, существенное качество человека и по каким основным проявлениям можно судить об этой его сущности? Философская антропология исследует такие понятия, как человек говорящий, создающий орудия, рисующий, человек, играющий в игры (в том числе языковые «игры»), и, разумеется, – человек разумный, человек мыслящий. Все эти определения так или иначе интерпретируют философское понимание человеческой природы и способов ее познания. Нельзя, однако, не заметить, что каждый из этих подходов встречает трудности при попытках перейти от общей концепции к познавательной модели, позволяющей в каждом конкретном явлении отделить то, что «не есть», т. е. найти собственно термин (по смыслу этого слова – четкую эмпирически данную границу определения). Напротив, возникает своя логическая «кайма неточности», отделяющая переходы – говорящего существа, или рисующего, или тем более играющего и даже мыслящего и чувствующего существа, – от собственно человека. В мировом универсуме с его открытыми, недискретными переходами от одного процесса к другому границ не существует по определению: недискретный мир открытого универсума не поддается, не укладывается целиком в логику дискретного человеческого упорядочения.

О. М. Медушевская, Теория и методология когнитивной истории, 2015

Представляется, что при всей относительной противоположности своих исходных начал оба означенных логических подхода в чем-то дополняют и обогащают друг друга, и уже во всяком случае они соотносимы друг с другом или, говоря языком социологии, коррелируют между собой. Поскольку же мы можем правильно понять, а тем более глубоко осмыслить конкретное (или единичное) лишь зная целый организм (или всеобщее), функциональным органом, клеткой которого является это конкретное, постольку постижение идеи нации, безусловно, потребует от нас как предварительного рассмотрения идеи Абсолюта, Универсума или всеобъемлющего и всеединого мироздания, так и промежуточных идей природы, человека, общества.

А. А. Вальков, Философское постижение идеи нации, 2014

Если известно, что семантический универсум может быть расчленен двояко: как индивидуальный мир (индивидуум) или как социальный мир (культура), возможно предположить – в порядке гипотезы – существование двух видов семантических универсалий: категории жизнь/смерть и категории природа/культура, – операциональная эффективность которых представляется несомненной.

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

И даже ограничившись «микромасштабом» можно сказать, что непонимание человечеством истоков его собственных бед заключено в неведении действия закона развития меры, законов синергетики и гармонистики, в которых центральное место занимают собственные свойства (метрические, топологические, размерностные, интегративные, ансамблевые и др.) пространства и времени человеческих организаций, союзов, сообществ, коопераций, ассоциаций и прочих общностей и формирований как локальных универсумов, наконец, уже с другой стороны, – всеобщих свойств пространства и времени присущих объективному миру как таковому, как глобальному универсуму, во всем разнообразии его структурных отношений. Герцен отметил, что наука есть «способ самоосознания сущего», что в принципе должно быть многомерным, многообразным, многостатусным, многовидным, многовариантным. А потому сводить здесь всё к одной лишь логике как последовательности необходимостей, детерминизму и рационализму – значит заведомо упрощать и обеднять его структурные законы, принижать потенциал его формотворчества как его имманентное достояние.

Коллектив авторов, Инновационная сложность, 2015

Философия, следовательно, имеет дело с особой реальностью – миром возможного. Возможность – необходимая сторона всеобщих, универсальных связей человека с окружающим. О всеобщем можно говорить в двух смыслах – об абстрактно-всеобщем и конкретно-всеобщем. Абстрактно-всеобщее – это наличие у бесконечного множества явлений какого-то общего для всех признака. «Все люди смертны» – это вывод из области абстрактно-всеобщего, он непреложен, как сама смерть. Конкретно-всеобщее предполагает наличие бесконечных в своем разнообразии связей между явлениями, что объединяет их в подвижную, внутренне противоречивую целостность. Богатство всех возможных связей внутри противоречивой целостности «человек и мир» и составляет предмет размышлений философа. Кантовский вопрос «что есть человек» – из области конкретно-всеобщего, ответ на него имеет бесконечное множество вариантов. Каждая эпоха, каждый мыслитель вносят в ответ на этот вопрос что-то свое. В известном смысле адекватной формой философии как мышления о возможном является постоянное вопрошание: философ знает, что нельзя до конца исчерпать бесконечность, философия – это знание о незнании, «ученое незнание». Мыслить о возможном – это единственно корректный способ помыслить конкретно-всеобщее, вечность, которую философы называют то Абсолютом, то Бытием, то – Универсумом или Богом. Философия реализует своими средствами потребность человека в невозможном – «не умирать», поэтому умножает возможные миры, постоянно расширяет пространство возможного, решая, по словам немецкого философа Э. Гуссерля (1859–1938), «свою собственную бесконечную задачу». «…Самое важное в теоретической установке философского человека – это подлинная универсальность критической позиции, – писал Гуссерль, – решимость не принимать без вопросов ни одного готового мнения, ни одной традиции, чтобы одновременно вопрошать всю традиционно заданную вселенную…»[17].

