Неточные совпадения
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых,
то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще
то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям,
понимала его.
То же, что он выговаривал хорошо по-английски, по-французски и по-немецки, что на нем было белье, одежда, галстук и запонки от самых первых поставщиков этих товаров, никак не могло служить — он сам
понимал — причиной признания своего превосходства.
Он в первый раз
понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи одним из
тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные, доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не
понимал ничего из
того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть на нее.
Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость
того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё еще не
понимал значения
того, что он сделал, не признавал самого хозяина.
И он вдруг
понял, что
то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное дело: в этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
Удивительное дело: с
тех пор как Нехлюдов
понял, что дурен и противен он сам себе, с
тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого сделать.
— Так-с, — сказал прокурор всё с
той же чуть заметной улыбкой, как бы показывая этой улыбкой
то, что такие заявления знакомы ему и принадлежат к известному ему забавному разряду. — Так-с, но вы, очевидно,
понимаете, что я, как прокурор суда, не могу согласиться с вами. И потому советую вам заявить об этом на суде, и суд разрешит ваше заявление и признает его уважительным или неуважительным и в последнем случае наложит на вас взыскание. Обратитесь в суд.
Кроме
того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было
понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что
тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме
того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд,
то не умрет, а останется здоровым.
Когда Нехлюдов
понял, что он должен будет говорить в этих условиях, в нем поднялось чувство возмущения против
тех людей, которые могли это устроить и соблюдать.
Но позади арестанток, на
той стороне, стояла еще одна женщина, и Нехлюдов тотчас же
понял, что это была она, и тотчас же почувствовал, как усиленно забилось его сердце и остановилось дыхание.
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа.
То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в
тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не
поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла
то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о
том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Он увидал теперь только
то, что он сделал с душой этой женщины, и она увидала и
поняла, что было сделано с нею.
Нехлюдов вспомнил всё, что он видел вчера, дожидаясь в сенях, и
понял, что наказание происходило именно в
то время, как он дожидался, и на него с особенной силой нашло
то смешанное чувство любопытства, тоски, недоумения и нравственной, переходящей почти в физическую, тошноты, которое и прежде, но никогда с такой силой не охватывало его.
— Как же, на деревне, никак не могу с ней справиться. Шинок держит. Знаю и обличаю и браню ее, а коли акт составить — жалко: старуха, внучата у ней, — сказал приказчик всё с
той же улыбкой, выражавшей и желание быть приятным хозяину и уверенность в
том, что Нехлюдов, точно так же как и он,
понимает всякие дела.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего не
понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило
то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между
тем истина о
том, что всякий человек заботится только о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не
понимает, когда Нехлюдов говорил о
том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
Когда же он
понял, что и это невозможно, он огорчился и перестал интересоваться проектом, и только для
того, чтобы угодить хозяину, продолжал улыбаться. Видя, что приказчик не
понимает его, Нехлюдов отпустил его, а сам сел за изрезанный и залитый чернилами стол и занялся изложением на бумаге своего проекта.
Нехлюдов говорил довольно ясно, и мужики были люди понятливые; но его не
понимали и не могли
понять по
той самой причине, по которой приказчик долго не
понимал. Они были несомненно убеждены в
том, что всякому человеку свойственно соблюдать свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений знали, что помещик всегда соблюдает свою выгоду в ущерб крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое,
то, очевидно, для
того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их.
— Мы очень хорошо
понимаем, — сказал беззубый сердитый старик, не поднимая глаз. — В роде как у банке, только мы платить должны у срок. Мы этого не желаем, потому и так нам тяжело, а
то, значит, вовсе разориться.
А ты ему растолкуй, а
то он никогда меня не
понимает.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в
том, что он, во-первых, умел
понимать смысл написанных бумаг и законов, и хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых, был чрезвычайно представителен и, где нужно было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно было, мог быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в
том, что у него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми несогласен.
Но когда прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по закону борьбы за существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и
понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку,
то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Оказалось, что в нем ничего не было отличающего его от других мало образованных, самоуверенных чиновников, которые его вытеснили, и он сам
понял это, но это нисколько не поколебало его убеждений о
том, что он должен каждый год получать большое количество казенных денег и новые украшения для своего парадного наряда.
Нехлюдов слушал, не вступая в разговор, и, как бывший офицер,
понимал, хоть и не признавал, доводы молодого Чарского, но вместе с
тем невольно сопоставлял с офицером, убившим другого,
того арестанта красавца-юношу, которого он видел в тюрьме и который был приговорен к каторге за убийство в драке.
— Только подумаем, любезные сестры и братья, о себе, о своей жизни, о
том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного Бога, как заставляем страдать Христа, и мы
поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная, вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в
то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё
понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
Нехлюдов стал слушать и старался
понять значение
того, что происходило перед ним, но, так же как и в окружном суде, главное затруднение для понимания состояло в
том, что речь шла не о
том, что естественно представлялось главным, а о совершенно побочном.
Одно, что
понял Нехлюдов, это было
то, что, несмотря на
то, что Вольф, докладывавший дело, так строго внушал вчера ему
то, что Сенат не может входить в рассмотрение дела по существу, — в этом деле докладывал очевидно пристрастно в пользу кассирования приговора палаты, и что Селенин, совершенно несогласно с своей характерной сдержанностью, неожиданно горячо выразил свое противоположное мнение.
Тон короткой, но сильной речи Фанарина был такой, что он извиняется за
то, что настаивает на
том, что господа сенаторы с своей проницательностью и юридической мудростью видят и
понимают лучше его, но что делает он это только потому, что этого требует взятая им на себя обязанность.
