Неточные совпадения
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго не могла ничего
понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами
то на дочерей,
то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Она
понимала, что он любит собственно не ее, а
тех будущих внучат, которых она подарит ему.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не
понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч,
тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
Галактион только теперь
понял, в чем дело. Конкурс Бубнова составлял статью постоянного дохода, и чем дольше он будет тянуться,
тем выгоднее для членов конкурса, получавших определенное жалованье и, кроме
того, известный процент с «конкурсной массы»…
— Доктор очень милый человек, но он сегодня немного
того…
понимаете? Ну, просто пьян! Вы на него не обижайтесь.
Благодарная детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже
понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно
та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и не подозревали.
Ведь умный человек, а
того не
понимает, что я его не люблю, а просто извожу для собственного удовольствия.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи,
то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не
понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
— Да так… Вот ты теперь ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа и цап твой пирог. Только и видел… Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет. Не
понимаешь? А дело-то к
тому идет и даже весьма деликатно и просто.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и
те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
— Прост, да про себя, Галактион Михеич. Даже весьма
понимаем. Ежели Стабровский только по двугривенному получит с каждого ведра чистого барыша, и
то составит сумму… да. Сорок тысяч голеньких в год. Завод-то стоит всего тысяч полтораста, — ну, дивиденд настоящий. Мы все, братец, тоже по-своему-то рассчитали и дело вот как
понимаем… да. Конечно, у Стабровского капитал, и все для него стараются.
— Сам же запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а за чужие-то слезы бог найдет. Пришел ты, а
того не
понимаешь, что я и разговаривать-то с тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а ты со зла все на жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать. Вот выдай свою дочь, тогда и узнаешь.
Серафима
понимала одно, именно, что все это хуже
того, если б муж бранил ее и даже бил.
— Э, вздор!.. Так, зря болтают. Я тебе скажу всего одно слово: Мышников.
Понял? У нас есть адвокат Мышников. У него, брат, все предусмотрено… да. Я нарочно заехал к тебе, чтобы предупредить, а
то ведь как раз горячку будешь пороть.
Она
понимала, что Стабровский делается усиленно вежливым с гостем, чтобы
тот не заметил устроенной англичанкой демонстрации.
Ей сделалось и обидно и стыдно за него, за
то, что он ничего не
понимает, что он мог обедать с своими банковскими, когда она здесь мучилась одна, что и сейчас он пришел в это страшное место с праздничным хмелем в голове.
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще
того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было…
Поняла теперь?
— Да?
Тем лучше, что мне не нужно вам объяснять. Мы отлично
понимаем друг друга.
Он
понимал, что Стабровский готовился к настоящей и неумолимой войне с другими винокурами и что в конце концов он должен был выиграть благодаря знанию, предусмотрительности и смелости, не останавливающейся ни перед чем. Ничего подобного раньше не бывало, и купеческие дела велись ощупью, по старинке. Галактион
понимал также и
то, что винное дело — только ничтожная часть других финансовых операций и что новый банк является здесь страшною силой, как хорошая паровая машина.
— Извините меня, Харитина Харитоновна, — насмелился Замараев. — Конечно, я деревенский мужик и настоящего городского обращения не могу вполне
понимать, а все-таки дамскому полу как будто и не
того, не подобает цыгарки курить. Уж вы меня извините, а это самое плохое занятие для настоящей дамы.
Харитина не
понимала, что Галактион приходил к ней умирать, в нем мучительно умирал
тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и других и говорить о совести. Положим, что он не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться...
Все отлично
понимали, что жить попрежнему невозможно и что жить по-новому без банка,
то есть без кредита, тоже невозможно.
Галактион
понял, что с девочкой припадок, именно случилось
то, чего так боялся отец. В доме происходила безмолвная суета. Неслышными шагами пробежал Кацман, потом Кочетов, потом пронеслась вихрем горничная.
Голова доктора горела, ему делалось душно, а перед глазами стояло лицо Устеньки, — это именно
то лицо, которое одно могло сделать его счастливым, чистым, хорошим, и, увы, как поздно он это
понял!