Г. Г. Кириленко, Философия, 2009

Во-вторых, что представляет собой объективное понятие как мера реальности? Другими словами, в чем состоит его фундаментальность? Сущность, конечно, есть фундамент реальной вещи, но не ее причинный фундамент, потому что объективное понятие само по себе не производит существующей реальности. Сущность объективно содержит в себе «то, чем» будет реальная вещь, если найдется кто-то, кто ее произведет. Объективно конципируемое «не есть» реальность в силу одного лишь факта его конципирования, но есть нечто, что «может быть» реальностью. Универсум понятий, а значит, и сущностей есть универсум возможного. Возможное означает здесь не то, что имеется некто или нечто, способное произвести вещь, а то, что вещь сама по себе производима. Эта внутренняя возможность есть собственное свойство объективного понятия. Следовательно, прежде бытия вещей объективное понятие служит их фундаментом как их внутренняя возможность. В чем состоит эта внутренняя возможность? Объективные понятия составлены из мет, которые обладают двумя свойствами: они независимы друг от друга и к тому же совместимы, то есть не противоречат друг другу. Так вот, объективное понятие как синтез независимых и не противоречащих друг другу мет и есть сущность в строгом смысле слова. Эта непротиворечивость формально представляет собой внутреннюю возможность: возможно само по себе все то, что непротиворечиво, а невозможно само по себе все то, что противоречиво. Поэтому сущность как объективное понятие есть нередуцируемая внутренняя возможность реальности.

Хавьер Субири, О сущности, 1962

Философские категории обнаруживают себя во всех проявлениях материальной и духовной культуры, они – отрефлексированные формы деятельности, в которых отражаются существенные и всеобщие характеристики бытия. В этом смысле категории философии выступают как категории культуры (А.Я. Гуревич), универсалии культуры (В.С. Степин). Вплоть до XX в. считалось, что природные и социальные объекты, осваиваемые человеком и сам человек обладают четкими параметрами, а универсум имеет вполне определенную структуру. Успехи квантовой физики и теории вероятностей продемонстрировали, что наряду с определенностью существует неопределенность. С точки зрения последней, невозможно точное описание объектов. Смысл и набор категорий по мере исторического развития универсума и человечества меняются.

В. Н. Калмыков, Философия, 2017

Собственно говоря, эти семена недоверия, засеянные уже в веке XIX, касаются как смыслов гносеологических, так и онтологических, что даже важнее. С точки зрения гносеологии важно было понять, что инструменты и методы познания, предлагаемые точными науками, не всесильны и «не работают», когда речь идет о духе и его проявлениях в нашем мире. С точки зрения онтологии – что фундаментальные категории, которые привыкло применять сознание, стоит заговорить о сущностной структуре Универсума, – время, пространство, материя – не исчерпываются описанием, предлагаемым «науками о природе». И, как вывод, – что реальность, в ее истинном бытии как, таковом, не поддается разуму, что она, подобно Протею, предстает в тысяче несходных обличий и при любой попытке поймать ее в рационалистическую сеть меняет образ, чтобы не быть пойманной. Суть же ее бытия (если допустить, что она в принципе постижима хотя бы отчасти) требует иных, более тонких и одухотворенных способов контакта.

