Неточные совпадения
Это говорилось уже давно: последний раз, что я слышала от бабушки эту тираду, было в сорок восьмом году, с небольшим за год до ее смерти, и я должна сказать, что, слушая тогда ее укоризненное замечание о
том, что «так немногие в себе человека уважают», я, при всем моем тогдашнем младенчестве,
понимала, что вижу пред собою одну из
тех, которая умела себя уважать.
Если она к этому прибавляла что-нибудь с намерением дать
понять своему сопутнику, что ей очень трудно идти одной без его поддержки,
то, вероятно, делала это с большим мастерством; но
тем не менее румяный богослов все-таки или не дерзал предложить ей свою руку, или же считал это не идущим к его достоинству.
И Патрикей Семеныч
понял это и смирился до
того, что готов был видеть «Николашку» за столом, но бабушка приняла против этого свои меры и тут же дала ему какое-то поручение, за которым он не мог присутствовать при обеде.
Все умные люди
понимали, что лошади Дон-Кихота не могли быть обыкновенными лошадьми и, зная, что Зинка мужик лукавый, охотнее верили другому сказанию, что они,
то есть Дон-Кихот и Зинка, где-то далеко, в каком-то дремучем лесу, чуть не под Киевом, сварили своих старых лошадей в котле с наговорами и причитаниями по большой книге и, повинуясь этим заклинаниям, из котла в образе прежних их лошадей предстали два духа, не стареющие и не знающие устали.
— И вот еще что… Истина, добро и красота… Но тебе и это не
понять… Пожалуйста, не говори, что
поймешь, а
то я рассержусь. Проще объясню: разум, воля и влечение, только нет… ты опять и этак не
поймешь. Еще проще: голова, сердце и желудок, вот тройка!
Та ничего не
поняла, но Архар принес бумаги, и Рогожин, взглянув в них, зарделся радостью и воскликнул...
Ярль Торгнир взял волос и по тонине его
понял, что высокого рода была
та девица, с головки которой упал этот волос…
Но это только так казалось, потому что когда Рогожин спросил предводителя: не было ли ему беспокойно ехать в карете на передней лавочке, а
тот ему ответил, что это случилось по необходимости, потому что его экипаж дорогою сломался,
то княгиня послала Дон-Кихоту взгляд, который
тот должен был
понять как укоризну за свое скорое суждение.
Между
тем громадная разница в воспитании и взглядах матери и дочери сказывалась на каждом шагу: княжна, по самой молодости своих лет, оставалась совершенно безучастною ко всему, что занимало ее мать, и вовсе ее не
понимала.
— Ага! прекрасно, братец, прекрасно, я вижу, ты очень аккуратный человек: ты думаешь, что я кто-нибудь другой, а я
тот сам и есть, кого князь ждет: я Хлопов! Ты вспомни фамилию… она совсем не мудреная: Хлопов.
Понимаешь: Хлопов!
Понимая дочь, княгиня даже и не претендовала на
то, чтоб иметь зятя по своим мыслям, и мирилась с
тем, «лишь бы он хоть жену сделал счастливою».
Он поступал так потому, что не всякий может
понимать незаконченную вещь, а между
тем всякий может распускать о ней свои мнения и суждения, которые, расходясь в публике, имеют свое невыгодное значение.
Отношения Gigot к другим лицам бабушкиного штата были уже далеко не
те, что с Ольгою Федотовною: чинный Патрикей оказывал французу такое почтение, что Gigot даже принимал его за обиду и вообще не имел никакой надежды сколько-нибудь с Патрикеем сблизиться, и притом же он совершенно не
понимал Патрикея, и все, что этот княжедворец воздавал Gigot, «для
того, чтобы ему чести прибавить», сей последний истолковывал в обратную сторону.
Ничего не могло быть забавнее
того, что ни француз не знал, чем он оскорбил дьяконицу, ни она не
понимала, чего она испугалась, за что обиделась и о чем плачет.
О заутрени он приходил туда, спрашивал у сына уроки, изъяснял ему, чего
тот не
понимал, потом в этот раз обедал посытнее кушаньем, которое приготовляла жена, и о вечерни опять с
тем же посошком уходил в уездный городишко к месту своего служения: в понедельник на заре, когда сторож открывал дверь, чтобы выметать классы, Червев уже ждал его, сидя на порожке.
Бабушка
поняла, что эти дамы, при участии которых подносится подарок, тоже здесь для ширм, для
того, чтобы всем этим многолюдством защититься от бабушкиной резкости. Княгине это даже стало смешно, и бродившие у нее по лицу розовые пятна перестали двигаться и стали на месте. Теперь она сходилась лицом к лицу с этой женщиной, которая нанесла ей такой нестерпимый удар.
Французы,
поняв в чем дело, разобиделись; графиня приняла их сторону, а это показалось Ольге Федотовне несправедливым, и она объяснила самой графине, что
та «своего рода не уважает».
Княгиня прочитала в его глазах, что он
понял все, что она молча продумала, и нимало этому не удивился и не рассердился. Это ему, очевидно, было за привычку: он словно ожидал
того, что она ему сказала.
Он именно был явление, и сам смотрел на себя как на странное явление. Странного в нем было много, и, между прочим,
то, что он не только
понимал в совершенстве себя и свое время, но даже превосходно судил о
том, чего не
понимал вовсе.
С
тех пор как она вышла замуж за Якова Львовича, который имел за собою двадцать восемь поколений, восходящих до Рюрика, но
тем не менее вел себя, по ее мнению, вульгарно и не только знался с людьми, способными «ссориться и мириться», но и сам иным благоволил, с другими не ладил, не разбирая их положения, и не ладил бог весть из-за чего, по побуждениям, которых Наталья Ярославовна не только не могла
понять, но даже не допускала, чтобы что-нибудь подобное могло иметь в жизни место и значение.
Эта невзначай посетившая Александру Ярославовну мысль сослужила ей и дяде неоценимую службу, умирив их семейные отношения;
поняв необходимость известных соотношений к
тому, что не свет, тетушка Александра Ярославовна почувствовала к этому самую неприятною гадливость и зато вместе с этим ощутила сострадание и дяде Якову Львовичу, который должен был со всем этим ужасом ведаться.
Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было…
понимаешь? не
то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
— Да чем же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума не приложу! — // «А ситцы
те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну…
поняла теперь?..»
Гласит //
Та грамота: «Татарину // Оболту Оболдуеву // Дано суконце доброе, // Ценою в два рубля: // Волками и лисицами // Он тешил государыню, // В день царских именин // Спускал медведя дикого // С своим, и Оболдуева // Медведь
тот ободрал…» // Ну,
поняли, любезные?» // — Как не
понять!
А если и действительно // Свой долг мы ложно
поняли // И наше назначение // Не в
том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так надо было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут
понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? //
То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…