— Что тогда? А знаешь, что я тебе скажу? Вот ты строишь себе дом в Городище, а какой же дом без бабы? И Михей Зотыч
то же самое давеча говорил. Ведь у него все загадками да выкомурами, как хочешь
понимай. Жалеет тебя…
— Устенька, вы уже большая девушка и
поймете все, что я вам скажу… да. Вы знаете, как я всегда любил вас, — я не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в
том, что болезнь Диди до известной степени заразительна,
то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я не желаю и не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
— И я не лучше других. Это еще не значит, что если я плох,
то другие хороши. По крайней мере я сознаю все и мучусь, и даже вот за вас мучусь, когда вы
поймете все и
поймете, какая ответственная и тяжелая вещь — жизнь.
— Ты у меня теперь в
том роде, как секретарь, — шутил старик, любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько ничего не
понимают, а тебе до всего дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
В
то же время она отлично
понимала, что такое Галактион и что любить его не стоит.
— Что, Галактион Михеич, худо?.. То-то вот и есть. И сказал себе человек: наполню житницы, накоплю сокровища. Пей, душа, веселись!.. Так я говорю? Эх, Галактион Михеич! Ведь вот умные люди, до всего, кажется, дошли, а этого не
понимают.
— Нужно быть сумасшедшим, чтобы не
понимать такой простой вещи. Деньги —
то же, что солнечный свет, воздух, вода, первые поцелуи влюбленных, — в них скрыта животворящая сила, и никто не имеет права скрывать эту силу. Деньги должны работать, как всякая сила, и давать жизнь, проливать эту жизнь, испускать ее лучами.
Насколько сам Стабровский всем интересовался и всем увлекался, настолько Дидя оставалась безучастной и равнодушной ко всему. Отец утешал себя
тем, что все это результат ее болезненного состояния, и не хотел и не мог видеть действительности. Дидя была представителем вырождавшейся семьи и не
понимала отца. Она могла по целым месяцам ничего не делать, и ее интересы не выходили за черту собственного дома.
— Вы
понимаете, что если я даю средства,
то имею в виду воспользоваться известными правами, — предупреждал Мышников. — Просто под проценты я денег не даю и не желаю быть ростовщиком. Другое дело, если вы мне выделите известный пай в предприятии. Повторяю: я верю в это дело, хотя оно сейчас и дает только одни убытки.
Так братья и не успели переговорить. Впрочем, взглянув на Симона, Галактион
понял, что тут всякие разговоры излишни. Он опоздал. По дороге в комнату невесты он встретил скитского старца Анфима, — время проходило, минуя этого человека, и он оставался таким же черным, как в
то время, когда венчал Галактиона. За ним в скит был послан нарочный гонец, и старик только что приехал.
Галактион молча поклонился и вышел. Это была последняя встреча. И только когда он вышел, Устенька
поняла, за что так любили его женщины. В нем была эта покрывающая, широкая мужская ласка,
та скрытая сила, которая неудержимо влекла к себе, — таким людям женщины умеют прощать все, потому что только около них чувствуют себя женщинами. Именно такою женщиной и почувствовала себя Устенька.
От Стабровского Устенька вышла в каком-то тумане. Ее сразу оставила эта выдержка. Она шла и краснела, припоминая
то, что говорил Стабровский. О, только он один
понимал ее и с какою вежливостью старался не дать этого заметить! Но она уже давно научилась читать между строк и
понимала больше, чем он думал. В сущности сегодняшнее свидание с Харитиной было ее экзаменом. Стабровский, наконец, убедился в
том, чего боялся и за что жалел сейчас ее. Да, только он один будет знать ее девичью тайну.
Именно это и
понимал Стабровский,
понимал в ней
ту энергичную сибирскую женщину, которая не удовлетворится одними словами, которая для дела пожертвует всем и будет своему мужу настоящим другом и помощником. Тут была своя поэзия, — поэзия силы, широкого размаха энергии и неудержимого стремления вперед.
— А по такой. Все деньги, везде деньги; все так и прячутся за деньги, а
того не
понимают, что богача-то с его деньгами убогий своим хлебом кормит.