Е. В. Ровенко, Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон, 2015

Выявление сходных структур Ж. М. в каждом из этих образований позволит философии решать свою собственную «бесконечную задачу» – строить некий идеальный смысловой универсум, выполнять целеполагающую, ориентирующую, «жреческую» функцию – функцию «архонта всего человечества». Ж. М. в понимании Гуссерля практически совпадает с повседневностью. Для него характерна непосредственная очевидность, фактичность, интерсубъективность. Ж. М. включает всю совокупность первичных естественных установок человека повседневности. В Ж. М. можно обнаружить те «данности», на которых строится человеческое познание: в любом опыте есть представление о мире как совокупности отдельных предметов, представление о «вещности», о причинной связи вещей, о пространственно-временной расположенности вещей. Это дорефлективная неосознаваемая данность, в которую мы все погружены, «горизонт всех горизонтов», основа всех частных мировоззренческих установок.

Г. Г. Кириленко, Краткий философский словарь, 2010

Теперь мы можем подвести промежуточный итог и дать сводную дефиницию. Культура – это семиотически воспроизводимая система целесообразных артефактов (идеальных и вещественных), созданная человечеством для преодоления конфликта с природой и друг с другом. (Культурой называют как общий тип реальности, т. е. универсум артефактов, так и системы разной степени общности. Например, говорится о культуре какой-либо социальной группы, о культуре труда, поведения и т. п.) Специфика культуры – в ее роли опосредования мира бесчеловечной объективности природы и мира спонтанной человеческой субъективности, в результате чего возникает третий мир объективированных, вписанных в природу человеческих импульсов и очеловеченной природы. Для субъективной духовности культура обнаруживает себя как императив правильного поведения и мышления: как традиция, норма, предписание, ценность, символический язык и интегральная картина мира. Как закономерное целое, культура обладает специфическими механизмами своего существования во времени, т. е. своего порождения, оформления в знаковой системе, трансляции, интерпретации, коммуникации, конкуренции, самосохранения, формирования устойчивых типов и их воспроизведения в инокультурной среде.

А. Л. Доброхотов, Телеология культуры, 2015

Первое из них состоит в том, что под «универсумом дискурса» мы должны понимать множество элементов (entities), имеющих свойства и отношения, о которых предполагает говорить некоторая определенная дисциплина, или наука. Как мы уже заметили, такой подход соответствует пониманию этих индивидов как «вещей», если придерживаться интуитивного представления о науке. Если использовать некоторые более утонченные подходы, такие, как представленные теоретико-модельной трактовкой как формальных, так и эмпирических наук, можно увидеть, что свойства и отношения рассматриваются там экстенсионально, как множества индивидов, множества упорядоченных n-ок индивидов и т. д. Как в интуитивном, так и в утонченном подходе проявляется некий скрытый платонизм, в том смысле, что индивиды и их атрибуты (понимаются они интенсионально или экстенсионально) понимаются существующими сами по себе, данными независимо от науки, пытающейся «говорить о» них как можно вернее.

Эвандро Агацци, Научная объективность и ее контексты, 2014

Помня об этом, мы можем теперь приступить к обсуждению того, как соотносятся наблюдения исследователей сознания и холономный подход к универсуму и к мозгу. Концепция Бома об имплицитном и эксплицитном порядках и идея о том, что некоторые важные аспекты реальности недоступны опыту и изучению при обычных обстоятельствах, имеют прямую значимость для понимания необычных состояний сознания. Индивиды, испытывавшие различные необычные состояния сознания, и в их числе высокообразованные и искушенные ученые разных специальностей, часто сообщают, что они входили в скрытые области реальности, которые кажутся аутеничными, в некотором смысле имплицитными для повседневной реальности и превышающими ее по порядку. А в содержание этой «неявной реальности» входят, кроме всего прочего, элементы коллективного бессознательного, исторических событий, архетипических и мифологических явлений, динамики прошлых воплощений25.