Ребенок, девочка с золотистыми длинными локонами и голыми ногами, было существо совершенно чуждое отцу, в особенности потому, что оно было ведено совсем не так, как он хотел этого. Между супругами установилось обычное непонимание и даже нежелание
понять друг друга и тихая, молчаливая, скрываемая от посторонних и умеряемая приличиями борьба, делавшая для него жизнь дома очень тяжелою. Так что семейная жизнь оказалась еще более «не
то», чем служба и придворное назначение.
Нехлюдов по нескольким словам
понял, что они говорили про вторую новость петербургскую
того времени, об эпизоде нового сибирского губернатора, и что Mariette именно в этой области что-то сказала такое смешное, что графиня долго не могла удержаться.
— Вы думаете, что я не
понимаю вас и всего, что в вас происходит. Ведь
то, что вы сделали, всем известно. C’est le secret de polichinelle. [Это секрет полишинеля.] И я восхищаюсь этим и одобряю вас.
— Но я
понимаю еще и
то, что, увидев все страдания, весь ужас
того, что делается в тюрьмах, — говорила Mariette, желая только одного — привлечь его к себе, своим женским чутьем угадывая всё
то, что было ему важно и дорого, — вы хотите помочь страдающим и страдающим так ужасно, так ужасно от людей, от равнодушия, жестокости…
Как ни тяжело мне было тогда лишение свободы, разлука с ребенком, с мужем, всё это было ничто в сравнении с
тем, что я почувствовала, когда
поняла, что я перестала быть человеком и стала вещью.
С
тех пор они оба развратились: он — военной службой, дурной жизнью, она — замужеством с человеком, которого она полюбила чувственно, но который не только не любил всего
того, что было когда-то для нее с Дмитрием самым святым и дорогим, но даже не
понимал, что это такое, и приписывал все
те стремления к нравственному совершенствованию и служению людям, которыми она жила когда-то, одному, понятному ему, увлечению самолюбием, желанием выказаться перед людьми.
— Не
понимаю, а если
понимаю,
то не согласен. Земля не может не быть чьей-нибудь собственностью. Если вы ее разделите, — начал Игнатий Никифорович с полной и спокойной уверенностью о
том, что Нехлюдов социалист и что требования теории социализма состоят в
том, чтобы разделить всю землю поровну, а что такое деление очень глупо, и он легко может опровергнуть его, — если вы ее нынче разделите поровну, завтра она опять перейдет в руки более трудолюбивых и способных.
— Да, это было бы жестоко, но целесообразно.
То же, что теперь делается, и жестоко и не только не целесообразно, но до такой степени глупо, что нельзя
понять, как могут душевно здоровые люди участвовать в таком нелепом и жестоком деле, как уголовный суд.
И слезы выступили у ней на глаза, и она коснулась его руки. Фраза эта была неясна, но он
понял ее вполне и был тронут
тем, чтò она означала. Слова ее означали
то, что, кроме ее любви, владеющей всею ею, — любви к своему мужу, для нее важна и дорога ее любовь к нему, к брату, и что всякая размолвка с ним — для нее тяжелое страдание.
Она очень легко и без усилия
поняла мотивы, руководившие этими людьми, и, как человек из народа, вполне сочувствовала им. Она
поняла, что люди эти шли за народ против господ; и
то, что люди эти сами были господа и жертвовали своими преимуществами, свободой и жизнью за народ, заставляло ее особенно ценить этих людей и восхищаться ими.
История этого человека и сближение с ним объяснили Нехлюдову многое из
того, чего он не
понимал прежде.
Выслушав офицера и
поняв его душевное состояние в
том смысле, что он тяготится участием в мучительстве подвластных ему людей, он серьезно сказал...
Нехлюдов знал уже про это дело, так как
тот же арестант неделю
тому назад сообщил ему про этот обмен. Нехлюдов кивнул головой в знак
того, что он
понял и сделает, что может, и, не оглядываясь, прошел дальше.
К религии он относился так же отрицательно, как и к существующему экономическому устройству.
Поняв нелепость веры, в которой он вырос, и с усилием и сначала страхом, а потом с восторгом освободившись от нее, он, как бы в возмездие за
тот обман, в котором держали его и его предков, не уставал ядовито и озлобленно смеяться над попами и над религиозными догматами.
Он сначала
понимал жизнь в
том, чтобы учиться, и она в
том же
понимала жизнь.
— Сентиментальность! — иронически сказал Новодворов. — Нам трудно
понять эмоции этих людей и мотивы их поступков. Ты видишь тут великодушие, а тут, может быть, зависть к
тому каторжнику.
Нехлюдов не
понял, но Марья Павловна объяснила ему, что это знаменитая математическая проблема определения отношения трех тел: солнца, луны и земля, и что Крыльцов шутя придумал это сравнение с отношением Нехлюдова, Катюши и Симонсона. Крыльцов кивнул головой в знак
того, что Марья Павловна верно объяснила его шутку.
Только утром, именно в
то время, когда Нехлюдов застал его, он был похож на разумного человека и мог
понимать, чтò ему говорили, и более или менее успешно исполнять на деле пословицу, которую любил повторять: «пьян да умен — два угодья в нем».
— Простите, — сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это не «прощайте», а «простите», Нехлюдов
понял, что из двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а, уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась
тому, что исполнила
то, что хотела, и вместе с
тем страдала, расставаясь с ним.
Всё
то страшное зло, которое он видел и узнал за это время и в особенности нынче, в этой ужасной тюрьме, всё это зло, погубившее и милого Крыльцова, торжествовало, царствовало, и не виделось никакой возможности не только победить его, но даже
понять, как победить его.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая,
понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя
то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание
то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.