Станислав Гроф, За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии, 1985

Пристальное внимание к всеобщим свойствам социального не означает, что социальная философия не занимается изучением отдельных обществ или их типов. Общефилософское понимание диалектики всеобщего и особенного раскрывает нам способ их связи, при котором общее неразрывно связано с конкретными формами своего бытия. Отсутствие на географической карте общества вообще не говорит нам, что общее не существует в реальности. Это означает лишь то, что, не обладая предметностью, телесностью бытия, общее и особенное существуют в виде реальных, а не измышленных сознанием отношений сходства и подобия между отдельными явлениями. Тем самым в философском понимании общества выделяются два взаимосвязанных, относительно самостоятельных уровня: предельно абстрактный анализ всеобщих отношений, свойств и состояний социальности в ее наиболее чистом виде и более конкретный анализ определенных типов общества или отдельных обществ. Эти уровни органично связаны, но не заменяют друг друга. Основная задача социальной философии — раскрыть сущность общества в широком понимании этого слова, охарактеризовать общество как часть мира, отличную от иных его частей и связанную с ними в единый мировой универсум. Но решить эту задачу социальная философия сможет лишь в том случае, если не ограничится широким пониманием общества как социальной реальности вообще, но установит и иной, более узкий смысл этого термина, рассмотрит общество не только как надорганическую, но и как историческую реальность, не как социум вообще, но как конкретную форму социальности, отличную от иных ее форм.

О. А. Романов, Социальная философия, 2013

Настоящий тезис находит подтверждение в том историческом факте, что художественная практика в процессе христианизации Руси была воспринята как непосредственная целостность религии и искусства в опыте веры, представляющей собой, в свою очередь, сложную систему культурного опосредствования. Древнерусская культура с ее внелогическим способом узрения и постижения предельного предмета познания достигает высшего философско-богословского и художественного напряжения в исихастском дискурсе божественных энергий. Так, предмет искусства оказывается непосредственным постижение образа Абсолюта без логических процедур его опосредствования – икона воплощает окно в трансцендентный мир, обеспечивая связь между реальностями горнего и дольнего мира. В древнерусской культуре выстраивается своеобразная языковая система, стремящаяся к предельному смысловому единству. Она организует вокруг себя семиотическое пространство – семиосферу культуры, актуализирующуюся в целях, смыслах, ценностях, значения, идеалах и образцах. Данный тип культурной практики восходит к святоотеческой традиции понимания непосредственной целостности искусства и религии – к опыту непосредственного восприятия и переживания сакральности универсума, выраженного фактом бытия произведения искусства. Другими словами, семиосфера древнерусской культуры возникает и утверждается в опыте веры с доминантой эстетического постижения целостности Бога, мира, человека, что предполагает особый канал коммуникации с умонепостигаемой трансцендентной реальностью посредством художественного образа.

О. А. Жукова, Избранные работы по философии культуры, 2014

Организованная совокупность всех объектов и явлений действительности, связанных с данным субъектом жизненными отношениями, представляет собой его жизненный мир. Жизненный мир любого субъекта отличается от объективного мира в целом только своими границами; если последний включает в себя все сущее, весь универсум, то жизненный мир субъекта – лишь какую-то часть его. Жизненные миры разных субъектов характеризуются как общим, так и индивидуально-специфическим содержанием; мера их общности определяется, в частности, мерой сходства объективных условий существования субъектов и мерой сходства их организации.

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности, -1

Структурно, ноосфера и техносфера – синонимы. Не разрушая категориальной сущности, этот ряд можно продолжить понятиями наукосферы, рациосферы, инфосферы, интеллектосферы. И все они, порождаясь природой, «снимают» ее, противостоят ей. Основное глобальное противоречие, разламывающее нашу судьбу – противоречие между естественным и искусственным, между универсумом природы и универсумом деятельности. Данное противоречие существовало с момента появления человечества, но в настоящее время оно обострилось до критического состояния. Нет смысла повторяться насчет различных, возникающих перед нами опасностей. Об этом все пишут. Специфически философская проблема, заметил как-то известный специалист по социальной экологии Р. Баландин, в другом: как удивительно неразумное устроена «ноосфера», сколько бессмыслицы в поведении людей, если они пустячные, необязательные, а то и сомнительные удобства или удовольствия готовы оплачивать собственной жизнью.

В. А. Кутырёв, Естественное и искусственное: борьба миров, 2014

Функциональные формы интеллектуально-духовного сознания являясь совмещенными, одновременно выполняют определенные функции, играют «прикладную» роль по «обслуживанию» человека путем применения им указанных проявлений сознания в процессе научно-философских исследований, а также осмысления и осуществления своей практической жизнедеятельности. Так, термины «понятие», «категория» и «идея» применяются для обозначения логически целостных мыслительных форм, используемых в анализе тех или иных процессов, явлений и отношений. Через использование функций языка и речи сознание реализует интеллект и духовность человека, приобретает реальные формы существования в виде звуков и словосочетаний, соединяется с действительностью, осуществляет «выход» из внутреннего мыслительного мира человека во внешний, практический мир. Тем самым язык и речь, играя чрезвычайно важную роль в качестве средств общения между людьми, на разных этапах истории оказывают революционизирующее влияние на развитие человека и его интеллекта и духовности. Исключительная роль в становлении и развитии человеческой цивилизации принадлежит науке как специфической практической форме проявления интеллектуального и духовного сознания человека, представляющей собой совокупность способов, методов и приемов познания и отражения в логически целостных категориях и понятиях объективные закономерности универсума.

Х. А. Барлыбаев, Истина и справедливость как системообразующие ценности, 2014

Словно Загрей, раздираемый на части в дионисийской мистерии, человек здесь оказывается весь и безостаточно расчленен, рассеян по всем стихиям-систематикам трансцендентального Универсума; причем расчленен не по принципам своей собственной организации, а по иным, чуждым. И как невозможно вновь собрать расчлененного и рассеянного Загрея, так же невозможно взять и сложить из деталей трансцендентальной архитектуры живого цельного человека. Выражаясь математически, трансцендентальный дискурс не рассчитан на решение «обратной задачи» и отнюдь не ставит перед собой таких целей. Что то же самое, в рамках этого дискурса невозможно ответить на вопрос «Что такое человек?» – ибо ответ должен был бы заключаться в глобальной переинтерпретации всего философского целого или, иными словами, в выстраивании над ним специального мета-дискурса, который осуществлял бы его антропологическую дешифровку. Как мы говорили, в философии Канта это существенное обстоятельство было признано ее творцом и хотя бы отчасти, бегло отрефлектировано (а продолживший такую рефлексию Хайдеггер выдвинул скромную концепцию, согласно которой недостающим мета-дискурсом, раскрывающим истинный антропологический смысл трансцендентальной философии, не может являться ничто иное кроме хайдеггеровской фундаментальной онтологии – так что «Бытие и время» выступало как необходимое завершение «Критик», явившееся чрез полтора столетия с ответом на их главный и последний вопрос).

С. С. Хоружий, Фонарь Диогена, 2010

Если же рассмотреть соответствия Леви-Стросса и Флоренского, то здесь все еще очевиднее. Нужные черты описывались многократно, в том числе и мною самим. Мысль Флоренского строит в существенном те же бинарные структуры картины мира, однако не из опытных наблюдений над примитивным мышлением, а в порядке выстраивания философского рассуждения, развития определенной философской концепции. Но в то же время близость выстраиваемой Флоренским картины универсума к структурам примитивного мышления была им самим отчетливо отрефлектирована и не раз вполне эксплицитно выражалась. К примеру, мы у него найдем заявление, что «психологию дикарей и по сей день я чувствую родною себе»1 и т. п. Стоит также напомнить, что, когда жизненные обстоятельства о. Павла не по его воле привели его на Дальний Восток, он там осуществлял и собственные опытные наблюдения над первобытным мышлением – мышлением ороченов. Почва для сопоставления и для констатации эвристического родства здесь еще более глубока; и видно, что эта почва действительно иная, нежели в случае Выготского. И это значит, что, привлекая творчество Леви-Стросса, рассматривая троицу авторов, мы выходим из круга общих мест, общих свойств и особенностей эпохи, ее научного стиля – и попадаем в некоторый более конкретный контекст.

Коллектив авторов, Антропологические матрицы XX века. Л. С. Выготский – П. А. Флоренский: несостоявшийся диалог – приглашение к диалогу, -1

Американский архитектор Джеймс Хэррис, работающий с фрактальными пространственными формами, констатирует: «Когда к вам приходит осознание фрактальности, вы видите мир в другом свете. Вместо того, чтобы наблюдать мир с редукционистской точки зрения, где вещи являются обособленными и отличными друг от друга, вы воспринимаете и понимаете мир как часть некоторого большего целого»[12]. Пожалуй, именно осознание универсального принципа самоподобия, распространяющегося на весь природный и социальный универсум, является главным содержанием начинающейся «фрактальной» научной революции.

Е. В. Николаева, Фракталы городской культуры, 2014

Для Бергсона же, наоборот, вещи хотя и не были, конечно, тем, чем они становятся, но, прежде чем стать этим, они уже были всем, чем могли быть; именно потому, что они являются актуальными, они переходят к другой актуальности; чтобы становиться другими, им достаточно быть, и быть в акте – в непосредственной связи с фонтанирующей актуальностью, от которой исходит этот всеобщий порыв. Перед нами «новый способ мышления», состоящий в том, чтобы полностью заменить глагол быть глаголом изменяться, – утверждение чистой актуальности не парменидовского бытия или спинозовской субстанции, а самого движения и становления. Как писал г-н Янкелевич, «надо сделать всего лишь перестановку, для того чтобы перейти от безразличного универсума Спинозы к многокачественному универсуму Бергсона»[30]. Слово «перестановка», на наш взгляд, здесь не вполне подходит, лучше сказать «перевертывание». Рассматриваемый в его метафизическом значении, бергсонизм предстает как перевернутый спинозизм.

Жак Маритен, От Бергсона к Фоме Аквинскому, -1

Таким образом, и в философии науки, и в социальной философии, и в теории можно проследить достаточно четкую тенденцию утверждения плюрализма типов рациональности, при которых последняя сводится к технологии частных замкнутых в себе парадигм человеческой жизнедеятельности. Разумеется, такая релятивизация понятия рациональности резко противостоит классическому пониманию рациональности как основополагающей ценности культуры, предполагающего осознанный поиск универсальных глубинных основ адекватного вписывания Человека в объемлющий его Универсум. Замыкание рациональности на механизмах частных парадигм человеческой деятельности в конечном счете – вполне логично и закономерно – приводит к позиции так называемого эгалитарного релятивизма, согласно которому «выбрать какую-либо альтернативу не более рационально, чем любую из ее конкурентов»[28]. Радикальная форма этой позиции приводит к принципиальному отрицанию идеи рациональности как таковой: «Реально вообще не существует такого объекта, как рациональность, ее идея есть заблуждение и обман. Причина того, что все альтернативы рационально эквивалентны, коренится в том факте, что рациональность – пустое понятие»[29].

В. С. Швырев, Рациональность как ценность культуры. Традиция и современность, -1

Дамиш предполагает, что в живописи «знак» должен рассматриваться не на собственно семиотическом уровне (уровне общностей, форм или фигур), а на семантическом (отношение знака к «обозначаемому»). Таким образом, знак уже содержит в себе разделение, которое ведет к противопоставлению универсума объектов и событий, выраженных с помощью цветов и линий, и универсума образов и мотивов, несущих вторичное, конвенциональное значение, отличное от «натурального», «естественного». Таким образом, становится возможным и аллегорическое и натуралистическое прочтение фигуративного элемента, равно как и анализ возникающего смыслового удвоения.

Е. А. Кондратьев, Художественная деталь и целое: структурные и исторические вариации, 2010

Особенно важно для нас авторское заключение. Вот его основная мысль. «Индивидуальный человеческий интеллектуальный аппарат – не монополист на работу мысли. Семиотические системы, каждая в отдельности и все они в интегрирующем единстве семиосферы, синхронно и всей глубиной исторической памяти, осуществляют интеллектуальные операции, хранят, перерабатывают и увеличивают объем памяти. Мысль – внутри нас, но и мы – внутри мысли <…>. Изучаем ли мы структуру художественного текста, работу функциональной асимметрии больших полушарий головного мозга, проблемы устной речи или общения глухонемых, рекламы в современном мире или системы религиозных представлений архаических культур – мы познаем разные механизмы единой интеллектуальной жизни человечества. Мы находимся внутри нее, но и она – вся – находится внутри нас <…>. Мы – и планета в интеллектуальной галактике, и образ ее универсума» (С. 386).

А. А. Леонтьев, Деятельный ум, 2001

Культурный солидаризм развивает панкультурную теорию мироздания. С данной точки зрения, средоточием исторического процесса видится свободно существующая культура, творчески формирующая свою сущность. Универсум состоит из множества культурных миров, каждый из которых является единственной, неповторимой духовно-материальной сущностью, обладающей творческой силой и осуществляющей себя в соответствии с выбранной ценностной системой. Культурные миры – своеобразные субстанциальные деятели, во многом определяющие характер биоорганических процессов. Таким образом, культурный солидаризм предрасположен к монадологическому анализу культурных миров, усматривающему в отдельной культуре неповторимый субъект исторического процесса.

Сборник статей, Культура и мир, 2009

Научное мировоззрение исходит из того, что компоненты объективного мира существуют в соответствии с законами, доступными постижению на основе тщательного и систематического изучения[44]. Научный подход к познанию основан на уверенности, что при помощи интеллекта, органов чувств и приборов, расширяющих сенсорные возможности человека, можно открыть устройство мироздания и процессы, протекающие Универсуме. В своей эмпирической и экспериментальной работе ученый наблюдает за объективными процессами и явлениями и параллельно выдвигает теоретические модели, которые придают смысл наблюдениям и «освещают путь» новым экспериментам. Происходит непрерывный процесс верификации и уточнения теоретического материала, включая выявление несоответствия предложенных теорий результатам наблюдений. И хотя невозможно гарантировать получение полного и абсолютно истинного знания обо всей полноте Универсума, путь науки является стезей возрастающего приближения к истине[45].

Коллектив авторов, Философские проблемы междисциплинарного синтеза, 2015

Традиции немецкой классической философии, главным образом, в лице Шеллинга, продолжил Александр Хайдорф (1782–1862). Он высказывал мысль о том, что психическая (Geisteskrankheit) болезнь является следствием нарушения связей души с миром, душевная (Gemütskrankheit) – души с самосознанием[298], при этом местом локализации самосознания называл мозжечок. Он сравнивал жизнь человека с гальваническим процессом, протекающим между положительным и отрицательным полюсами, химически представленными водородом и кислородом. При этом один из полюсов, на взгляд Хайдорфа, может поглотить другой, или они оба могут истощиться под внешними воздействиями. Связь с мировой душой является для него основополагающей. «Идея души в ее самом высоком, самом чистом смысле тождественна Мировой Душе, принципу реального и идеального в универсуме. Если бы наша душа или сознание были равны Богу, их никогда бы не охватила болезнь»[299], – писал он.

О. А. Власова, Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы, 2010

В первой части «Монархической государственности» Л. А. Тихомиров подробно излагает научные основания своей концепции. Согласно мыслителю, феномен власти есть объект изучения исторической и социологической науки. Причем именно социологический анализ способен раскрыть сущность данного феномена. Подчеркнем, что Л. А. Тихомиров не просто констатирует значение социологических изысканий, но и последовательно обосновывает теорию социологического познания. Опираясь на подходы Г. Лебона, А. Фуллье, А. Эспинаса, он указывает на психический фундамент социальных явлений, считает, что «психологические основания общественности становятся для социологии совершенно неизбежным выводом»[1]. Следуя мыслителю, объект социологического анализа есть не tabula rasa газа, а существо с определенным психическим содержанием в виде желаний, чувств и представлений, содержанием, которое можно обнаружить не только у человека, но и в животном мире, в котором также присутствует социальная жизнь. Исследуя психический мир человека, социология познает законы кооперации чувств, желаний и представлений. Именно из этих законов и развиваются законы социальной жизни, обусловливающие становление власти. Постулируя определенность мира социальных явлений психическим универсумом, Л. А. Тихомиров рассматривает само психическое существование человека как подчиненное необходимости, а не как сферу духовной свободы. При этом необходимая социально-психическая жизнь человека становится у Л. А. Тихомирова основанием для юридических отношений, что позволяет привлечь юридическую науку к исследованию форм власти.

С. В. Посадский, Лев Александрович Тихомиров: философско-культурологические искания, 2009

1. Проблема мира, которую философия пытается осмыслить, решая вопросы о первоначалах мира, единстве и множественности, конечности и бесконечности, о способах существования универсума, о различии чувственно воспринимаемого и умозрительно постигаемого бытия и др.

Коллектив авторов, Философия, -1

Уравновешивание направленности человека на мир происходит при актуализации направленности на себя, которая имеет «центростремительную силу». Эта сторона исследования раскрывается при введении в систему принципа субъекта. Определены четыре аспекта анализа этого принципа, которые, как было показано выше, связаны 1) со стремлением к выделению себя из мира объектов и значимых субъектов, 2) с формированием своей идентичности путем интеграции социальных и природных особенностей, 3) со стремлением к автономности и 4) с организацией отношений с объектами и другими субъектами в пространстве бытия с целью осуществления собственной жизни и реализации задач своего жизненного пути. Субъект – это тот, кто способен к регуляции своих личностных и природных особенностей, к их интеграции и к проявлению своей индивидуальности при стремлении к свободе. Ж. Маритен пишет: «В движении по лестнице бытия к более высоким его ступеням мы имеем дело с субъектами существования, с основаниями, все более и более богатыми в своей внутренней сложности, чья индивидуальность все более и более концентрирована и интегрирована… На этой последней ступени преодолевается порог свободы выбора и одновременно порог собственно независимости (при всем его несовершенстве) и личности: с появлением человека свобода спонтанности становится свободой автономии, suppositium становится persona – целым, которое бытийствует и существует в силу самого бытия и существования души, само дает себе цели, является самостоятельным универсумом…» (Маритен, 1988, с. 232).

А. К. Рубченко, Психологическая сепарация: подходы, проблемы, механизмы, 2015

Не все науки возникли путем «отделения» от философии, некоторые из них, такие как математика, медицина, астрономия, формировались из мифологического сознания параллельно философии и во взаимодействии с ней. Указанные формы знания превратились в науки также через общий механизм выработки универсальных понятий; роль становящейся философии в возникновении данных наук состоит в методологической рефлексии их основ и предпосылок, определении общего «объема» универсума, подлежащего исследованию.

Коллектив авторов, Концепции современного естествознания. Учебное пособие, 2009

Особое значение для формирования классической рациональности имела так называемая революция Коперника— Галилея – Ньютона. После спекулятивной схемы Птолемея, согласно которой планеты движутся по сложным циклам, Вселенная вдруг предстала в своей удивительной простоте. «Мало того, что планеты, как оказалось, движутся по эллипсам, в одном из фокусов которого находится Солнце, новые воззрения объяснили, почему все это происходит так, а не иначе! И законы, которые повелевают этим движением, – великие законы Ньютона оказались необычайно простыми и понятными… Уже в XIX веке мир предстал перед людьми как некоторый необычайной сложности, но все-таки механизм, который был однажды кем-то и когда-то “запущен” и который вечно действует по вполне определенным раз и навсегда начертанным и вполне познаваемым законам. Последнее утверждение— особенно важно: если мы чего-нибудь сегодня и не понимаем, то завтра наверняка поймем! Такова была вера в неограниченность знания, основанная на фантастических успехах науки… Ну а человек? Человека в этой схеме просто нет! Он только наблюдатель, не способный влиять на извечный, раз навсегда определенный ход событий… Он способен регистрировать происходящие события, устанавливать связи между явлениями, то есть познавать законы, управляющие механизмом, и, благодаря этой способности, предугадывать появление тех или иных событий. Но не больше! Человек… лишь посторонний наблюдатель того, что происходит во Вселенной. Он… отодвинут на периферию Универсума».[4]

Е. В. Тимошина, Общая теория права. Учебник, 2017

Термин (лат. terminus – граница, предел, конец чего-либо) в логике – это слово, имя предметов универсума для обозначения субъекта и предиката суждения, а также для обозначения элементов посылок силлогизма.

С. С. Антюшин, Логика, 2013

Особенность современного символического универсума в том, что он постепенно становится постмодернистским. Постмодернизм, который ещё недавно резко и дружно критиковался как феномен открытого нигилизма, превращается в моду, почти норму мысли. Широкая вузовско-академическая общественность, сначала протестующе ворчавшая, теперь все чаще оперирует этим понятием. Его включили в программы гуманитарного образования, а у энтузиастов любого нового любой ценой оно знаковое: элементы постмодернизма обнаруживают чуть ли не у Гомера, первыми постмодернистами вот-вот объявят египетских фараонов. Антиисторизм и поверхностность мысли присущи не только масс-медиа. Они проникают в культуру, в том числе философию. Подлинная образованность, культивируя ответственное мышление, должна это преодолевать. Но не ради преодоления самого по себе, а предлагая позитивные решения стоящих за поверхностными подходами реальных проблем.

В. А. Кутырёв, Философия постмодернизма, 2014

Селиванов В. В. Мышление в личностном развитии субъекта. Смоленск: Универсум, 2003.

Коллектив авторов, Принцип развития в современной психологии, 2016